Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Норвежская новелла XIX–XX веков
Он нажал кнопку, но жена не проснулась. Тогда он отправился за покупками. В магазине люди говорили о новом многосерийном телефильме, первую серию которого должны были показывать в тот вечер. Говорили, что фильм будет продолжаться чуть ли не до середины лета, и потому, мол, необходимо купить портативный телевизор, чтобы брать его с собой в кемпинг. По дороге домой он думал, что нужно изучить как следует программу на лето, до того как они поедут в свою летнюю хибару, — ведь там у них, кроме транзистора, ничего нет. Когда он вернулся, она уже почти проснулась и заявила спросонья, что вечером начинается многосерийный фильм, который будут показывать все лето, и потому, мол, им необходимо купить портативный телевизор. Она снова заснула, а он пошел на кухню готовить ужин. Он думал о летнем домишке, о транзисторе, о птицах, о деревьях у крыльца. И тут он пошел в комнату и крикнул: «Проклятый телевизор!» так громко, что разбудил ее. Потом он изо всех сил ударил ногой по экрану, и тот взорвался. Когда она вошла в комнату, он как-то смешно протянул к ней руки, словно ему было не дотянуться до нее, — ведь одна нога у него была в телевизоре.
— Не волнуйся, — сказала она испуганно. — Ведь он тебя не съест.
Перевод Н. ШиряевойЭспен Ховардсхолм
Какие новости?
Так не пойдет!
Так не пойдет!
В этом нужно разобраться!
Не говори ерунды!
Водолей в короткой набедренной повязке похож на египтянина или молодого индейца. В руках у него два глиняных кувшина, из них льется вода, вода стекает в реку.
«Будущее порой тебя тревожит. Живи, как жил. Удача сопутствует тебе».
Водолей, полуотвернувшись, смотрит вниз; под его руками струится, течет река.
«Как только у тебя есть деньги, покупаешь что-то давно облюбованное. Пускай ты начал неделю усталым, не обращай внимания, работай. Усталость пройдет».
Водолей сидит на корточках, из кувшина все льется вода.
«Держись того, что прочно. Ничего не меняй, не обдумав хорошенько. Твое счастливое число содержит цифры 3, 7, 9».
Глаза Водолея продолговаты, как у египтянина или индейца, он смотрит не в глаза тебе, а мимо, на воду.
Водолей предсказывает будущее.
Два с половиной квартала. Тридцать восемь парадных. Двести двенадцать фамилий. В конверте, засунутом под тугие лямки, — два извещения для подписчиков об окончании подписки и три новых абонемента — всего двести двенадцать. На багажнике две сумки с газетами — по сто шесть в каждой. Серый рассвет справа и слева — пустые тротуары. Руль чуть влажен, легкий, почти незаметный налет росы лежит на нем, добирается даже до сухих, белых, свежих газетных листков.
Позвякивая ключами, открыть сонные парадные. Еще все тихо за высокими дверьми дома номер один по улице Кинго, на углу улицы Вальдемара Тране; из почтовых щелей, замочных скважин, застекленных дверей — ни звука. Там еще спят. Оттого, что там спят, а он уже на ногах, ему каждое утро кажется, что он обогнал их; зачем их обгонять, он и сам хорошенько не знает, но по крайней мере эти утренние часы принадлежат ему одному. Вот он поднимается по лестнице, шагает через ступеньку, через одну, не больше, чтобы не запыхаться, а то скоро выдохнешься. Обратно легче, он скатывается, крепко держась за перила; тяжелые сумки тянут вниз.
Когда он доходит до угла улицы, выигрыш во времени уже сократился.
Какие новости? Хорошие? Плохие?
В каждой газете — сорок восемь страниц размером 42х59 сантиметров, бумага тонкая. На каждой странице — восемь колонок, заполненных новостями, фотографиями, статьями, сообщениями, объявлениями. Газета, засунутая в щель для почты, падает с легким стуком — от этого стука кто-то проснется, потом заснет снова, а может быть, и встанет.
Открывая свежую газету, все знают, что где-нибудь в мире, может быть, случилось что-то важное, о чем они еще не слышали.
Мало кто рассчитывает найти в газете действительно важные новости, и все же каждый тянется за газетой, как только она падает в почтовую щель.
Газета — собственность акционерного общества.
Водолей чуть заметно поворачивает голову и какое-то мгновенье смотрит прямо на тебя. Снова отводит взгляд. Он говорит, не разжимая губ, лицо бесстрастно, глаза глядят на бегущую воду. «Пора последовать доброму совету, — говорит он. — Может быть, найти нового друга? Правда, чем больше друзей, тем больше забот. Смело берись за дело! Сам выбирай себе друзей!»
Водолей берет твою руку, крепко держит ее холодными пальцами, изучает линии на ладони. Линия сердца изгибается дугой, линия жизни пересекает линию судьбы.
Линия счастья пересекается с линией жизни под острым углом.
Водолей читает по твоей ладони, на ней много неведомого тебе.
