Майкл Каннингем - Плоть и кровь
— Вот и умница, — сказала она.
— Верно. Умница.
— Пошли. Удожим тебя в постель.
— Я не готов ложиться.
— Еще как готов.
— Правда?
— Да.
— Хорошо.
— Хорошо? — переспросила она.
— Да, — ответил он. — Уложим меня в постель.
— Ну так пойдем.
— Иду.
Она протянула ему руку, он принял ее. И осторожно пошел с ней к темному дому, в котором висели картины и стояла в квадрате лунного света его кровать.
— Магда? — спросил он.
— Да?
— Ты любишь меня, малыш?
— Чшш.
— Любишь? Ты любишь меня?
— Угомонись, — сказала она.
Он подчинился.
1995
Большие волны лениво накатывали на берег Бэттери и, напоследок негромкого вздохнув, разбивались, становясь черно-синими, сверкающими. Небо над Манхэттеном заливал безмерный, волнующийся свет — здесь серый с прожелтью, там неуверенный, водянисто-зеленый. В гавани стояла, держа книгу, статуя Свободы, и из головы ее выглядывали крошечные люди.
Мэри сидела на скамейке с Джамалем и Гарри, глядя на гавань, на статую. Джамаль, прихвативший на прогулку плеер, кивал в такт музыке. Из плеера пробивались наружу смахивавшие на статическую помеху басы: тумп-тумп-тум-тум-тум.
— Как же здесь хорошо, — сказала Мэри. — Никогда раньше в Бэттери не была, смешно, правда? За столько-то лет.
— Я заставляю Джамаля и Вилла показывать мне здешние достопримечательности, — сказал ей Гарри. — Родом я не из Нью-Йорка, а выполнять стандартные правила для сентиментальных туристов мне нисколько не хочется. На прошлой неделе мы побывали в Эмпайр-стейт-билдинг, так, Джамаль?
— Что?
— В прошлый уик-энд мы посетили Эмпайр-стейт-билдинг.
— Aгa.
Все, что оставалось Гарри, — это говорить и действовать. Жизнь его совершала слишком неожиданные повороты, и позволить себе тревожиться на этот счет он не мог. Если он начнет гадать и дивиться, то просто-напросто струсит. Придется заставить себя вернуться к прежним привычкам, снова начать говорить «нет». А говорить «нет» ему не хотелось. Поэтому он ничему не удивлялся и ни о чем не тревожился. Он получил новое место в Нью-Йорке, снял квартиру. И настоял на том, чтобы ему показывали достопримечательности.
— Вон там, это ведь остров Эллис, верно? — спросила Мэри.
— Да, — ответил Гарри, — он самый.
— Константину на нем побывать не довелось, — сказала Мэри. — Когда он приехал в Штаты, Эллис уже закрыли. Он просто сошел на берег где-то в Вест-Сайде. Где именно, я никогда точно не знала. Он почти не рассказывал о том, как жил до приезда сюда.
— Там теперь все вылизали, — сказал Гарри.
— Я знаю.
— Еще одна туристская достопримечательность. Можно прогуляться по комнатам, в которых людей осматривали, выясняя, достаточно ли они здоровы, чтобы позволить им работать поденщиками за плату, на которую коренные американцы не соглашались. А прогулявшись, пообедать в ресторане.
— Я бы с удовольствием заглянула туда как-нибудь. На остров Эллис.
— Если хотите, можно хоть сегодня. У нас еще полдня в запасе.
Мэри спросила:
— Что ты об этом думаешь, Джамаль? Хочешь посмотреть остров Эллис?
— Что?
— Ты хочешь посмотреть остров Эллис?
Джамаль, постукивавший ногами в такт музыке, пожал плечами. Он смотрел на свои ноги так, точно они могли в любой миг выкинуть некий удивительный, неожиданный фортель.
— Может быть, остров Эллис — это слишком банально, — сказал Гарри. — Может быть, нам лучше пройтись по магазинам Ист-Виллидж, а после съесть пиццу.
— Ладно, — согласился Джамаль.
— Балуете вы его, — сказала Мэри.
— Знаю, — ответил Гарри. — Но ничего не могу поделать.
На Мэри нахлынули чувства самые противоречивые, однако она молчала. Просто сидела рядом с Гарри и Джамалем. Мэри сознавала, кто она: женщина шестидесяти трех лет, одетая в слаксы и хлопковый свитер с лежащим на нем жемчужным ожерельем, подаренным ей совершенно неправдоподобным человеком, которого она любила. У нее осталось так мало всего. Тумкала музыка Джамаля, его подрагивания передавались Мэри планками скамейки. Она смотрела на чаек, круживших кренясь в облачном небе. Потом заметила Билла, возвращавшегося с газировкой в бумажных стаканчиках. Небо, наполненное переменчивым светом, люди, мальчик, настолько же закрытый для нее, настолько же непроницаемый, насколько были такими обе ее дочери. Вода в красных стаканчиках.
