Стив Тольц - Части целого
Постепенно я все больше терял способность разговаривать с ним и даже читать нотации, периоды молчания удлинялись, и вот я уже не могу выговорить ни слова, чтобы не вызвать у него отвращения. Да что там слова — не могу произнести ни звука: ни «ох!», ни «м-м-м…». Каждым взглядом и жестом он показывает, что винит меня во всех родительских грехах, кроме детоубийства. Отказывается говорить со мной о своей любовной жизни, сексуальной жизни, трудовой жизни, социальной жизни, внутренней жизни. Запретных тем становится все больше и больше, и я не удивлюсь, если настанет день, когда я не смогу сказать «С добрым утром». Мне кажется, ему неприятны мои разговоры и неприятно само мое существование. Если я ему улыбаюсь, он хмурится. Если хмурюсь я, улыбается он. Он сделал все возможное, чтобы превратиться в мое отражение наоборот. Какая неблагодарность! А я столькому пытался его научить! Говорил, что в мире существуют четыре типа людей: те, кто помешан на любви, и те, кому она дана, те, кто смеется над умственно отсталыми в детстве, и те, кто смеется над ними до старости. Сколько в этом мудрости — золотое дно! Но мой неблагодарный сын предпочел все отмести. Да, не могу не признать, он запутался в противоречивых наставлениях, которые я обрушивал на него всю жизнь. Не ходи за стадом, молил я, но и не отделяйся, чтобы не бедствовать, как я. Так куда же податься? Этого не знал ни один из нас. Но даже если вы самый дерьмовый родитель, то все равно тяготитесь ношей своих детей и подвержены боли их страданий. И поверьте: страдания — это страдания, даже если их причина — стул, который стоит перед телевизором.
Вот в таком я был психологическом состоянии, когда произошли грандиозные перемены.
Я неважно себя чувствовал. Ничего такого, на что бы мог указать пальцем. Ни тошноты, ни боли. Ни выделений мокроты, ни странного цвета фекалий. Ничего похожего на детскую болезнь или отравление, когда мать подмешивала мне в еду крысиную отраву. Просто был выбит из колеи, как в тот раз, когда только через четыре месяца вспомнил о собственном дне рождения. Но неужели это был не физический недуг? Однако я все-таки кое-что заметил: от кожи исходил необычный запах. Почти неощутимый. Его и запахом-то назвать было трудно — временами я переставал его чувствовать. Но потом замечал опять и ругался: «Вот снова!»
Однажды утром я для себя все решил.
Человек со сверхактивным воображением, к тому же если оно негативное, не должен ничему удивляться. Воображение способно выявить надвигающуюся катастрофу, особенно если держать открытыми ноздри. В чем дар тех, кто предсказывает будущее: они его видят или они его угадывают? Вот этим в то утро и занималось мое воображение — я разглядел все возможные завтра и в одну секунду свел к одному. А затем воскликнул:
— Вот черт! Я смертельно болен!
Потом уточнил — рак. Ничего другого быть не могло — именно рак преследовал меня в дневных кошмарах с той поры, когда мне пришлось наблюдать, как этот властелин всех болезней пожрал мою мать. Даже если человек изо дня в день испытывает страх смерти, есть такие ее формы, которые он отметает: цингу, щупальца гигантского кальмара, гибель под упавшим на него фортепьяно. Но все, у кого еще функционируют клетки мозга, не решатся оскорбить невниманием рак.
Вот оно что! Смерть. Я всегда знал, что однажды мое тело вытряхнет из меня дух. Всю жизнь чувствовал себя солдатом на неприятельской территории. Повсюду враги: спина, ноги, почки, легкие, сердце — и со временем они осознали, что для того, чтобы меня погубить, им необходимо совершить самоубийственный акт. Мы вместе пойдем на дно.
Я выскочил из дома, выехал из лабиринта и прибавил скорости в зеленых окраинных районах города. С ужасом смотрел на заливающий все вокруг яркий летний солнечный свет. Ведь хорошо известно: ничто так не ускоряет развитие рака, как солнце. Я направлялся к врачу. Много лет не посещал докторов и теперь завернул к тому, кто находился ближе всего к моему дому. Мне казалось неважным, кто меня примет, был бы только не слишком толстым (страдающие ожирением врачи и лысые парикмахеры вызывают подозрение). Пусть не будет семи пядей во лбу, а только подтвердит, что я знал и без него. На медной табличке на двери красовалось: «Доктор П. Суини». Я влетел в кабинет. Внутри стоял полумрак — темное помещение и в нем все мрачное: мебель, ковер, настроение врача. Мрачное. Доктор постукивал по столу пальцами. Это был мужчина среднего возраста, с массивной головой и густыми темными волосами. Он сидел с безмятежным выражением лица. Врач был из тех людей, которые никогда не облысеют и, даже отправляясь в могилу, будут нуждаться в услугах парикмахера.
