Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2009)
Виктор Топоров. Инсайт. Литературные итоги 2008 года. — “Частный корреспондент”, 2008, 22 декабря <http://www.chaskor.ru>.
“В поэзии уже давно перешли от экономического принуждения к внеэкономическому, то есть сборники не продают, а раздаривают. В преддверии „конца гламура” в поскучневших и обедневших реалиях главным гламурным поэтом несколько неожиданно стал Воденников, а главным антигламурным — вполне предсказуемо — Емелин. Пишет Емелин (по справедливой самооценке) хуже, чем десять лет назад, но все равно он сейчас, похоже, единственный, кому есть о чем писать. Имеются, правда, обнадеживающие признаки того, что вот-вот прервет затянувшееся молчание Александр Еременко. В Питере слышны поэтессы-матерщинницы Дудина и Романова и их собрат по духу Мякишев. В том смысле, что, кроме этой троицы, не слышно вообще никого. Хотя в песочнице стоит страшный, а главное, почему-то веселый визг”.
Денис Тукмаков. Ecce Homo. — “Завтра”, 2009, № 1, 1 января.
“Борхес насчитал всего четыре истории, о которых мир только и рассказывает тысячелетиями: об осаде укрепленного города, о возвращении, о поиске и о самоубийстве бога. С тех пор число это принято только сокращать; не останусь в стороне и я. По мне, так история всего одна — о герое и смерти. Только это и интересно. Только две эти категории представляются важными. Потому что обе они — восторг перед героем и осознавание неизбежности смерти — отличают меня от скота”.
Алексей Цветков. Воспитание чувств. — “ Cato.ru” (Институт Катона), 2009, 5 января <http://www.cato.ru>.
“Эволюция — непререкаемый факт, но она ни в коем случае не всеблагой бог, и ее интересы с нашими не совпадают. И Дарвин 150 лет назад открыл нам печальную правду о нас самих не затем, чтобы мы закрывали на нее глаза”.
Ян Шенкман. Мой Лимонов. — “Литературная Россия”, 2008, № 51, 19 декабря <http://www.litrossia.ru>.
“Наверное, подсознательно Лимонов понимает, что его место там — среди героев 70 — 80-х. Хоть он и пытается выглядеть ультрасовременно и быть в потоке, все-таки его место там. Его еще арестовывают на „Маршах несогласных”, с его именем по-прежнему ассоциируются черные знамена и поднятые вверх кулаки. Но сами черные знамена и поднятые кулаки устарели. Сегодняшний радикализм должен выглядеть как-то иначе, не так, как в 1968 или 1992 годах. Бунт по-лимоновски остался в прошлом. Впрочем, в прошлом осталось полстраны. По собственному желанию. Слишком уж мрачным выглядит наше будущее. Даже охранники его, молодые ребята с интеллигентными лицами, — тоже оттуда, из восьмидесятых. Они не монтируются с реальностью за окном, хотя им, наверное, лет по двадцать. А еще я обратил внимание, как он постарел. Чуть сутулится, держится немного церемонно и старомодно. Это опять-таки не в упрек. Мне такой Лимонов как раз симпатичен. С возрастом в нем проступает что-то человеческое. Не что-то, а действительно человеческое. Он устал, он сбивается, он не очень хорошо чувствует ситуацию. И это гораздо симпатичнее, чем всякие мускулистые жесты”.
“Я вообще думаю, что он не писатель. Без обид. Он просто ошибся дверью. Персонажи часто хотят быть авторами. Но они персонажи, действующие лица, герои. Рядом с Лимоновым по идее должен был бы жить еще один Лимонов, другой Лимонов, который описывал бы его жизнь. А так — пришлось ему самому. Я тоже не отказался бы от второго Яна Шенкмана где-то рядом, неподалеку. В одиночку не справиться, в одиночку — невмоготу”.
Глеб Шульпяков. “Наш читатель — это наш автор!” Поэт и главный редактор “Новой Юности”: “Нюх на живое”. Беседовал Дмитрий Бавильский. — “Частный корреспондент”, 2009, 2 января <http://www.chaskor.ru>.
“Наш журнал пытается совместить и арт-издание, и журнал типа „Иностранки”, и классический русский „толстый” журнал. Такова концепция, „величие замысла”. То есть мы публикуем и переводные тексты, и искусствоведческие, и современную русскую литературу — прозу-поэзию. <...> Наш читатель — это наш автор. Таково свойство
современных литературных изданий — при катастрофическом падении аудитории и вообще читающей публики быть изданием для литераторов”.
