Андрей Школин - Прелести
Или Данович хвосты обрубал, кому-то ещё голову морочил? Полиции, например. Но тогда почему сейчас так открыто? Хотя, времени прошло два состава тяжело гружённых.
Подождать, что из этого выйдет? А если не дождусь? Или, наоборот, дождусь…
— Лямбу-бамбу-парарамбу…
— Что говоришь, русский? — югослав положил последний кирпич и вопросительно посмотрел в мою сторону.
— Песню пою.
— Русскую?
— Ага… местами… У тебя станок есть? Бриться, чтобы, — я показал жестом так, чтобы он понял.
— Есть, там в комнате. У тебя нет, что ли?
— Я свой вчера выбросил, а новый ещё не выдали. Дашь один?
— Вернёмся когда, дам.
Югослав по возращении сразу протянул мне одноразовый, безопасный станок.
— Держи, русский, — и улыбнулся. — После обеда за это песню споёшь. Хорошо?
— Спою. Сразу для всех…
Пока все готовились к принятию пищи, я незаметно спустился вниз и пробрался в одну из одиночных камер. Достал и внимательно рассмотрел со всех сторон станок. Первым делом сломал пластмассу, предохраняющую кожу от порезов, и достал лезвие. Маленькое и тонкое, но, по-видимому, вполне подходящее. Затем обмотал один конец клейкой лентой и сунул в карман. Уже хорошо…
Во время обеда специально сел за стол рядом с сербом.
— Югослав, а югослав, тебя как зовут?
— А как нашего президента зовут? — откусывая кусок курицы, ответил вопросом тот.
— Какого президента, французского?
— Нет, — засмеялся серб. — Югославского.
— Милошевич, Слободан, кажется, — вспомнил я.
— Вот и меня так же. Почему не ешь?
Я рассеянно покрутил пальцами стакан с пепси:
— Как думаешь, Слободан, если арестованный заболеет, его где лечить будут, здесь или в сан-части?
— Смотря чем заболеет. Могут и здесь вылечить, лучшее лекарство — это работа, — пошутил он.
— А если вены вскроет?
— Что сделает?
— Порежет, в смысле, — так, чтоб не видели другие, я изобразил, как пилят пилой дрова.
Слободан сразу всё понял. Сербы — они такие же, как русские, всё на лету схватывают.
— Так ты для этого станок взял?
— Тихо, не кричи.
— Да они по-русски не понимают, — он оживился. — Ты вправду решил резать?
— Да. Мне помощь нужна, — нащупал в кармане лезвие. — Я внизу это сделаю, а ты, как бы случайно заметишь, и крик поднимешь. Хорошо?
— Давай.
Давай, давай, давай… Я внимательно разглядываю сначала правую, потом левую руку, выбирая вены покрупнее. Беру лезвие в левую, вначале примеряюсь — вот здесь. Выжидаю несколько секунд, а затем резко делаю три пореза.
Алая кровь вырывается фонтанчиком из второй такой же алой полоски. Первая и третья потоньше, красная жидкость просто вытекает из них и мягко, точно в замедленном фильме, падает на серый бетонный пол.
Перекладываю лезвие из руки в руку и бью так же три раза по левой. Сижу, смотрю, как веселятся и подпрыгивают красные фонтанчики…
— Югослав! Слободан!
Слободан начеку. Он делает вид, что случайно прогуливается в районе одиночных камер и «вдруг» замечает меня, подбегает и вытаскивает на середину квадрата.
— Молодец, русский! — шепчет, а потом поднимает шум.
Сперва сбегаются все арестованные, затем прилетает перепуганный (ему-то попадёт в первую очередь) дежурный капрал-шеф.
— О, мерд! — бормочет он и, вместе с сербом подхватив меня под руки, перетаскивает наверх, зачем-то усаживает на стул, тупо глядит, как кровь заливает помещение и, наконец, принимает решение перенести «тело» в санчасть.
В санчасти меня сразу кладут на «операционный стол» и начинают зашивать.
Через двадцать минут я лежу под одеялом в палате № 3.
Рыжий капрал-медик, который зашивал вены, доложил о происшествии офицеру. Перед этим он показал мне штык-нож, мол: «Вот чем надо было резать». Офицер присел на стул перед кроватью, отлепил ромб лейтенанта и обратился «по-дружески»:
— Я сейчас не лейтенант, я твой товарищ. Расскажи, что случилось.
«Мон ами», разумеется, хотел услышать жуткую историю о нечеловеческом обращении с солдатами капралов и сержантов. Я его разочаровал. Просто закрыл глаза.
— О, кей. Сейчас отдыхай, потом расскажешь, — и офицер вышел из палаты.
