Чарльз Мартин - Когда поют сверчки
Было около полуночи, когда я покинул кресло в углу и вышел в коридор. Энни давно спала, Синди прилегла на раскладушке, которую принесли ей медсестры. Персонал сменился около часа назад, на дежурство заступила ночная смена, но вовсе не это заставило меня выйти из комнаты.
Восемь минут назад – точное время я засек по часам – я слышал, как на крышу больницы, где была специальная площадка, приземлился вертолет. Из обрывков переговоров, доносившихся из устройства внутрибольничной связи, а также по тому, как оживились и забегали сестры, я догадался, что в больнице происходит что-то важное и что Ройер, скорее всего, сейчас в центре событий.
Поднявшись по служебной лестнице – «черному ходу», которым врачи пользуются, когда не хотят, чтобы кто-то или что-то их задержало, – я ввел в кодовый замок дату рождения Эммы и стал ждать, чтобы красный огонек сменился зеленым. Когда это произошло (хотя могло и не произойти, ведь прошло столько лет!), я понял, что Ройер еще не потерял надежды, и у меня немного – совсем чуть-чуть – стало легче на душе. Толкнув дверь, в которую я поклялся никогда не входить, я оказался в чисто вымытом прохладном коридоре, в дальнем конце которого располагался сестринский пост и дремал незнакомый мне охранник.
Операционная номер два находилась напротив холла, где сейчас было больше всего сестер и персонала реанимационного отделения. Видеокамеры под потолком фиксировали каждое мое движение, но я знал, что к их помощи охрана обратится только в случае, если кто-то заметит, что в отделение проник посторонний. Пока же о моем присутствии никто не догадывался, и я мог чувствовать себя относительно свободно.
Дорога мне была хорошо известна. Пройдя через несколько боковых дверей, я пересек коридор, взял из подсобки белый докторский халат, на голову повязал хирургическую шапочку. В раздевалке для врачей я подобрал широкие голубые брюки от хирургического костюма и пластиковые бахилы на обувь. Взяв в руки блестящий металлический планшет с зажимом, я вышел через вторую дверь, прошел коротким коридором, по которому ходили только хирурги, и снова оказался перед дверью с кодовым замком. Дата рождения Эммы сработала и на этот раз, дверь отворилась, и я поднялся по короткому лестничному пролету в небольшую комнатку – наблюдательный пост над второй операционной. Одна ее стена была целиком выполнена из одностороннего тонированного стекла, я встал к нему поближе и стал наблюдать за действиями операционной бригады из девяти человек, и в первую очередь – за работой своего бывшего коллеги.
Я поспел как раз к тому моменту, когда Ройер удалил старое, больное сердце и положил в стальную кювету, которую подал ему ассистент. Сразу после этого ассистент покинул операционную. Я знал, что теперь это сердце будут скрупулезно и тщательно изучать на протяжении нескольких дней, может быть даже – недель, поскольку даже мертвое сердце способно многое рассказать о перенесенных им заболеваниях. Другой ассистент, которого я не знал, уже стоял наготове с большим термоизоляционным контейнером красно-белого цвета. Повинуясь безмолвной команде Ройера – протянутая раскрытая ладонь и кивок, – он открыл термос, достал холодное, безжизненное донорское сердце, вынул его из пластикового пакета и вложил Ройеру в руку.
Ройер поместил сердце в грудь пациента и приступил к работе. Через двадцать семь минут он отключил больного от аппарата искусственного кровообращения, чтобы проверить, как наложены швы. Увиденное его полностью удовлетворило, и Ройер приказал, чтобы аппарат снова включили, пока он будет сшивать другую артерию. Через пятьдесят одну минуту Ройер посмотрел на стоящего напротив второго хирурга, тот кивнул, и оба потребовали, чтобы пациента снова «отключили от насоса». Ройер убрал последний зажим, и сердце наполнилось кровью, став из сизо-серого ярко-алым.
А потом произошло чудо.
Сердце в груди пациента дрогнуло и забилось.
За все время, что я занимался такими вот операциями, меня не переставало поражать, как безжизненное, сильно охлажденное сердце, пролежавшее около четырех часов в контейнере с холодным кристаллоидным раствором, может забиться вновь, будучи всего лишь помещено в грудь другого человека.
Жизнь там, где течет кровь, – это я знал твердо.
Но ведь без сердца кровь по жилам не потечет!
Примерно минуту спустя, убедившись, что сердце продолжает биться так, словно вовсе не останавливалось, и что человек на операционном столе успешно реанимирован, Ройер отступил назад и, расстегивая хирургический костюм, кивнул ассистенту, который тотчас начал зашивать вскрытую грудину.
Сегодня этот человек родился во второй раз.
Для доктора Ройера это был всего лишь еще один рабочий день.
Я уселся на стул в уголке и попытался осмыслить все, что только что увидел и что передумал за тот час с небольшим, пока шла операция. Еще один человек, размышлял я, вернется домой, сможет вырастить детей и понянчить внуков, сможет заняться любовью с женой, сходить на рыбалку, посмотреть кино или просто покататься по озеру в старой весельной лодчонке.
Но самое удивительное в пересадке сердца – помимо того, что подобная операция вообще осуществима, – то, что благодаря ей люди вновь обретают способность испытывать чувства, эмоции. В своей прошлой жизни я больше всего любил первую улыбку – ту, которая появлялась на лице пациента, когда он приходил в себя после наркоза. Эта улыбка мне говорила, что я не просто подлатал организм, поставил человеку новый насос взамен изношенного. Я, мои руки, подарили человеку новое сердце, и теперь он может снова жить, чувствовать – и выражать чувства. И о том, что все сработало как надо, я узнавал в момент, когда видел эту улыбку, а вовсе не когда только что пересаженное сердце начинало сокращаться в еще раскрытой груди.
Возможно, то, что я сейчас скажу, не совсем научно, но я в это твердо верю, как верят и другие хирурги, если, конечно, они хорошие. Человеческое сердце не просто гоняет кровь по венам и артериям. Оно – источник всех наших чувств. Гнев, печаль, слезы, смех, радость, сочувствие, любовь – все исходит из сердца, и только благодаря ему мы способны на эти и многие другие эмоции. Без сердца человек мертв, даже если мышечный орган у него в груди продолжает исправно сокращаться, перекачивая кровь, несущую по телу живительный кислород и другие необходимые вещества.
Да, жизнь пациента после трансплантации отнюдь не усеяна розами. Она трудна и чревата опасностями, организм напрягается и лавирует в избирательной работе с иммунной системой, чтобы та не отторгала донорский орган как чужеродное тело и в то же время препятствовала тому, чтобы первая же пустячная инфекция не отправила прооперированного человека в могилу. Сколько лекарственных препаратов требуется на то, чтобы человек с новым сердцем жил. И все равно такие пациенты часто и тяжело болеют, нередко возвращаясь в больницу, правда, уже по другим поводам.