— Я доктор Питер Суини, — объявил он.
— Знаю, что вы доктор, — ответил я. — И нечего меня пичкать всякой ерундой. Неужели вам не известно, что звания хороши только в адресе корреспонденции, чтобы отличить вас от всех других, ни на что не претендующих Питеров Суини?
Он на пару миллиметров откинул голову назад, словно я не говорил, а плевался.
— Извините, — продолжал я. — Я немного не в своей тарелке. Ну и что такого, если вы называете себя доктором? Вы упорно трудились, чтобы получить право запускать руку в человеческий организм. Целый день по локти во внутренностях — неудивительно, если вы спешите сообщить, что вы доктор и таким образом даете понять, что вам не стоит предлагать потроха или телячий рубец под соусом. Какое у меня право высказывать суждение по поводу префикса к личности?
— Похоже, вы в самом деле на взводе. Чем могу служить?
— Я не сомневаюсь, что у меня рак, — заявил я. — И хочу, чтобы вы предприняли все необходимое, чтобы это подтвердить или опровергнуть.
— Где вы подозреваете рак?
— Где? Понятия не имею. А какое место самое плохое?
— В вашей возрастной группе чаще всего встречается рак предстательной железы.
— Вы того же возраста, что и я.
— Хорошо, в нашей возрастной группе.
— Мой рак — не из тех, что встречается чаще всего. Это единственное, что я могу вам сообщить. Какой самый гибельный? Стопроцентно смертельный?
— Вы курите?
— Иногда.
— Если бы я курил, то не пожелал бы себе рака легких. Он совершенно замучает, прежде чем сведет в могилу.
— Рак легких! Так и знал! Он-то у меня и есть!
— Вы говорите так уверенно…
— Потому что я уверен.
Хотя стол загораживал от меня врача, по его движению я решил, что он положил ладонь на бедро.
— Хорошо, — наконец произнес он. — Я направлю вас на исследования. Но они не из приятных.
— Рак легких тоже неприятная штука.
— Вот в этом вы абсолютно правы.
Не стану расписывать последующие недели: инвазивные исследования, жуткие периоды ожидания результатов и страх до замирания в желудке. Разумеется, Джаспер ничего не замечал, но Анук почувствовала: что-то не так. Пытала меня, в чем дело, но я держался как кремень. Хотел убедиться на сто процентов прежде, чем кому-нибудь скажу. Пусть у них не будет никаких надежд.
Прошел месяц, и я явился в кабинет доктора Суини выслушать диагноз. А пока ждал результатов анализов, меня упорно не покидало досадное оптимистическое настроение.
— Входите, мистер Дин. Как вы себя чувствуете?
— Не будем тянуть время. Это рак?
— Ни малейшего сомнения.
В прежние времена медики не сообщали пациенту смертельный диагноз. Считалось, что это противоречит этике. Сейчас все совершенно наоборот: врачи не мешкают, говорят в лоб.
— Рак легких?
— Боюсь, что так. Каким образом вы узнали?
Господи! Так это правда! Меня убивало мое собственное тело! Я расхохотался, но сразу же замолчал.
Вспомнил, что побудило меня рассмеяться.
Я покинул врача как в тумане. Все подтвердилось! Мой пессимистический настрой в течение всей моей жизни наконец оправдался. А представьте, если бы я всю жизнь был оптимистом, что бы я испытал сейчас? Был бы совершенно повержен! Мне предстояла медленная, жестокая смерть. О том, чтобы мирно скончаться во сне, не следовало и мечтать. Максимум, на что я мог надеяться, — отойти в забытьи. О Боже! Все другие варианты смерти стали в момент нереальными. Часто ли случается, чтобы больной раком задохнулся, подавившись куриным окорочком? Или ему оторвало голову, когда он подпрыгивал на кровати, позабыв о вращающихся лопастях потолочного вентилятора? Или отошел в мир иной, отравившись асбестом или от ожирения? Нет, у ракового больного мало времени, чтобы набрать критический вес. И благодаря своей болезни я буду не толстеть, а худеть.
В последующие недели я был эмоционально раздавлен. Самая малость повергала меня в слезы. Я плакал во время телевизионной рекламы, плакал из-за того, что буреют осенние листья. Как-то вечером ко мне зашел Джаспер и застал меня оплакивающим смерть какого-то идиотского рок-музыканта, о ком раньше я даже не слышал. Ему выстрелили в голову, и он умер мгновенно — вот уж повезло, так повезло.
