Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё
— Ты хочешь сказать, что…
— Я хочу сказать, пить надо меньше, вот я чего хочу сказать…
— Не понял! А это тогда откуда?
И, задрав рубаху, продемонстрировал бок с затягивающимися уже следами стремления жизнь за неё отдать.
— Это-то? Да очень просто.
И поведала мне несколько иную историю.
Оказалось, что пока она купалась, я действительно мельтешил по бережку и выкрикивал всякие заумности (я представил себе, какие именно, и порозовел). Но, увидав трущегося неподалеку Кобелину, ринулся на него, как Картман на Кенни («а это ещё кто такие?» — «тебе какая разница?»). Пёс не понял, чего от него хотят, и отскочил. Я рванул с удвоенной. Тогда он расценил происходящее как приглашение на пятнашки и, несмотря на солидный возраст, заскакал по лужайке этакой черногривой лошадкой. Но я был непреклонен: мне почему-то необходимо было Кобелину завалить. И я изловчился и преуспел. Вот тогда-то, подмятый, он и расцарапал мне рёбра. Причём с Лёлькиных слов выходило, что я должен быть ещё и благодарен: при желании псина мог ответить и посимметричней, а он всего-то что отбился и побежал жаловаться Тимке, который меня бездыханным уже и нашёл.
— И ты это сама видела?
— Да я тоже не сразу поняла. Подумала — играете. А потом гляжу: ты лежишь, Кобелина слинял, Тимка идёт. Пока вылезала, он тебя уже к баньке тащит…
— А почему к баньке?
— Да ближе потому что! Ты себя поднять когда-нибудь пробовал? То-то…
— Точно медведя не было? — собственная версия случившегося казалась мне более достоверной.
— Зуб даю! И тени отца Гамлета, если чо, тоже.
Ё-моё, ну вот про Гамлета-то зачем? Прямо хоть начинай чувствовать себя Клавдием…
А нечего было самому этакие-то рассказки рассказывать! От многой начитанности сплошная печаль, как ни крути.
В общем, история выходила скверная.
Получалось, что, укушавшись коварным пойлом, я учинил натуральный дебош. Сперва понаделал одному богу да Лёльке ведомых деклараций о намерениях, павианом носясь вдоль берега и не давая моей русалке вылезти из воды («не такой уж и парной, между прочим!»). Потом устроил безобразную потасовку с доверчивым животным. И ловко самоустранился, впав в очередную бессознанку, в результате которой население Шиварихи и ополовинилось, если считать Кобелину за полноправного едока.
И как это всё теперь расхлёбывать?
«Ротом!» — ответили небеса голосом, очень похожим на Дедов. Лёлька его, похоже, не услышала:
— Так: если ты и щас есть не пойдёшь, то я просто не знаю, сидит тут как этот…
— Иду, — откликнулся я, вглядываясь в проплывающие облачка: с которого? — И всё-таки: почему?
— По кочану. И по капусте.
— А если серьёзно?
Она помолчала.
— Ну не могу же я сама себе плохого хотеть.
— Ещё как можешь.
И уже разинул рот, чтобы поведать, как нахотели себе когда-то не самого лучшего полтора десятка тоже по-своему очень неглупых женщин.
— Да замолчи ты, нытик! — и ускакала в дом.
За время её отсутствия я успел сложить новый спич в защиту недопустимости самой постановки вопроса о каких-либо отношениях, выходящих за рамки сложившихся, ибо ни поспешность бездумных решений, ни моё им видимое непротивление…
Ша, оратор! Ты сам-то понял, чего сказать хочешь? Да просто в лоб ей дай! — встряло второе я. — Чтобы хвост поджала. А там разберёшься…
Совет показался дельным. И я даже представил, как укладываю мою акселератку поперёк колен и хорошенько всыпаю по жаждущей приключений попе. Но воспитание отменилось, не успев начаться: Лёлька вернулась не пустая — с дымящейся ложкой в руке:
— На-ка, попробуй…
А есть-то я, оказывается, хотел гораздо больше, чем ссориться. И потянулся губами.
— Да погоди ты! Горячее же, подуй сначала. Хорошенько подуй. Не хватай, я держу…
Я подул и поглотил. Это была не картошка — это была фантастика какая-то. Плюс сбылась самая идиотская из мечт: меня снова кормили с той самой ложечки.
Нет, вот почему мне прежде таких женщин не попадалось? — чтобы и вкусно аж пальчики оближешь, и в клюве, как птенцу, и обжечься при этом не давала! И я почувствовал себя Печкиным, у которого раньше не было велосипеда.
А теперь, значит, есть, — снова подпел внутренний мотиватор. — Да какой: детский! трехколёсный!.. Осталось сесть и раздавать к едрене фене…
— Ну? — поинтересовался велосипед, непроизвольно повторяя за мной жевательные движения, как делают потчующие малявок мамочки.
— Объеденье!
— Вот! А будешь ещё с вопросами глупыми приставать, возьму и уйду. В лес. Вообще. Насовсем. Не веришь?
При чём здесь веришь не веришь? — я точно знал: с неё станется. Однако не сдержался и уточнил:
— К Тимке?
— Не к нему, а от тебя.
— Ну это, милая моя, уже шантаж.
— Конечно. Если нормальных слов не понимаешь.
— Ладно. Только уж и ты мне пообещай.
— Обещаю, — согласилась она без раздумий.
— Я не шучу.
— А кто шутит?
— Ну значит так и договоримся: тебе торопиться некуда, мне — есть куда, и поэтому решать, когда и что, буду я, взрослый.
— Да поняла я, чего ты.
— И не будешь каждый день зудеть…
— Да не буду, не буду…
— И раз в неделю не будешь…
— Ну, сказала же…
— И раз в месяц…
— Буду молчать как рыба об лёд!
— И даже через год…
— Ой, какие страшные вещи ты говоришь! Через год-то я уж как-нибудь сама соображу, с каким ненормальным связалась.
— Я серьёзно, коза!
— Ну, вот там и поглядим, кто раньше сломается.
И чмокнула в щёку. Второй уже за сегодня раз.
— Лёльк! — разозлился я, скребя волосатую скулу. — Ты же пообещала…
— Я пообещала не зудеть. А остальное — это уж как получится… Всё: перемирие на завтрак.
Я спорол чугунок в одиночку. И мысленно поменялся с Тимкой местами. И снова стало его жалко, а за себя стыдно. Сунулся за трубкой. Вспомнил, что больше не курю, и в поисках занятия если уж не для рук, то для ног хотя бы, встал из-за стола и замельтешил по горнице.
Выглянул в окно — не видать красной армии.
— Только не начинай опять, — гуманно остерегла Лёлька, почувствовав моё настроение.
— В последний раз, клянусь, — всё-таки начал я, опередив её возмущённый вздох. — Почему ты прогнала его? Ведь можно было оставить как есть. По крайней мере, на время. Он точно так же мог бы уйти годом позже, двумя, не знаю…
— Честно?..
— А как же ещё-то.
— Я его боюсь.
— Вот это новости… Его боишься, а меня нет?
— А чо тя бояться-то?
Действительно: чо? Пугало выискался…