“Моя эстетика касается только меня, и держу я ее при себе. Я сейчас скажу страшную вещь, внимание: никаких эстетических принципов в редакторстве не должно быть. Повторяю: никаких, ноль. Нужно только одно — нюх на живое. Стихи должны быть живыми, то есть написанными по одной причине — потому что не написать их человек не мог. Все остальное — дело техники”.
“С какого-то момента поэту становится глубоко безразлично, есть расцвет поэзии или его нет. Жив читатель или нет. Говорю это как поэт (как редактор заявляю, что тут все наоборот). Пишет поэт исключительно по названной причине — поскольку не писать не может. Стихи — это его проблема, грубо говоря. Стихи — это его бесконечный маниакальный диалог — с собой, с тем, что вокруг, и в основном с тем, кто все это устроил (и зачем). И он с этой проблемой живет — в США или на необитаемом острове, не важно. Будут ли его читать или нет? Это великий соблазн — читателем. Львиная доля сегодняшних „поэтов” этому соблазну поддалась. Например, многое из „поэтического Интернета” состоит из соблазненных малых сих. Когда сырое, недописанное, непрожитое стихотворение тащится на суд интернет-аудитории. Зачастую состоящей из таких же недорослей. В этом смысле пространство, именуемое современной поэзией, заполнено бесконечным количеством подделок, имитацией стихов”.
С. В. Яров. Самонаблюдение как форма упрочения нравственных норм: Ленинград в 1941 — 1942 годах. — “Новое литературное обозрение”, 2008, № 93.
“Для исследования механизма самонаблюдения нами были выбраны те дневники и письма, в которых особенно заметно прослеживаются устойчивость и длительность самонаблюдения, где оно превращается в инструмент этического самоконтроля. Таких документов не очень много. Чаще мы встречаем в подневных блокадных записях краткие самооценки, не очень глубокие, нередко фрагментарные, высказанные мимолетно и не оставившие заметного следа в ткани повествования. В изученных нами дневниках и письмах М. В. Машковой, Я. С. Друскина, Е. Мухиной, Г. Я. Гельфера, В. С. Люблинского, М. Д. Тушинского, В. Мальцева заметно, что они в значительно большей степени, нежели другие источники, являются не столько средством регистрации деталей блокадного быта, сколько формами самовоспитания. Типичны они или нет в ряду тысяч других документов 1941 — 1942 годов — на этот вопрос нельзя дать однозначный ответ”.
Составитель Андрей Василевский
“Арион”, “Вопросы истории”, “Дальний Восток”, “История”, “Литература”, “Нескучный сад”, “Октябрь”, “Радуга”, “Сибирские огни”, “Русский репортер”, “Фома”
Дмитрий Великовский, Кристина Худенко. Патриарший крест. Как складывалась жизнь “главнокомандующего духовными силами России”. — “Русский репортер”, 2008, № 47 <http://www.expert.ru/printissues/russian_reporter> .
“Любопытно, что уже упоминавшийся „любимец” патриарха митрополит Филарет (Дроздов, стараниями Алексия II в 1994 году ставший святым Филаретом), как и Алексий II, дважды участвовал в передаче власти: он сыграл ключевую роль в совершении акта престолонаследия при переходе власти от Александра I к Николаю I, сопровождавшемся дворцовыми интригами и восстанием декабристов. Алексий II благословил на президентство Путина, Филарет короновал Александра II. Оба пастыря удостоились ордена Андрея Первозванного, оба при этом вызывали неоднозначные чувства у клира. Так, Филарета консерваторы считали масоном и тайным протестантом, называя „якобинцем в богословии” и „карбонарием”, а либералы, напротив, видели в нем обскуранта.
То же можно сказать и об осторожном Алексии II, старательно избегавшем любого церковного радикализма. Из-за этого он нередко становился мишенью и для „либералов”, и для „консерваторов”. Одни обвиняли его в косности и нежелании встречаться с папой римским, другие — в экуменизме и попрании церковных традиций.
С властями Алексий II предпочитал не спорить, пока дело не касалось принципиальных канонических вопросов. Примером может служить недавнее решение Священного синода, на котором РПЦ отказала в поддержке Абхазской и Осетинской церквям, которые решили покинуть лоно Грузинской православной церкви. Это в политике возможно все, даже война между православными народами, но церковные каноны и установления, православное единство никогда не были для Алексия II предметом компромисса, ни в советское, ни в постсоветское время. Международные миссии церкви могли совпадать с интересами государства, как, например, когда патриарх сумел не допустить канонического признания так называемого Киевского патриархата. Но тот же принцип не позволил „отнимать” каноническую территорию у Грузинской православной церкви.
