Тургрим Эгген - Hermanas
— Сколько же придурков разгадывают эти кроссворды!
Я рассмеялся:
— Может, стоит им отвечать?
— Не рассчитывай, что мы это опубликуем, — сказали они, вероятно немного обиженные на то, что я получал больше писем, чем другие сотрудники редакции. Но с тех пор никто не удивлялся, когда я запихивал письма в карман.
В этом письме — никаких открытых сообщений. На такое можно осмелиться только однажды. А как насчет скрытых? Я перечитал письмо несколько раз. Оно представляло собой плотно исписанный лист бумаги, полный насмешек и ругательств (кто-то развлекался, когда писал его), со ссылками на источники, с которыми так называемому составителю кроссвордов следовало бы свериться, на статьи в «Историческом журнале» (с номером страницы!) и даже на телевизионный документальный фильм о Хрущеве и кубинском ракетном кризисе, показанный по кубинскому телевидению накануне в 21.00. Особенно в свете телепередачи, которую посмотрело много людей, писал педантичный Р. Паис, моя ошибка была особенно вопиющей и болезненной. Вот я и раскрыл тайну. Потому что фильм был показан не «накануне», как он писал. Его должны были показать на следующей неделе.
Что-то должно произойти в среду на следующей неделе в 21.00. Это касалось меня. Но что? Потом я обнаружил, что мой безжалостный критик указал полный адрес:
Р. Паис, улица Рафаэля Моралеса, 21, Серро
Я получил приглашение.
Честно говоря, я не думал, что кому-то придет в голову за мной следить. Первые месяцы после освобождения у меня была паранойя, я приглядывался к припаркованным автомобилям, всматривался в лица прохожих, выискивая среди них знакомые. Но потом я сделал вывод, что меня посчитали безвредным и оставили в покое.
Но тем вечером я был особенно осторожен. Я пошел по адресу в Серро, и путь занял у меня больше часа. Через равные промежутки времени я останавливался на углу улиц, затягивался пару раз сигаретой, оглядывался, прислушивался.
В отличие от Ведадо, Серро всегда был районом трущоб. Улицы здесь уже, асфальт уступает место гравию, а постройки более убогие. На улице Рафаэля Моралеса по обе стороны дороги располагались одноэтажные дома, величиной не больше сарая, крытые гофрированной жестью. Было безлюдно, и тишину нарушали лишь шум телевизоров и громкие комментарии зрителей, доносившимися из домов. Наверняка шел важный бейсбольный матч. Дом номер 21 ничем не отличался от других, а на двери не было таблички с именем. Я немного помедлил, а потом подошел и постучал.
Никто не ответил. Я услышал, что в доме работает телевизор. Бейсбол. Я снова постучал.
— Да входи уже, блин! — раздался крик.
Там сидело пять человек, двое из них с обнаженным торсом. Свет в комнате исходил только от телевизора. Мое присутствие никого не интересовало, поэтому я стал смотреть матч. «Индустриалес» играл против «Сантьяго» на стадионе «Латиноамерикано», и это была напряженная борьба.
— Пойди возьми пива в холодильнике, — сказал один из зрителей, не глядя на меня. Ну а почему бы и нет? Я пошел и взял холодного пива, открыл его о краешек табуретки и вернулся в комнату смотреть матч.
Когда я выпил пиво, начался перерыв. Болельщики застонали и начали потягиваться на стульях. Дела у «Индустриалес» шли не очень хорошо. Один из присутствующих, тот, который предложил мне пива, обернулся и спросил:
— Ты Рауль?
Я кивнул.
— Иди в спальню, направо за кухней.
— А что там? — спросил я, но ответа не получил.
В спальне было совершенно темно. Сначала я стал шарить по стене в поисках выключателя, но внезапно из глубины комнаты раздался мужской голос:
— Если сделаешь три шага вправо, найдешь стул. Сядь на него.
Я на ощупь пробрался вперед и уселся, и мне в лицо ударил луч яркого света. Того, кто находился за источником света, разглядеть было нельзя.
— Сиди спокойно, — сказал человек. — Смотри вперед. Немного левее, пожалуйста.
Потом я услышал щелчок. Меня сфотографировали. Еще раз.
— Не сбривай усы, — предупредил фотограф. Он выключил лампу, и я стал слепым, как новорожденный котенок. Все это заняло полминуты.
Фотограф собрал свои вещи в сумку и собрался идти. Я ничего не видел, кроме фантомного отражения пятисотваттной лампы.
— Иди садись с остальными, — сказал он. — Не выходи из дома раньше чем через пятнадцать минут.
