Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
— Молчишь? Говори, сука! Говори!
— Заткнись, — оборвал его Корсаков и вновь обошел маленькую шеренгу пленных, повторяя те же слова, но ответом ему вновь было молчание. Томас неожиданно отшвырнул его в сторону и со сдавленным рычанием всадил кинжал в грудь одному из пленных — тому, что стоял ближе всех к двери на галерею. Удар был нанесен профессионально — точно в сердце, жертва обмякла и безвольно повалилась на пол.
— Подожди, — вмешался Байтлих. — Они у тебя слишком легко умирают. Винс, переведи им, что если они будут молчать, то каждый из них будет умирать несколько часов. Скажи им, что мы не шутим, что мы вытягивали всю подноготную и не из таких, как они. Скажи, что глупо терпеть адские муки из-за трупа, которому уже на все наплевать.
После того как Корсаков повторил его слова на фарси, Байтлих процедил: «Минута на размышление», — подхватил труп под мышки, выволок на галерею и сбросил вниз.
— Там уже ербачки сбегаются, — хихикнул он, вернувшись в комнату. — Ну что, будут они говорить?
Корсаков перевел вопрос. Один из пленных, рослый чернобородый красавец с простреленной рукой, спокойно произнес:
— Вы можете жечь нас на медленном огне — мы все равно ничего не скажем. Мы не можем выдать на поругание тело нашего благодетеля.
— Можешь не переводить, я все понял, — со зловещей улыбкой промурлыкал Томас. — Сейчас я буду его резать, резать, резать на маленькие кусочки...
— Постой, Карстен, — задумчиво протянул Байт-лих. — Покромсать их мы всегда успеем. Попробуем по-другому.
Он снял с плеча автомат и шагнул в соседнюю комнату. Пленные тревожно зашевелились. Байт-лих крикнул из другой комнаты:
— Винс, скажи им: если они не покажут нам Адам-хана, живого или мертвого, я перестреляю его жен и детей. Жду одну минуту.
Корсаков перевел его слова. Из соседней комнаты донесся лязг автоматного затвора, и сразу же в смертельном испуге заголосили женщины, заплакали дети. Рослый бородач сказал:
— Пусть не стреляет. Я покажу вам тело Адам-хана. Господин простит меня, ведь я делаю это, чтобы спасти его сына.
Бородач шагнул к стене и здоровой рукой сорвал ковер, который почти сливался со стеной из-за покрывавшей его пыли. В открывшейся стенной нише стоял труп тучного мужчины огромного роста в халате из дорогой материи, с золотыми украшениями на шее и пальцах. Левая сторона лица покойника была изуродована попавшим в нее осколком и представляла собой ужасное черно-багровое месиво. Пленные упали на колени и зарыдали, повторяя: «Адам-хан, прости нас!» Только старичок-мулла остался стоять, невозмутимо перебирая четки и бормоча молитвы. Корсакова поразило его спокойствие, словно старика все происходящее нисколько не трогало. Байтлих за волосы подтащил к дверному проему плачущую женщину.
— Это Адам-хан? — прорычал он ей в ухо. — Винс, спроси ее, — это Адам-хан?
— Она говорит, что да, — вслушавшись в бормотание женщины, сказал Корсаков.
Байтлих удовлетворенно ухмыльнулся и уволок жену Адам-хана обратно в комнату. Томас передернул затвор автомата, и, прежде чем Корсаков сообразил, что тот собирается сделать, грохнули два одиночных выстрела, и двое пленных молча повалились ничком на усыпанный обломками пол. Затем Томас короткой очередью добил раненого, сидевшего у стены, — тот лишь сильно вздрогнул и остался сидеть в той же поае. Тут же автоматные очереди загремели и в соседней комнате. Раздались истошные вопли нескольких женщин, но тут же один за другим оборвались, а с последней короткой очередью смолк и последний голос, повисший на высочайшей ноте истерического визга. Грохнул еще одиночный выстрел, и все стихло. В дверном проеме появился Байтлих и с мальчишеской улыбкой обратился к своему «братцу»:
— Карстен, не хочешь тепленькой мертвечинки? Я их специально не очень уродовал. Вспомни Африку — там ты любил это дело.
— Да ну их, — беспечно отмахнулся Томас. — Нет настроения.
