Хербьёрг Вассму - Наследство Карны
Они остановились посреди двора и огляделись. Юхан улыбался, Дина была серьезна. На обоих действовала царившая здесь заброшенность. Причалы с пакгаузами на берегу, жилой дом, хлев, другие дома, маленькие и побольше. Аллея, одичавший сад. Безжизненная голубятня.
— Что ты почувствовал, вернувшись сюда?
— Радость. Все покрашено, образцовый порядок. Я нашел косу, оселок и выкосил траву вокруг дома. В Рейнснесе я никогда не косил, а вот в Америке…
Узкая выкошенная полоска окружала дом и спускалась к берегу. Посыпанная гравием дорожка заросла травой.
— Я так и не научился ходить под парусом, — вдруг сказал он.
— Это незабываемое чувство свободы! Повелевать ветром! Но плавать в ненастье я не решаюсь.
— А ты пробовала? — спросил он.
— Даже не знаю, что тебе сказать. — Она быстро взглянула на него.
— Не слишком ли накладно держать Рейнснес в таком порядке, если тут никто не живет? — спросил он, когда они вошли в дом.
— Нет, ведь я приезжаю сюда.
Комнаты казались пустыми. Им не хватало чада, запаха пищи и сигар. Запаха людей. В кухне тоже царила пустота. Хотя Юхан обосновался именно в ней. Он принес туда удобное кресло из гостиной и поставил его у плиты.
Маленькой чугунной печке, которая топилась хворостом и щепками, было не под силу вернуть дому жилой дух. Полки пахли зеленым мылом, шкафы с бельем наверху в коридоре — лавандой и шариками от моли. В залу Юхан старался не заходить. Там обитало слишком много призраков.
Они с Диной, словно прислуга, пили кофе за кухонным столом.
— Здесь, в Рейнснесе, мы все мертвые, — сказал Дина, обводя глазами кухню.
Он поднял на нее глаза, но промолчал. Они вообще почти не разговаривали. Она прошла по всем комнатам. Все осмотрела, не выдавая своих мыслей и чувств. Он держался поодаль. Потом позвал ее пить кофе.
Дина подняла голову и прислушалась. Среди криков чаек различила крик кулика-сороки. Казалось, кто-то угрожает его недавно вылупившимся птенцам. Потом она отрезала кусок вяленой оленины и протянула ему через стол на кончике ножа. Он взял оленину. Свой кусок она положила в кофе.
— У кого ты этому научилась? — спросил он.
— У Стине.
— Ты и в Берлине так делала?
— Нет. В каждом месте свои обычаи.
Юхан равнодушно жевал темное жесткое мясо.
— Тебе не нравится?
— Не очень.
— А зачем же ты его ешь?
Он перестал жевать. Потом зажевал снова.
— Потому что его мне дала ты.
Она встала, взяла ключи от погреба и подняла западню.
— Что тебе там нужно?
— Хочу посмотреть, не осталось ли там вина.
— Давай я посмотрю!
— Нет, я хочу сама!
Он слушал, как она возится в темноте. Потом решил, что прошло уже достаточно времени, глянул вниз и окликнул ее. Она не ответила, и он спустился в погреб.
Здесь пахло проросшим картофелем, бочками с солониной, консервированными ягодами и плесенью. Кадушками со старой солью. Мхом и старым деревом. Или? Да, солеными водорослями и семенами.
Дина стояла перед винными полками и не слышала его. Он поднял фонарь, который она поставила на бочку. Погреб был не пустой, но и далеко не полный, как когда-то. Юхан помнил его другим.
В детстве он боялся погреба. И хотел рассказать ей об этом в ответ на ее рассказ о том, как она прыгала в сено… Но ее зловещая тень на стене удержала его.
Дина читала этикетки на бутылках. Выбрав две бутылки, она поставила их на пустую полку и заперла сетчатую дверцу.
Юхан поставил фонарь обратно на бочку и схватил одну из бутылок. Потом поднял голову и встретился с ней глазами. Она смотрела на него с вызовом. И с вопросом.
— Здесь есть три бутылки сотерна и несколько бутылок сен-жульена и рейнское. А это бутылка красного, но я не могу разобрать этикетку. Выпьем?
Разве мог он забыть этот презрительный взгляд?
Они мерили друг друга глазами. Потом оба протянули руки, чтобы взять бутылку. Ее рука коснулась его, и он выронил бутылку на каменный пол. Вино и осколки брызнули во все стороны.
Воцарилась тишина. Слышалось только их дыхание. Их тени, как тролли, шевелились на сводах погреба.
— Тебя не задело? — шепотом спросил он. Но эхо ждало здесь слов не одну сотню лет.
— Ты в порядке? — повторил он.
Она не ответила.
