Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2012)
«Я думаю, знакомясь с такими событиями, как „дело Данте”, „вынос Распятий”, запрет носить крест, мы можем констатировать, что секуляризм становится новой идеологией, то есть новой парарелигией, которая решительно отказывается от употребления разума».
«И еще один вывод из „дела Данте” (за которым вполне могут последовать „дело Шекспира”, „дело Пушкина” и т. д.): мы видим, в какой мере христианской в своих основах была европейская (и русская) классика. Другой классики у нас нет. Таким образом, чтобы никого не обижать, нам придется остаться совершенно ни с чем».
Советское кино как большой гуманистический проект. Лекция Евгения Марголита. — «ПОЛИТ.РУ», 2012, 12 марта < http://www.polit.ru >.
Фрагменты лекции киноведа, педагога Киношколы им. МакГаффина Евгения Марголита , прочитанной 25 февраля 2012 года в клубе ZaVtra .
«Мы говорим с вами о 30-х гг. Это требование отделить свое „прежнее” от своего „нового”, преодолеть себя, переродиться неожиданно оборачивается совершенно трагедийной коллизией. Один из главных примеров — это „Чапаев”, где неизбежность совершенно не обозначена в сюжете, и неизбежность гибели главного героя порождает особую ценность его для зрителя. В этой картине засветились оба режиссера — в каких эпизодах? Все вы помните эпизод атаки. Там идет один офицер со стеком, другой — с папироской в зубах. Офицер с папироской — это Григорий Васильев, а Сергей Васильев — пулеметчик, который с обрыва расстреливает бедного Василия Ивановича. Это и есть ощущение раздвоенности».
Дмитрий Соловьев. Человек в социальной сети. Лекция о поведении в социальных сетях, прочитанная студентам Британской Высшей Школы Дизайна. — «Частный корреспондент», 2012, 15 марта < http://www.chaskor.ru >.
«Одна из причин нахождения человека в социальной сети — прокрастинация. Прокрастинация — откладывание на потом неприятных дел и мыслей».
«Люди убрали части души в Интернет. И теперь в офлайне у пользователей возникает тревога — в живые части их души „втыкают иголки”, а они не знают об этом. Душа требует защиты, немедленных реакций на раздражители, но когда люди в офлайне, они не могут следить за душой, которая заключена в Интернете. У них появляется желание проверить свой профиль в социальной сети, чтобы узнать, что с ним произошло за время отсутствия. Это как с девушкой. Когда ее нет рядом, хочется знать, что с ней происходит каждую секунду. Желание удалить профиль может происходить от желания снять с души это состояние неизвестности и неопределенности».
Узнаем по плодам. На вопросы «ЛГ» отвечает историк и публицист Владимир Карпец. — «Литературная газета», 2012, № 11, 20 марта.
«Глобальный мир, мир, управляемый единым правительством, согласно православному преданию, — мир антихриста. Для сознательных верующих русских людей это очевидно. Но и для тех, кто утратил веру, утратил связь с традицией, даже атеистов, все равно это остается на уровне „забытого знания” — или предчувствия. Отсюда недоверие к глобализации, ощущение, что „здесь что-то не то”. Люди не против технической стороны глобализации. Напротив, русский человек в вопросах техники очень любопытен и изобретателен».
Семен Файбисович. Самая радикальная революция. Ресурсы нигилизма и провокации в арте практически исчерпаны. — «Московские новости», 2012, на сайте газеты — 12 марта.
«Сама идея „революционности”, постоянных пощечин мещанству, буржуазности, вере, идея бросать провокационные вызовы публике, всячески „доставать” ее в значительной мере концептуально изжила себя, особенно, как представляется, в здешнем мире, который делится куда скорее на вменяемых и невменяемых, нежели на правых и левых, самодовольного благонравного буржуа и всем недовольного задиристого художника. <...> Вокруг и так слишком мало доброты и участия — света, словом; слишком много злобы и жестокости, оскорблений и наездов, чтобы еще подбрасывать этих дровишек посредством „художественных вызовов”».
