Реймонд Карвер - Если спросишь, где я: Рассказы
Тринадцатого июня, меньше чем за три недели до смерти, Чехов отправил матери письмо, в котором говорил, что здоровье его поправляется. Там, в частности, сказано, что через неделю он надеется полностью исцелиться. Зачем он так написал? Что было у него в мыслях? Он и сам был врачом, он всё прекрасно понимал. Он умирает — это была простая и непреложная истина. И все равно, сидя на балконе гостиничного номера, он просматривал расписание поездов. Выяснял, когда уходят пассажирские суда из Марселя в Одессу. Но все же он знал. На этом этапе он не мог не знать. Тем не менее, в одном из последних писем он сообщает сестре, что с каждым днем набирается сил.
К писательству его больше не тянуло, впрочем, не тянуло уже давно. Год назад он чуть не бросил, не закончив, «Вишневый сад». Эта пьеса далась ему нечеловечески тяжело. Под конец он осиливал не больше шести-семи строк в день. «Я начинаю падать духом, — писал он Ольге. — Мне кажется, что я как литератор уже отжил, и каждая фраза, какую я пишу, представляется мне никуда не годной и ни для чего не нужной». Работу он, однако, не прекращал. Пьеса была завершена в октябре 1903 года. После этого он уже не писал ничего, не считая писем и разрозненных заметок в записной книжке.
Вскоре после полуночи второго июля 1904 года Ольга послала за доктором Шверером. Помощь требовалась срочно: Чехов бредил. Соседний номер снимали двое русских студентов, и Ольга бросилась к ним, сказала, что происходит. Один из молодых людей уже спал, другой еще не ложился, читал и курил. Он помчался к доктору Швереру. «Я слышу, как сейчас, среди давящей тишины июльской мучительно душной ночи звук удаляющихся шагов по скрипучему песку…» — написала потом Ольга в своих воспоминаниях. В забытьи Чехов говорил о моряках, бормотал отрывочные фразы о каких-то японцах. «На пустое сердце льда не кладут», — сказал он, когда Ольга попыталась положить ледяной пузырь ему на грудь.
Доктор Шверер пришел и принялся раскладывать инструменты, не сводя глаз с Чехова, который прерывисто дышал. Зрачки у больного были расширены, виски блестели от испарины. На лице доктора Шверера ничего не отражалось. Он не любил давать волю чувствам, но понимал, что развязка близка. Однако, как бы там ни было, он, врач, дал клятву бороться за больного до конца, а жизнь в Чехове пусть слабо, но еще теплилась. Доктор Шверер приготовил шприц и ввел камфару, чтобы стимулировать сердце. Камфара не помогла — ничто уже, разумеется, не могло помочь. Однако доктор сказал Ольге, что собирается послать за кислородом. И тут Чехов внезапно очнулся и, совершенно осмысленно, негромко сказал: «Зачем это? Прежде чем принесут, я буду трупом».
Доктор Шверер потянул себя за пышный ус и уставился на больного. Щеки знаменитого писателя ввалились и посерели, лоб стал восково-желтым, дышал он с хрипом. Доктор Шверер сознавал, что счет идет на минуты. Не сказав ни слова, не посоветовавшись с Ольгой, он шагнул в нишу, где на стене висел телефон. Прочел инструкцию, как им пользоваться. Если нажать на кнопку и повернуть ручку на боковой панели, можно связаться с подвальными помещениями отеля, с кухней. Доктор снял трубку, прижал к уху и сделал все так, как говорилось в инструкции. Когда ему наконец ответили, он потребовал бутылку самого лучшего шампанского. «А сколько бокалов?» — поинтересовались у него. «Три бокала! — крикнул он в трубку. — И пошевеливайтесь, ясно?» То было одно из тех редкостных озарений, которые впоследствии часто остаются неоцененными, потому что задним числом кажется, что иначе и нельзя было поступить.
Шампанское принес заспанный молодой человек со всклокоченными белесыми патлами. Его форменные брюки были измяты, стрелки на них разошлись, а застегивая второпях тужурку, он пропустил одну петлю. У него был вид человека, который устроился передохнуть (прикорнул в кресле и задремал), когда вдалеке в предрассветный час — боже всемилостивый! — раздался глас телефона, и вот его уже трясет управляющий и велит отнести бутылку «моэта» в двести одиннадцатый номер. «И пошевеливайся, ясно?»
Молодой человек вошел в номер, держа серебряное ведерко с бутылкой шампанского, обложенной льдом, и серебряный поднос с тремя бокалами из граненого хрусталя. Он стал освобождать на столе место для ведерка и бокалов, вытягивая шею, пытаясь заглянуть в соседнюю комнату, откуда доносилось тяжелое хриплое дыхание. Звук был тягостный, страшный, и когда дыхание стало уж совсем прерывистым, молодой человек уткнул подбородок в воротник и отвернулся. Забывшись, он уставился в открытое окно на спящий город. Потом крупный представительный мужчина с большими усами всунул ему в руку несколько монет — на ощупь было ясно, что чаевые щедрые, — и дверь перед молодым человеком внезапно распахнулась. Он сделал несколько шагов, и уже на площадке раскрыл ладонь и с удивлением взглянул на монеты.
