Кэндзабуро Оэ - Игры современников
В самом начале наших занятий мне временами бывало стыдно, что в долине и горном поселке бытуют такие мифы и предания, что именно на меня пал выбор отца-настоятеля и мне одному приходится обучаться у него. Этот стыд усугублялся еще и тем, что из-за муштры, которой он подвергал меня ежедневно, я был единственным в нашем крае бледным, изможденным ребенком, не жившим нормальной жизнью. Это чувство сохранилось у меня и после того, как дед Апо и дед Пери восприняли и по достоинству оценили мифы и предания нашего края. Я стал вести себя так, будто передававшиеся из уст в уста легенды – не более чем забавные шутки. К тому же в мифах и преданиях деревни-государства-микрокосма есть сколько угодно смехотворных моментов: например, гимнастические забавы Разрушителя у огромного тополя на краю утеса, период таинственного гула, усыхание Узницы после многих лет заключения в пещере. Взять хотя бы предание о том, что при основании нашего края место, где был создан новый мир, представляло собой зловонное болото, приблизиться к которому не могли не только люди, но даже звери, – об этом, сестренка, правильнее всего рассказывать как бы в шутку.
Посмотри на отца-настоятеля – он, воспитывая меня, был не особенно строг к своему проказливому ученику, который не раз потешался над его словами. Это происходило в разгар, пользуясь терминами того времени, Великой тихоокеанской войны. Отец-настоятель излагал мне предания нашего края, противоречащие мифологическим и историческим концепциям Великой Японской империи, а я, не испытывая ни малейших сомнений, нес в школу его «научные воззрения» и выводил из себя учителя-чужака, вступая с ним в бесконечные споры. Это заставило отца-настоятеля проявить осторожность, и он начал преподносить мне предания так, чтобы я не воспринимал их однозначно. К примеру, рассказ строился на совершенно реальном факте и одновременно содержал массу гротескных деталей. Чтобы я, ребенок, мог ежедневно в течение часа выдерживать его уроки, он уснащал свои рассказы гиперболами, и это было вполне оправданно. Собственно говоря, отец-настоятель начал обучать меня мифам еще до того, как я пошел в школу, и, мне кажется, опасался, что я попросту сбегу, если рассказ меня не заинтересует, поэтому он буквально развлекал меня мифами, в которых главным действующим лицом был Разрушитель. И я с удовольствием слушал о невероятных событиях, приключившихся с ним за долгую-долгую жизнь. Тогда мне казалось, что и сам отец-настоятель был среди тех, кто создавал мифы деревни-государства-микрокосма, повествующие о долгой жизни Разрушителя, о том, как он умирал и снова возрождался. К тому же я чувствовал, что и сейчас, на моих глазах, жизнь продолжает творить эти мифы. А когда я узнал от отца-настоятеля, что ты принесла из пещеры Разрушителя, превратившегося в существо, напоминающее гриб, и возродила его, я ощутил, что мои детские догадки подтвердились. Да, подумал я, так оно и есть...
В детстве меня часто посещали до боли знакомые видения, которые именуют «воспоминаниями о том, что было до рождения». Вот, например, Разрушитель и созидатели вверх по реке тащат волокуши, сделанные из разобранного судна, вот они взрывают огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли; переселение в период таинственного гула, зверское убийство молодых беглецов из княжества, взявших детей в качестве заложников и укрывшихся в огромном амбаре; осада крестьянами призамкового города под предводительством Мэйскэ Камэи. Все эти события, отразившиеся в мифах и преданиях нашего края, вставали перед моим мысленным взором единой панорамой. Пристально всматриваясь в отдельные ее сцены, я различал людей величиной с горошину, творивших эти предания, наблюдал, как сияет солнце или льет дождь, а если прислушивался, то мог уловить даже таинственный звук. И тогда события, о которых повествовали мифы и предания, возникали вновь, как бы приближаясь ко мне во времени. А поперек этой картины, вместившей все мифы и предания нашего края, раскинулся великан Разрушитель. И при этом он, вездесущий, присутствовал во всех эпизодах, выделяясь среди участников событий, как выделяется чуть большая горошина среди остальных...