За дверями живут: на четвертом этаже — «Ванген», «Клара Кнудсен» и «Фр. А. Кристоферсен». На третьем этаже — «С. Фоссе», «И. Холтебак» и «Хенрик Шихова». На втором этаже — «Валентин Левли», «Шелюст», «Эв. и К. Карлсен», «Эйв. Турсен». На первом этаже — «О. Серли», «Багге» и «Тр. Нурен».
Если О. Серли включает транзистор, раздается тот же голос, что и в квартире Клары Кнудсен. Если Тр. Нурен зажигает свет в передней, лампочка в шестьдесят ватт светит точно так же, как и у Хенрика Шиховы. Когда И. Холтебак открывает холодную воду, вода течет из той же трубы, что и в квартире Багге, а Фр. А. Кристоферсен беспокойно ворочается в постели оттого, что шумит водопровод. При звоне будильника в квартире Шелюст просыпается кошка Эв. Карлсен. Когда Ванген выливает в унитаз горшок, спущенная вода смешивается с мыльной пеной после бритья Эйв. Турсена. Во дворе воркуют голуби, принадлежащие Багге, младенец Клары Кнудсен, уставясь в потолок, сосет угол одеяла. Фр. А. Кристоферсен в шлепанцах и пижаме торопится в уборную раньше Е. Кристоферсен, которая в халате и с бигуди на голове накрывает на стол. В квартире Шелюст держат канарейку. Хенрик Шихова не спеша бреется, пар туманит зеркало. Когда включена плита и быстро закипает чай, Валентин Левли расправляет на столе газету. И. Холтебак подходит к Н. Холтебак и шлепает ее по заду. Дочку Багге зовут Эйдис, сидя у зеркала, она наводит красоту. У. Ванген моет посуду, В. Ванген завтракает, П. Ванген еще не встал, Р. Ванген читает газету. Кошка Эв. Карлсен крадется на лестницу и долго стоит, слушает, как поет канарейка в квартире Шелюст. Младенец из квартиры Клары Кнудсен сосет грудь Клары Кнудсен, а Тр. Нурен надевает на руку часы, он уже почти готов.
Рассыльного зовут Эйвин Лиан. Если он не до конца пропихивает газету в щель, Фоссе уже готов подхватить ее за дверью. Остальные еще не встали. У них в запасе несколько часов сна. Эйвин никогда не видел, что все они делают, проснувшись. Просто он любит представлять себе это, бегая вверх и вниз по лестницам, мимо их зеленых дверей с матовыми стеклами, которые отличаются лишь цветом занавесок. У дома номер три-це он встречает свою коллегу, которая обслуживает тот же участок, только разносит другую газету.
Он кивает ей. Как всегда.
Какие новости? Хорошие? Плохие? Год?
Год двухтысячный — это веха, избранная условно, она отмеряет время, отделяющее нас от бунтовщика, родившегося около «нулевого» года в Галилее, на Ближнем Востоке. Бьерн Ларсен, начальник экспедиции министерства финансов, вместе с группой специалистов занят тем, как будет выглядеть страна к двухтысячному году. Бьерн Ларсен, начальник экспедиции, руководит правительственными учреждениями по планированию, отделом Зодиака; он работает на будущее.
Бьерн Ларсен и его сотрудники — из министерств, из управления водного хозяйства, союза судовладельцев, концерна «Норшк Хидро», Христианийского металлического завода, из семи научно-исследовательских институтов, находящихся в ведении Государственного совета научных изысканий и Центрального статистического бюро — собрались обсудить четыре возможности политического развития Норвегии. Все четыре основаны на том, что будет продолжаться линия развития пятидесятых — шестидесятых годов. Как полагает Бьерн Ларсен, в двухтысячном году каждый пятидесятый норвежец будет занят в сельском хозяйстве, лесоводстве или рыболовстве; каждый четвертый будет занят в торговле; девять из десяти норвежцев будут жить в городах, рабочая неделя составит половину нынешней, и каждый из нас будет в среднем зарабатывать в год двести тысяч крон.
Однако Бьерн Ларсен предостерегает: «История учит, что возможны непредвиденные изменения, и это очень осложняет прогнозы на будущее».
В пять утра на улице Иледаль орут чайки — море их теперь не устраивает, на суше жизнь сытнее. Во дворе воркуют голуби Багге. Белая кошка крадется к мусорным бакам. В подъезде дома двенадцать на доске четыре объявления: «Управляющий принимает ежедневно с 10–11.30, тел. 37–95–15»; «В понедельник, 9. VIII — горох. Среда, 11. VIII — пироги с рыбой и морковная подлива. Пятница, 13. VIII — копченые колбаски»; «Богослужение — первый четверг каждого месяца, церковь на улице Иледаль, пастор Бьерн Альве. Начало в 18 часов»; «Птиц кормить запрещается. Отдел здравоохранения. Ветконтроль». Дом номер двенадцать — дом муниципальный: пять этажей, лифт, в каждом этаже девять комнат, металлические номера на дверях, сменные дощечки для фамилий и два пустых места в списке квартиросъемщиков; здесь жильцы временные. В таких домах обитатели разговорчивы, заслышав шаги в коридоре, они часто открывают дверь и сами берут газету. «Что так рано поднялись?» — спрашивает Эйвин. И они улыбаются ему, как ребенку.
