Джеймс Риз - Книга теней
Итак, по просьбе Себастьяны отец Луи рассказывал об Асмодее. Сам этот демон (я употребляю здесь это слово за неимением более подходящего), то есть наш Асмо, похоже, не слишком интересовался тем, что о нем говорят. Конечно, я не сомневалась, что проявляемое им безразличие – показное; это стало еще более очевидным, когда он принялся отпускать язвительные замечания, перебивая священника. (Например, когда отец Луи начал историю словами: «Однажды, давным-давно…», Асмодей не замедлил его перебить: «Надеюсь, вы понимаете, что это вовсе не сказка, отче!» ).
Священник, ничуть не стушевавшись, начал свою речь сызнова, все в том же напыщенном тоне и тем же витиеватым слогом, будто читал проповедь прихожанам или выступал в парижском парламенте:
– Однажды, много десятков лет назад, из реки Луары у самого подножия многовековых стен замка Анже был выловлен черепаховый панцирь, плывший по воде, словно ладья. В нем лежал запеленатый младенец, совершенно прелестный; вот только на нежной головке его было выжжено тавро – у самого основания черепа, за правым ухом.
Я бросила взгляд в сторону Асмодея, и, как я предвидела, тот сделал движение рукой, словно притрагиваясь к тому месту, хотя через гриву его светлых волос, разумеется, ничего нельзя было разглядеть…
– Отче, ты, часом, не перескочил с одной истории на другую? Кстати, надеюсь, ты столь же истово веришь в мальчика из нильских тростников?
Отец Луи продолжал:
– Клеймо было опознано как печать Асмодея. Ни один священник в Анже не взялся крестить этого младенца. Ни один приход не принял его. Ни одна семья. А потому ребенка вверили заботам сумасшедших дурочек из приюта.
– Чистый вымысел! Каждое слово лжет, слышишь ли ты, дурачок? – Асмодей и дальше ругал бы кюре, не вмешайся Себастьяна, которая шепотом подсказала рассказчику:
– Приют, переходи к приюту.
Отец Луи кивнул и продолжил:
– Уже много столетий приют служил убежищем для преступниц и кликуш со всего Анже и его округи. Как раз туда, в темные душные катакомбы этого потайного бедлама, и поместили городские мужи подкидыша, окрестив его «сыном дьявола».
– Они пользовались мной, эти женщины, – пояснил Асмодей холодно, даже чересчур холодно. Он внимательно рассматривал свою левую руку, покручивая кольца на ней пальцами правой. – Я подрос, и они стали учить меня доставлять им удовольствие. И у меня хорошо получалось. – Он одарил меня долгим, пристальным взглядом. – Но только самым хорошеньким и наиболее сумасшедшим я оставлял свое семя. Там, в глубинах приюта, появилось на свет зачатое мной племя отродий дьявола?.. Так, кажется, их называют. – И его смех заполнил всю залу. – Наконец я сбежал оттуда и направился в Париж. Остальное, как говорится, является достоянием истории. – Удовлетворившись сказанным, Асмодей откинулся на спинку стула, такую же громадную, как он сам; на лице его, казалось, играли сполохи адского пламени. – Еще вина, – приказал он Ромео.
– Пускай священник рассказывает, – распорядилась Себастьяна и сделала отцу Луи знак продолжать, что тот и исполнил, сообщив, что об Асмодее ходили упорные слухи, будто именно он убил Падальщика, то есть служителя, который раз в месяц спускался в приют, дабы забрать трупы скончавшихся женщин, находившиеся в той или иной степени разложения. Кюре поведал еще о многом, но вещи, о которых он говорил, вызывали у меня такое омерзение, что я постаралась их поскорее забыть. Помню лишь, что Себастьяна, указав на Асмо, шепнула мне: – Мы полагаем, что он действительно происходит от того самого демона, которого все зовут Асмодеем.
Отец Луи вынужден был пояснить.
– В древней Персии, – сказал он, – Асмодея отождествляли с Эшмою, одним из семи архангелов.
– Ха! – прохрипела Мадлен. – Это его-то предок архангел? Его?!
– Ох, с каким бы удовольствием я заставил тебя умыться кровью, если бы ты и так не была в ней по уши…
Асмодея перебил отец Луи:
– Древние евреи ставили Асмодея даже выше самого Серафима и считали, что его произвели на свет Наамах и Шамдон. Однако иные древние легенды их утверждают, что его родителями являются Адам и Лилит, первая жена Адама, ставшая затем царицей демонов сладострастия. Она, созданная, как и ее муж, из праха еще до сотворения Евы, отвергла привычку Адама возлежать на ней и склоняла его совокупиться лежа бок о бок. Покинутая им, она сочетается с Люцифером, падшим ангелом, и становится родоначальницей сонма помешанных на похоти духов.
– Кстати, – добавила Себастьяна, – среди христиан Асмодей считается доверенным лицом дьявола, провоцирующим гнев, чувство мести и раздоры между супругами, а также демоном похоти, расторгающим помолвки и склоняющим мужчин к любовным изменам.
И Себастьяна принялась живописать предка своего друга как главного демона маниакальной чувственной одержимости, но Асмодей прервал ее, отметая то, что считал досужими вымыслами:
– Да, да, да! И не забудь сообщить этой двуполой ведьме, что у великого Асмодея, по слухам, три головы – одна барана, другая быка, а третья неведомого чудовища, а также лапы петуха и петушиные же крылья! Поведай ей эти потрясающие подробности! А еще расскажи о наших добрых друзьях, о великих Астароте, Ваале, Вельзевуле и Велиале. Пусть оно знает о них… А то давай зачитаю сразу и ей , и ему место из дурака Баретта, где тот пишет об Ориаксе как об «обладающем львиной гривой и змеиным хвостом демоне, скачущем на могучем коне, зажав по змее в каждой руке». Или об Агаресе, «который, оседлав крокодила, разъезжает верхом на нем с ястребом на кулаке». Или, может быть, ей будет легче представить себе Аполлиона, владыку демонов разногласия и вражды, «который смотрит на весь мир как на арену для воплощения своих коварных замыслов, а затем расправляет свои огромные черные крылья и…». Поправь меня, если я не прав, ты, полупрозрачная мразь, но разве не Аполлион путешествовал на драконах сквозь время, изрыгая при этом пламя? Тебе следует это знать, ведь ты родилась не вчера! – Гнев Асмодея в отношении Мадлен был очевиден, однако причина его оставалась для меня не совсем понятна.
Мадлен, которую, по-видимому, не слишком взволновала его тирада, взглянула на Себастьяну, которая сказала:
– Напоминаю, что, отправляясь спасать эту ведьму, мы уже все обсудили и пришли к соглашению. – Она говорила величественным тоном римского императора, холодным, как мрамор с розовыми прожилками, на который она оперлась руками. Было такое впечатление, будто меня вовсе нет в зале. – Все обязаны соблюдать уговор, – продолжила Себастьяна, – или кому-то придется покинуть этот стол.