Когда я вернулся в гостиную, все те же пять мужчин сидели и смотрели телевизор. Матч должен был вот-вот возобновиться. Фотограф ушел. Я держался в стороне, считая минуты до того, когда смогу уйти. Гильермо Вера, питчер-левша «Индустриалес», испытывал терпение подающего «Сантьяго» Пепе Пачеко.
— Хорошего вечера, — сказал я.
— Удачи, Рауль, — ответил мужчина, говоривший со мной раньше. Единственный. Я не слышал ни одного имени и едва разглядел одно лицо. Они знали, что делали, кем бы они ни были.
Ты хочешь выбраться отсюда, Рауль? Я до сих пор не был уверен в том, чего хочу. Но, ожидая дальнейших событий, я рассказал обо всем Хуане. Осторожно, не касаясь деталей. Я не был уверен на все сто процентов, что могу доверять ей.
Ей это не понравилось. Хотя она никогда не говорила об этом прямо, я догадывался, что Хуана начала подумывать о свадьбе. В последнее время у нее начали проскальзывать кое-какие намеки, она говорила о чужих фантастических и романтических свадьбах и о местах на Кубе, которые ей хотелось бы посмотреть. Если она стремилась именно к этому, то мне лучше было уехать, и как можно скорее.
— Ты хочешь попытаться найти Миранду, — сказала она.
— Нет, — ответил я. — Если бы это произошло четыре или пять лет назад, я бы поехал искать Миранду. Теперь уже слишком поздно.
— А что тогда? Ты мечтаешь стать богатым?
— Я мечтаю стать свободным. Я хочу писать. В тридцать пять лет слишком рано бросать это занятие.
— Ты можешь писать и здесь. Наберись терпения — все изменится.
— В таком случае я вернусь. Тогда это не будет проблемой.
Сейчас же это проблема, и, возможно, именно сейчас у меня есть шанс выбраться отсюда.
— У тебя есть дочь, Рауль. Ты не забыл?
— Я не забыл. Но какой из меня отец?
— Ты очень хороший отец. Ирис любит тебя. Я тоже люблю тебя. Почему для тебя это не имеет значения?
Мы лежали в темноте и разговаривали. Хорошо, что я не видел ее.
— Неизвестно, выйдет ли из этого что-нибудь, — сказал я. — Но если выйдет, то я хочу, чтобы ты была к этому готова.
— Я не могу запретить тебе уехать, Рауль. Если тебе надо — уезжай. Я хотела бы, чтобы тебе было не надо, я ведь имею право это сказать?
— Я бы тоже хотел, чтобы мне не надо было уезжать. А ты можешь запретить мне уехать. Только скажи, что не хочешь брать ответственность за Ирис, и я буду вынужден остаться. Потому что я не могу взять ее с собой, во всяком случае пока.
— Зачем мне делать это? Она мне теперь все равно что дочь. Помнишь, я как-то просила тебя отдать мне Ирис? Ей тогда было шесть-семь месяцев. Вот я ее и получила. Ничто не могло принести мне больше счастья.
Какой же она была отважной, Хуана. В ее голосе я слышал и слезы, и скрип.
— Если скажешь «Останься», я останусь. И мы больше никогда не будем говорить об этом. Я в долгу перед тобой, — сказал я Хуане.
— Ты ничего мне не должен. Вернее, нет, ты должен вернуться, как только это будет безопасно. Чтобы Ирис тебя не забыла. Снова.
— Я вернусь, как только это будет безопасно. Но, возможно, не навсегда. Я обещаю. Этого достаточно?
— А с кем, по-твоему, я теперь должна заниматься любовью? Ты обязан найти мне другого мужчину перед тем, как уедешь. Такого же хорошего.
Я засмеялся.
— Это одно из самых простых заданий на свете, — сказал я.
— Ошибаешься.
Жизнь идет по кругу. Я не в первый раз лежал в постели с Хуаной и хотел, чтобы у меня появилось желание любить ее.
Каждый четверг я с жадностью набрасывался на почту, адресованную «составителю кроссвордов», но в следующий раз я получил известия от режиссера моего побега совершенно иначе и в другом месте. Однажды поздно вечером в пятницу я сидел в баре «Эль Кастаньо» и пребывал в состоянии блаженного одурения. Один из академиков, с которыми я общался в последнее время, пытался поддерживать дискуссию о Данте. Он считал, что его «Божественная комедия» содержала религиозную пропаганду и ее следовало запретить.
— Что вы такое говорите, они забыли запретить ее? — спросил я, а потом, извинившись, пошел пописать. Помню, я задумался, не провокатор ли он.
По дороге в туалет я встретил качающегося парня. Он сильно толкнул меня, так сильно, что я чуть не упал. Парень, естественно, был пьян в стельку.
— Смотри под ноги, клоун! — прокричал я ему вслед, но он пошел дальше и исчез где-то в зале. Я не видел его лица.