Вскоре в санчасть принесли мой спортивный костюм и кроссовки. Форма одежды, принятая в этом медицинском учреждении. Переоделся. Оглядел забинтованные руки, встал с кровати и подошёл к окну.
Моя палата находилась на втором этаже. Из окна был виден кусок плаца и различные казарменные строения. В палате кроме меня находились ещё два человека. И главное, никакой охраны.
Натянул зелёную спортивную куртку, по карманам распихал мыло, зубную щётку и другие туалетные принадлежности, завязал шнурки кроссовок. В голове шумело. Слабость и сухость во рту. Сколько крови-то потерял?
Вышел из палаты и спустился вниз. Никто не обратил на меня никакого внимания. Вдохнул воздух улицы и, повернув направо, спокойно двинул вдоль зданий. Попавшийся навстречу сержант также никак на меня не отреагировал. А почему, собственно, он должен на меня реагировать?
Противоположные ворота реджимента никем не охранялись. Я осмотрелся, никого не увидел и, быстро перебравшись на ту сторону, растворился в гражданской жизни.
Сразу за этими, редко используемыми воротами находился большой яблоневый сад какого-то местного фермера. Яблок на ветках уже не было — заканчивался ноябрь. Пробрался в самую гущу и уселся на жёлтую траву. Надо сказать, что этот короткий отрезок пути отнял у меня довольно много сил. Почему остановился здесь? Начнут искать сразу на различных направлениях, но под носом посмотреть, точно не додумаются. Прислонился спиной к яблоне и вырубился.
* * * Разбор полётов:Осознание пришло в момент, когда брёл по какой-то дороге. Сразу заинтересовался, есть ли порезы на руках этого тела? Задрал рукава. Бинтов не было. А на руках лишь тонкие, еле заметные шрамы.
* * *Начало темнеть. Я очнулся. Встал. Прислушался. В голове гудело. Ноги ватные. Сделал простейшие гимнастические упражнения, потом медленно пошёл. Когда добрался до канала, вокруг которого мы совершали утренние пробежки, стало совсем темно. Повернул направо и осторожно, вслушиваясь в воздух, побежал в направлении железнодорожного полотна.
Когда пробежал километра три, на другой стороне канала появились две фигуры. Заметили меня. Что-то крикнули. Не ответил, побежал дальше. Они двинулись параллельно. До ближайшего моста ещё около двух километров, раньше мы не пересечёмся, до железной дороги метров сто, в этом месте канал и полотно прижимаются друг к другу, а потом опять разбегаются.
Нет уж, ребята, попотеть придётся, прежде чем меня поймаете. Сами ведь учили маскироваться и бегать, да и не только вы, так что, поиграем в «коммандос».
Луч прожектора осветил сначала канал, а потом дорогу. Прижался к обочине и упал в канаву, наблюдая, как автомобиль Военной Полиции с огромным фонарём на крыше проползает мимо. Едва машина проехала, я свернул к железной дороге и перебрался на другую сторону.
Искать будут на автострадах и просёлочных дорогах, но вдоль железки вряд ли. Из легиона ведь часто убегают, и ловят беглецов постоянно на дорогах ведущих в Тулузу — самый близлежащий крупный город. Поэтому я двинул в противоположную сторону, и не по дороге, а по узкой тропинке вдоль железнодорожной магистрали. Какие города или населённые пункты находятся в той стороне, — не знал, но интуитивно чувствовал, что выбрал верное направление.
Пассажирский поезд обогнал меня и скрылся в тоннеле. Побежал следом за ним, затем, когда тоннель закончился, вновь свернул на тропинку.
Потеря крови дала о себе знать в очередной раз. Ноги заплетались. Во рту появилась неприятная сухость. В каком-то населённом пункте пролез сквозь живой забор ближайшего к железке дома и упал на траву во дворе. Отключился сразу…
Проснулся от барабанной дроби дождя по спине. Сел, соображая, потом вышел на тропинку и вновь побежал. Бежал, пока не увидел грузовой автомобиль. Дернул ручку двери — открыто. Забрался вовнутрь и, отдышавшись, вытер ладонью с лица дождь и пот вперемешку. Открыл бардачок в надежде найти карту местности. Действительно, какие-то карты лежали, но разглядеть не успел. Появился водитель. Лёг на сиденье, притворился спящим. Когда мужчина открыл дверь и испуганно отпрянул назад, я выскочил на улицу.
— Дормир, — и показал ему, как я спал. Потом добавил: — Мерси.
Водитель недоумённо посмотрел на мою спортивную легионерскую одежду с номером реджимента на груди и лишь покачал головой.
Я пробежал километра два после этого населённого пункта, когда забрезжил рассвет. Дождь усилился. Слева, через переезд, в полумраке обозначились очертания какого-то строения. Перешёл дорогу и подошел к ферме.