Он подошел к ней. Прижал ее к холодной каменной стене. Его охватило чувство, похожее на торжество. Все подчинялось его воле. Она и не знала, что у него есть воля. До сих пор не знала.
Он все время ждал этого. А она? Понимала ли она, что Юхан Грёнэльв вернулся в Нурланд не для того, чтобы взглянуть на не доставшуюся ему отцовскую усадьбу? Что вернулся не пастор, надеявшийся получить подачку от жены своего отца?
Она не двигалась. Выжидала. Словно прикидывала выигрыш и проигрыш. Потом обхватила руками его шею и притянула его к себе.
Юхан испытан освобождение. Победу. Не над ней, но над пастором. Он нашел ее губы. Руки его скользили по ее телу с жадностью, какой он в себе даже не подозревал. Ее платье расползлось, словно было сшито из паутины. Обнажилась «грудь.
Их тени сплелись. Они двигались, то вырастая, то уменьшаясь.
Юхан поднял ее на бочку, стоявшую у стены.
Он чувствовал в себе необузданную силу. Это была не месть и не реванш. Только удары сердца. Тяжелые, беспомощные толчки. И стоны! Сдерживаемые, громкие, приносящие облегчение. Желать жену отца своего! Он хотел этого, достиг и теперь наслаждался этим.
Потом его руки еще долго дрожали, ощущение ее кожи было как ласка. Все в порядке. Он вернулся домой.
Они поели холодного жаркого, которое Дина привезла с собой. Соус не грели. Не получилось. Дина не могла стоять и смотреть в кастрюлю. О картошке никто из них даже не вспомнил. От них еще пахло погребом. И они выпили почти две бутылки вина.
Было очень светло. Черт бы побрал этот июнь в Нурланде, подумала Дина. Или это подумал Юхан?
Сначала они расположились в столовой. Но там было слишком пусто. Кончилось все столом на кухне.
Юхан смеялся. Этот серьезный человек, поездивший по свету, научился смеяться. Он отрезал толстый кусок мяса и протянул Дине. Они ели, облизывая пальцы.
Лиф ее платья был раскрыт. После погреба пуговиц на нем не осталось. Его глаза были прикованы к ее груди.
— Я никогда не знала тебя, — заметила она.
— Я тоже.
— Когда ты стал таким?
Он задумался.
— Когда понял, что умру, не позволив себе ничего испытать.
Она не спускала с него глаз.
— Я думала, что внушаю тебе отвращение. Ведь я была грешница! Помнишь?
— В таком случае, именно это и сдерживало меня. Я так боялся всего, что скажут люди. Думал, что это видно. Страсть… Я не понимал, что страсть и любовь могут быть одним и тем же.
— А могут? — спросила она.
Юхан внимательно посмотрел на нее:
— Я бы хотел, чтоб мы думали одинаково. — Он отложил мясо и схватил ее руку. — А ты как смотришь на это?
— Думаешь, из меня получилась бы пасторша?
— Да! Если бы Иаков не…
В ее глазах мелькнуло грустное недоверие.
— Нет, Юхан, я бы погубила тебя, — проговорила она еле слышно.
— Почему?
— Так мне суждено.
Они сидели в креслах в курительной. Дина пускала к потолку колечки дыма. Юхан рассказывал про Америку. О Фоме и Стине. Они много трудились, но им там нравилось.
— Стине еще в молодости мечтала об Америке, — заметила Дина.
— Это твое возвращение в Рейнснес заставило их уехать?
Она взглянула на него и насторожилась.
— Почему это могло заставить их уехать? — спокойно спросила она.
— Не знаю. Но когда-то давно… Ведь между тобой и Фомой что-то было?
Она ушла на кухню и принесла графин воды и стакан. Стоя к нему спиной, большими глотками выпила воду. Все время она держала в руке сигару.
— Вяленое мясо было очень соленое.
Наконец она села и с вызовом посмотрела на него, словно он был в чем-то виноват.
— Между вами что-то было?
— Очень давно. Но это еще не причина для отъезда в Америку.
— Расскажешь?
Она покачала головой.
— Здесь не хватает пианино. — Дина встала. Вышла в гостиную и прошлась по ней. Половицы отозвались скрипом на ее шаги.
— Я думал, мы теперь сможем говорить откровенно! — крикнул он ей.
Но она ушла на кухню и начала чем-то греметь там.
Ну ладно, подумал он. До этого мы добрались, но не дальше.
Он вышел из дому. Пошел по тропинке к озерку, ветер дул ему в лицо. Не дойдя до него, он услышал, что Дина идет за ним. Он обернулся и подождал ее.
На Дине была старая волчья шуба. Она волочилась по земле, оставляя примятый след на склоне, поросшем арникой и щавелем. Он невольно засмеялся.
И продолжал смеяться, когда она, задохнувшись, остановилась перед ним.