У нее осталось так много всего.
— Вилл идет, — сказал Гарри.
— Угум.
Я же могу любить это, думала Мэри. Могу постараться. Я могу постараться любить все это. Что мне еще остается?
— Ладно, — сказал Вилл. — Кока, диет-кока и диет-кока.
— Спасибо, голубчик, — сказала Мэри.
— Спасибо, папочка, — сказал Гарри.
Джамаль принял стаканчик молча, не выходя из музыки.
— Пожалуйста, Джамаль, — сказал Вилл.
Воду бороздили суда. Порывы дувшего с гавани ветра ворошили листву деревьев.
Гарри сказал:
— Мы решили махнуть рукой на статую Свободы и остров Эллис. Решили прогуляться по магазинам Ист-Виллидж, а после съесть пиццу.
— Балуешь ты его, — сказал Вилл.
— Знаю.
Вилл протянул руку к Джамалю, пробежался пальцами по его волосам. Джамаль одернул голову, якобы в такт музыке.
— Итак, — сказал Вилл, — отправляемся в Ист-Виллидж?
— Ладно, — ответил Джамаль.
— Избаловали ребенка, избаловали, — промурлыкал Вилл.
Джамаль встал, пританцовывая, — темные очки, брюки, такие огромные, что Вилл затруднялся понять, как они на нем держатся.
— А что там за камни? — спросил Джамаль.
— Мемориал, — ответил Гарри. — Правда, какой войны, мне неизвестно.
— Хочешь пойти посмотреть? — спросил Вилл.
— Не знаю, — ответил Джамаль.
— Давай взглянем, — сказал Вилл. — И раскланяемся на сегодня с образованием и общим самосовершенствованием, идет?
— По-моему, это Вторая мировая, — сказала Мэри.
— Что?
— Эти камни. По-моему, там памятник мужчинам, погибшим во Второй мировой войне.
— А женщинам нет? — спросил Джамаль.
— Ну, наверное. Полагаю, и женщинам тоже.
Они прошли эспланадой к каменным плитам. На деревьях подрагивала свежая листва, серебристо-зеленая под облачным небом. Они поднялись несколькими лестничными маршами к широкой площадке, по двум сторонам которой тянулись ряды высоких, цвета бетона, мраморных плит с тысячами вырезанных на них имен. На дальнем от моря конце площадки расправлял тяжелые крылья бронзовый орел. Они молча шли среди плит. Джамаль вел ладонью по списку имен, чувствуя, как она поскрипывает. И покачивался в такт музыке.
Пройдет год, и Константин, лежа на больничной койке и глядя в окно на белое летнее небо, будет умирать после перенесенного им удара. Будет ощущать свои накрытые одеялом ноги, смотреть, как порхает за стеклом серое, несомое ветром перо. Рядом с ним будет сидеть Магда. Когда он прошепчет: «Мама», она промолчит. Не заспорит с ним, ничего не ответит. Просто возьмет его за руку и будет слушать, как он повторяет это слово. Будет сидеть в безмолвном ожидании.
Вскоре после смерти Константина Сьюзен уйдет от мужа. Найдет работу в торговом отделе типографской фирмы и со временем выйдет замуж за одного из ее владельцев, человека намного старше, чем она. Новый муж Сьюзен, вдовец, отец взрослых сыновей, соберет их в ночь перед свадьбой и скажет подрагивающим голосом, что до встречи с этой женщиной он не ждал от жизни никаких новых радостей, ничего, кроме повседневной возни с бумагой и печатной краской.
Сыновья пожелают ему счастья, однако будут втайне презирать его за то, что он изменил памяти их матери. А он будет любить Сьюзен со спокойной, не знающей конца стойкостью, и она, когда ей исполнится сорок девять, родит девочку. И настоит на том, чтобы их дочь назвали Зои.
Вилл и Гарри будут вместе жить в Нью-Йорке до тех пор, пока восемнадцатилетний Джамаль не уедет в Беркли. Задолго до этого Мэри продаст свой дом и купит квартиру в городе. И станет ждать, когда внук придет к ней после уроков, и пытаться, далеко не всегда успешно, продержать его у себя до возвращения Гарри и Вилла с работы. А после отъезда Джамаля в университет она проживет еще двадцать два года, которые разделятся на перемежающиеся периоды довольства жизнью и ощущения полного одиночества. Ей будут выпадать мгновения совершенной радости, насылаемой самыми простыми вещами: тенью, которую отбрасывает на подоконник чашка с чаем, книгой, с которой она выйдет теплым сентябрьским вечером в парк.
Вилл и Гарри так и проживут вместе до скончания их дней, хоть жизнь эта и не всегда будет легкой. Вилл заведет интрижку на стороне, получит прощение и заведет новую. Он и Гарри расстанутся почти на год, потом станут встречаться снова. Когда же мускулы Вилла начнут обмякать, а кожа утрачивать прозрачность, измены его отойдут в прошлое.