С методичностью, присущей ему во всем, доктор извлек пробку из бутылки. Сделал он это так, чтобы, по возможности, свести на нет праздничный хлопок. Потом разлил шампанское в три бокала и, по привычке, снова заткнул горлышко пробкой. После этого отнес бокалы к ложу больного. Ольга на миг выпустила руку Чехова — которая, как она напишет впоследствии, жгла ей пальцы. Она подсунула еще одну подушку ему под голову. Потом поднесла прохладный бокал к ладони мужа и убедилась, что его пальцы сомкнулись на черенке. Все трое — Чехов, Ольга, доктор Шверер — обменялись взглядами. Они не чокались. Не говорили тостов. Да и за что они могли пить? За смерть? Чехов собрал остатки сил и произнес: «Давно я не пил шампанского». Потом поднял бокал к губам и осушил. Через минуту-другую Ольга взяла у него пустой бокал и поставила на прикроватный столик. Тогда Чехов повернулся на бок. Закрыл глаза, вздохнул. Через минуту дыхание его остановилось.
Доктор Шверер взял лежащую на простыне руку Чехова. Прижал пальцы к его запястью и достал из жилетного кармана золотые часы, щелкнув крышкой. Секундная стрелка двигалась медленно, очень медленно. Он дал ей трижды обойти циферблат, пытаясь уловить биение пульса. Было три часа ночи, но прохладой не веяло. Такой жары в Баденвейлере не помнили уже долгие годы. Все окна в обеих комнатах были распахнуты, но в воздухе не чувствовалось ни дуновения. Большой темнокрылый мотылек влетел в окно и затрепыхался у электрической лампы. Доктор Шверер опустил руку Чехова на простыню. «Все кончено», — сказал он. Потом закрыл крышку часов и снова положил их в жилетный карман.
Ольга тут же вытерла слезы и взяла себя в руки. Она поблагодарила доктора за то, что откликнулся и пришел. Он спросил, не дать ли ей успокоительного — настойки опия или несколько капель валерьяны. Она качнула головой. Впрочем, у нее есть одна просьба. Прежде, чем будут поставлены в известность власти и налетят газетчики, прежде чем Чехов перестанет ей принадлежать, она хотела бы немного побыть с ним наедине. Окажет ли ей доктор такую любезность? Может ли он слегка повременить с сообщением?
Доктор Шверер пригладил пальцем усы. Почему бы нет? В конце концов, какая разница, узнают о случившемся сейчас или несколько часов спустя? Оставалось ведь только одно, выписать свидетельство о смерти, а это можно сделать утром в своем кабинете, сначала немного поспав. Доктор кивнул и собрался уходить. Пробормотал соболезнования. Ольга наклонила голову. «Вы оказали мне честь», — сказал доктор Шверер. Потом взял свой чемоданчик и покинул комнату, покинув и нашу историю.
И в этот момент из бутылки вылетела пробка; на столешницу поползла пена. Ольга вернулась к смертному ложу Чехова. Она сидела на табуретке, держа его за руку, время от времени поглаживая по лицу. «Не было вокруг ничьих голосов, никакой суеты обыденной жизни, — пишет она, — только красота, покой и величие смерти…»
Она провела с Чеховым всю ночь, пока, на заре, в гостиничном саду не засвистали дрозды. Потом оттуда же донесся скрип передвигаемых столов и стульев. Вскоре до нее стали долетать голоса. Затем послышался стук в дверь. Она, разумеется, решила, что это какой-нибудь чиновник — из медицинской комиссии или из полиции, что придется отвечать на вопросы и заполнять бумаги, или, может быть, хотя и вряд ли, это доктор Шверер привел сотрудника похоронной конторы, который поможет забальзамировать тело для отправки в Россию.
Но она увидела того же белобрысого юнца, который несколько часов назад принес шампанское. Однако на сей раз брюки его были тщательно отглажены, стрелки заутюжены, а обтягивающая зеленая тужурка застегнута на все пуговицы. Совсем другой человек. Сна ни в одном глазу, пухлые щеки гладко выбриты, волосы причесаны, во всем видна готовность угодить. Он принес фарфоровую вазу с тремя чайными розами на длинных стеблях. Ее он протянул Ольге, щеголевато щелкнув каблуками. Она, подавшись назад, впустила его. Юнец сказал, что пришел забрать бокалы, ведерко и поднос, да. А еще ему поручили передать, что из-за сильнейшей жары завтрак сегодня подают в саду. Он выразил надежду, что погода не слишком изнурительная. Извинился за нее.