«Кто бы спорил, что добро пошло, но ведь никак не более, чем зло! Тем не менее постмодерн в арте дал злу (включая ползучую индифферентность — его едва ли не самое опасное проявление) добро, а добру (включая неравнодушие и любого рода участие) полностью перекрыл кислород. Я не к тому, чтобы теперь, когда времена меняются, перекрыть кислород негативу, а к тому, чтобы снять наконец вековое табу на жизнеутверждающие высказывания».
«Не вижу сегодня никаких, тем более „неразрешимых”, противоречий между традиционным мастерством, широко понимаемым художественным качеством и поисками все новых ресурсов, языков и технологий высказываний».
«Хочется жить в креативной России». Олег Хлебников считает, что страну спасет средний класс. Беседу вел Игорь Панин. — «Литературная газета», 2012, № 11, 20 марта.
Говорит Олег Хлебников: «По-моему, кроме меня, сейчас почти никто не пишет поэм. А я продолжаю заниматься этим бесперспективным делом. Зато, когда находишься внутри поэмы, испытываешь счастье. Причем продленное. Если стихотворение — миг любви, то поэма — по крайней мере ночь, а может, и несколько. Сейчас я почувствовал, что из моих тринадцати поэм (тринадцатую — „На небесном дне” — закончил только что) складывается что-то вроде романа в поэмах. Не из всех — войдут всего семь-восемь, зато внутренний сюжет будет просматриваться. Конечно, хотелось бы, чтоб у этого странного и уж точно не востребованного нашим временем произведения все же нашлись внимательные читатели».
Чем ответственней, тем свободней. — «Фома», 2012, 7 марта < http://www.foma.ru >.
Говорит Павел Крючков: «Когда четверть века тому назад я пришел в Дом-музей Корнея Чуковского и, спустя некоторое время, оказался в роли экскурсовода-просветителя, мой неофитский порыв немедленно выплеснулся в осознанный или неосознанный триумф всевозможного самовыражения. Я был переполнен знаниями, своей „причастностью” „к месту” и не слишком-то беспокоился о том, что выплескиваемая мною на посетителей музея „информация” о жизни и творчестве Чуковского вместе с удовольствием от публичного „размагничивания” тех или иных мифологем замешана пусть и на юношеской, но — гордыне. Что моя так называемая „артистичность” произрастает из того же корня. Но поскольку результат был почти немедленным (восторги и даже аплодисменты), то подобные духовные проблемы меня не особенно волновали: дело творилось вроде бы качественно, экскурсионный „канон” я не ломал, а только „расцвечивал”, — стало быть, беспокоиться не о чем».
«Представьте, что только совсем недавно я приучил себя не забывать (или стараться не забывать), что палка-то — о двух концах, что, творя сей „музейный театр” (а публичная работа в маленьком мемориальном музее очень близка камерной сцене), я должен крайне осмотрительно обходиться со своими открывшимися способностями к живому общению с посетителями и вверенным мне пространством, которое волею судьбы я „оживляю”. Нет-нет, моя артистичность и аплодисменты никуда не делись, я даже стал чем-то вроде „легенды”. Но только спасительная мысль о том, как далеки мои интеллектуальные способности и усилия от трудолюбия и дарований того, чьим именем и судьбой я фактически распоряжаюсь на вверенном мне пространстве, — постоянно возвращает меня на землю».
Андрей Щербенок. «Я знаю, но все равно…»: постсоветское кино и советское прошлое. — «Неприкосновенный запас», 2012, № 1 (81).
«В самом деле, эмоциональная острота дебатов о советском прошлом, ведущихся в России уже два с половиной десятилетия, сравнима только с их безрезультатностью: страна едва ли приблизилась за это время к национальному консенсусу. Если же учесть, что любой спор о советском прошлом в этих условиях — это спор с самим собой, с дезавуированной частью собственного знания, то не приходится говорить и о формировании в российском обществе противостоящих друг другу, но внутренне гомогенных и стабильных консенсусных групп, чьи точки зрения можно было бы привести к диалектическому синтезу на основании более абстрактных общих ценностей, что не раз происходило в других странах. В России же мы имеем аморфное и эмоционально заряженное идеологическое поле, где любая чужая точка зрения, например о роли Сталина в истории, угрожает основам психической стабильности субъекта и вызывает диспропорциональную аффективную реакцию — реакцию тем более сильную, что эта чужая точка зрения всегда отчасти своя собственная».