— Смотри, здесь бабу не скоро найдешь, — предупредил его Байтлих. Корсаков подошел к нему и заглянул в смежную комнату. Он увидел груду женских тел в темной одежде, словно нарочно наваленных друг на друга. Казалось, каждая из женщин надеялась спрятаться за другой от града пуль. В углу такой же грудой застыли тела четверых детей Адам-хана. В складках одежд, в скрещениях тонких ручек и ножек Корсаков различил пряди слипшихся от крови волос и развороченные пулями личики — Байтлих стрелял точно в голову. Неподвижно стоявший Розе пристально смотрел на картину избиения, и лицо его, как обычно, не выражало ровно ничего. Корсаков почувствовал легкий приступ тошноты. Он вспомнил палящий африканский полдень, дымящиеся развалины городка, взятого утренней атакой, и своих черных солдат, выстроившихся в очередь к женщине, распростертой на пыльной утоптанной земле. Один из солдат с остервенением трудился над женщиной, поблескивая на солнце черными ягодицами, и в такт его движениям раскачивались груди женщины и беспомощно моталась по земле ее голова. Присмотревшись, Корсаков заметил на голове блестящие потеки крови и вьющийся над ней рой мух. Он понял, что женщина лежит так безвольно потому, что она мертва. Его не передернуло и не стошнило — как пьяницы утрачивают рвотный рефлекс на алкоголь, так он еще во Вьетнаме навсегда утратил рвотный рефлекс на ужасы войны. Он потряс головой, чтобы отвлечься от воспоминаний, и увидел, как Фабрициус, сидя к нему спиной, старательно трудится над телом Адам-хана, делая резкие движения локтем. Закончив работу, Фабрициус поднялся на ноги, держа в правой руке окровавленный штык-нож, а в левой — голову Адам-хана.
— Жаль, повредили малость черепушку, — проворчал Фабрициус, приподняв голову на уровень своих глаз и критически ее рассматривая.
— Ничего, узнать все равно можно, — утешил его Корсаков.
— Вот и отлично, — облегченно вздохнув, сказал Фабрициус. — Во всякой работе главное — успешное начало. Думаю, начальство будет довольно.
Вытащив откуда-то иголку и нитку, он в несколько стежков зашил ворот халата Адам-хана, затем стащил халат с трупа и получил некое подобие мешка, в которое и закатил голову. Корсаков успел заметить, что драгоценности с мертвеца уже успели исчезнуть, однако промолчал. Карстен Томас оказался не таким бескорыстным.
— Неплохие побрякушки были на покойнике, правда, Кристоф? — спросил он, обаятельно улыбаясь, но взгляд его оставался холодным.
— Да и на его бабах наверняка кое-что имелось, верно, Карстен? — парировал Фабрициус. — Все сдать мне, поделим на базе. И впредь будем делать так же. Коли работаем вместе, то и навар должен делиться поровну.
В этот момент со стороны мечети донеслось щелканье пулемета Жака Вьена. Словно перекликаясь с ним, на крыше застучал автомат Терлинка, и сам стрелок заорал:
— Ребята, уходим! Что-то они зашевелились на том конце кишлака!
Однако Фабрициус, глядя в глаза Томасу, продолжал неподвижно стоять с протянутой рукой. Тот хмыкнул и кивнул Байтлиху:
— Что ж, Клаус, давай. На всех так на всех. Байтлих сгрузил на ладонь Фабрициусу горсть
каких-то украшений, и тот ссыпал их в опустевший подсумок для гранат. Осмотрев помещение еще раз, дабы не оставить в нем ничего ценного, Фабрициус первым затопал вниз по лестнице, за ним — двое «близнецов». С галереи в комнату вошел Терлинк, огляделся и присвистнул:
— Ага, вот и сам хозяин... А голову, должно быть, Кристоф прихватил с собой?
Корсаков утвердительно кивнул. Терлинк прошел в смежную комнату, и там на некоторое время воцарилось молчание. Затем донесся голос Терлинка: «Эрхард, ты что, покойников не видел? А ну пошли отсюда». Толкая впереди себя немца, впавшего в ступор, Терлинк вышел из комнаты, подтолкнул Розе в спину в направлении лестницы, а сам вышел
на галерею и крикнул вслед Фабрициусу, бежавшему через площадь:
— Кристоф, здесь еще старичок остался, что с ним делать?
Старик-мулла, присевший на корточках у стены, продолжал безучастно перебирать четки, но глаза его, ясные и живые, не оставляли сомнений в том, что от него не ускользает ни одна деталь происходящего. С площади долетел ответ Фабрициуса на вопрос Терлинка:
— Старика не трожь — пусть расскажет здешнему народу, как все было. И пусть Винс ему втолкует напоследок, что мы работали от лица компании.
— Мы пришли сюда, потому что Адам-хан не хотел сотрудничать с компанией, — начал объяснять Корсаков старику. — Компания...
— Не надо больше говорить, я все знаю, — сказал старик и посмотрел в глаза Корсакову своими живыми серо-голубыми глазками.
— Откуда? — невольно спросил Корсаков.
— На все воля Аллаха, — туманно ответил старик и умолк, прикрыв глаза и продолжая перебирать четки. Терлинк потеребил Корсакова за плечо и, превратно истолковав егомедлительность, сказал:
— Не убивай старичка, Кристоф велел его не трогать. Пошли!