Дед Апо и дед Пери давали мне бумагу для рисования и цветные мелки – а в то время это была большая ценность, – чтобы я нарисовал картину «воспоминаний о том, что было до рождения». Это повторялось дважды. Правда, мои жалкие рисунки не шли ни в какое сравнение с возникавшими в моем воображении сложными сценами, населенными множеством людей. Раньше я воспроизводил все, что приходило мне в голову, любое причудливое видение, и специалисты по небесной механике постоянно интересовались, что я хочу изобразить. Как-то поборов застенчивость, я объяснил, и они похвалили: оригинальный у тебя замысел. А я, сестренка, вместо того чтобы признаться: да нет, какой там замысел, все это «воспоминания о том, что было до рождения», начал по своему обыкновению дурачиться. И сказал им примерно так:
– Да что вы, разве же это картинка! Рассказы о старине, которые каждый день вдалбливает мне в голову отец-настоятель, на таких маленьких кусочках бумаги не уместить. Он хочет, чтобы я запоминал все, что он рассказывает, а я могу запомнить, только если увижу собственными глазами. Жаль, нет бумаги, чтобы все нарисовать...
Сказав так, я хмыкнул и решил, что вопрос исчерпан. Однако на следующий день после уроков специалисты по небесной механике встретили меня у ворот школы и повели к себе домой. Я перепугался, что опоздаю на занятия к отцу-настоятелю, но они сказали, что обо всем с ним договорились. Он разрешил мне некоторое время рисовать в доме деда Апо и деда Пери. Чтобы убедить отца-настоятеля, сказали они, пришлось показать ему мои рисунки. У меня, сестренка, сердце ушло в пятки от страха, но дед Апо и дед Пери успокоили меня, заверив, что отец-настоятель очень заинтересовался ими. С того дня. – спасибо двум специалистам по небесной механике! – я начал рисовать на огромном листе толстой бумаги. Он был таким огромным, что на панораме, рассказывающей о мифах и преданиях нашего края, нарисовать во всю ширину листа тело Разрушителя было очень трудно. Когда я изобразил великана размером в две циновки, он получился похожим на огромную цистерну, а не на величественного Разрушителя, который был мне так дорог, но потом дело пошло лучше. Мне хотелось в мельчайших подробностях передать каждую сцену, представляющую собой «воспоминание о том, что было до рождения», и огромный лист бумаги позволял сделать это. Чтобы посмешить деда Апо и деда Пери, которые, стоя рядом, следили за моей работой, я с особым тщанием выводил человека с глазом в заду, огромную голую женщину, заключенную в пещеру, ту же женщину, превратившуюся в карлицу... Но, продолжая работу над рисунком, я день за днем испытывал все большую внутреннюю неудовлетворенность. Пока я рисовал то, что относилось к периоду созидания и Веку свободы, дело шло хорошо. Но я не знал, как изобразить то, что происходило с периода деятельности Мэйскэ Камэи до пересмотра поземельного налога. У колен Разрушителя, занимавшего всю нижнюю часть огромной картины, я оставил место для пятидесятидневной войны. Дед Апо и дед Пери становились все более мне симпатичны, и я терзался угрызениями совести, что скрываю от них некоторые мифы и предания нашего края. Продолжая рисовать бесчисленное множество людишек величиной с горошину, я старательно изображал то, что относилось к периоду созидания и Веку свободы, но окончить картину до того, как отец-настоятель возобновил со мной занятия, мне так и не удалось.
Отец-настоятель воспитывал меня, ребенка, в течение часа ежедневно, включая воскресенья, и сносить это было нелегко. При первой встрече с дедом Апо и дедом Пери он проявил к ним особую доброжелательность, а вот во время занятий со мной бывал нетерпелив и угрюм. Уставившись на меня своими глубоко посаженными глазами, точно спрятавшимися под огромным выпуклым лбом, который, когда отец-настоятель опускал голову, нависал, как выдвинутый ящик комода, он что-то невнятно бормотал, прожевывая пищу: терять время на еду ему было жалко. Громко и отчетливо он произносил лишь свою обычную присказку: Нужно слушать так, будто то, чего даже быть не могло, действительно было. Понятно? За этим следовало мое «угу», после чего я опять умолкал, а он начинал нудный, нескончаемый пересказ легенд нашего края. В какой-то момент отец-настоятель, подняв голову и обнаружив вдруг, что перед ним сижу я, удивленно хлопал глазами. (Его морщинистые веки напоминали шторки затвора большого фотоаппарата!) Он тут же приказывал мне своими словами пересказать услышанное и, вскинув подбородок, терпеливо ждал, когда я начну.
Вдыхая запах, исходивший от сидевшего с печальным лицом отца-настоятеля – так пахнет обычно старая мебель, – стараясь не смотреть на его густо поросшие бурыми волосами уши, из которых, казалось мне, и шел этот запах, я зябко поеживался, ощущая разливающуюся по телу слабость. Отчаянно стремясь преодолеть ее, я припоминал что-нибудь смешное и, уже отталкиваясь от этого, начинал пересказывать легенду.
