Мэтью Томас - Мы над собой не властны
— Ну вот, почти всё уже.
Коннелл отдернул занавеску и, взяв отца за руку, помог ему перебраться через бортик. Комната была полна пара. Коннелл сбегал, принес еще полотенец. Сперва он хотел повязать полотенце себе на талию и вытащить из-под него трусы, но что-то ему подсказало, что для отца оскорбительно быть голым рядом с одетым сыном. Он снял трусы прямо так, не прикрываясь. Потом вытер отца полотенцем. Они стояли рядом, оба обнаженные. Коннелл обмотал отцу и себе полотенца вокруг бедер. Нашел в аптечке отцовский одеколон, налил немного в ладонь и пришлепнул отцу на шею. Запах одеколона вдруг напомнил ему, как отец учил его бриться. «Веди бритвой по направлению волосков, чтобы ровней шло, — говорил отец, глядя в зеркало. — Не спеши. Старайся не проходить дважды по одному и тому же месту». Потом он наклонялся и позволял Коннеллу потрогать его щеки, чтобы ощутить прохладную гладкость кожи.
Коннелл надел на отца чистые трусы и футболку и уложил его в постель.
Когда отец заснул, Коннелл сходил в аптеку и купил упаковку памперсов для взрослых. Он не мог понять, почему мама раньше до этого не додумалась. Так просто, а сколько хлопот бы всем сэкономило. Нет, правда, что мешает их использовать?
— Он хочет оставить тебе письменный стол, — сказала мама наутро за завтраком, перед уходом на работу.
Они сидели в кухне одни. Папа был наверху.
— Остальное получишь после моей смерти.
— Мам, ну ты что?
— Хочешь вечно оставаться ребенком? Рано или поздно приходится думать о таких вещах.
Письменный стол — одно из немногих счастливых воспоминаний папы, связанных с его собственным отцом. Теперь-то папе этот стол ни к чему. Мама за ним разбирает счета и квитанции — для этого ей вполне хватит маленького столика из комнаты Коннелла. Значит, спокойно можно поменять их местами.
Отцовский двухтумбовый стол из натурального дерева был пяти футов в ширину и трех — в глубину[29]. Прямо скажем, не великая ценность — весь поцарапанный и в щербинах.
Столешница по краю была сплошь обклеена карточками. На одной — даты рождения всех троих: день, месяц и год. На другой — миниатюрное генеалогическое древо, начиная от бабушек и дедушек отца, включающее также всех его теток, дядьев, кузин и кузенов. От черточки между «ЭЙЛИН ТУМУЛТИ ЛИРИ (ЖЕНА)» и «ЭД ЛИРИ (Я)» шла стрелка к «КОННЕЛЛ ЛИРИ (СЫНН)». Еще на одной карточке было написано: «ОТДЕЛ СОЦОСПЕБЕЧЕНЕНИЯ» — как будто отец подбирал слоги наугад. В ящике стола лежала карточка с прикрепленной к ней иглой для накачивания мяча и надписью: «ИГЛА ДЛЯ НАКЧАНЯ БАКЕТБОЬНОГО МЯЧА».
Пока отец смотрел телевизор на первом этаже, Коннелл по частям перетащил тяжеленный стол наверх, в свою комнату. Там заново собрал, вдохновляясь ощущением новых безграничных возможностей. Он разложит свои вещи по ящикам и займется серьезной работой — стоит только сесть за этот стол и подумать немного, к нему обязательно придут потрясающе ценные мысли.
Свой письменный столик он снес вниз, даже не вынимая ящиков. На фоне отцовских дипломов столик казался совсем крошечным. Коннелл скотчем прилепил на него карточки с надписями.
Оставалось только забрать наверх рабочее кресло отца и принести взамен свой стул. У отца кресло было не просто крутящееся и на колесиках — еще и спинка откидывалась назад, ведь мыслителю необходимо иногда предаться безделью, пока зреют новые идеи.
Кресло на металлической крестовине оказалось весьма увесистым, зато комната благодаря ему сразу приобрела восхитительно солидный вид. Коннелл уселся, поковырял прилипшие к столешнице остатки скотча, потом откинулся назад, позволив мыслям свободно блуждать где вздумается.
Наверное, он заснул, а проснулся от воплей отца. Сбежав по лестнице, Коннелл застал отца в кабинете.
— Мой стол! — жалобно кричал отец.
Коннелл принялся теребить полу рубашки.
— Мама сказала, ты решил оставить его мне.
— Да! — По лицу отца бежали слезы. — Тебе! — Он ткнул Коннелла в солнечное сплетение. — Тебе!
— Я его наверх отнес.
— Когда я умру! — сказал отец. — Когда я умру.
Целая долгая жизнь, полная любви и заботы, обрушилась на Коннелла.
Он почти обрадовался, когда мама, вернувшись домой, велела ему поставить стол на место.
Коннелл надеялся, что отец забудет об этом происшествии, но, увы, болезнь не подчиняется желаниям окружающих. То, что надо помнить, отец забывал, а то, о чем лучше бы забыть, помнил.
На другой день Коннелл снова уселся за свой старый столик и попробовал написать письмо Дженне, однако ничего не получилось. Он исчеркал бумажный лист с обеих сторон, выводя свою подпись на разные лады.
Погода была хорошая, и Коннелл решил вытащить отца из дому, поиграть в мяч.
Бейсбольные перчатки он нашел в большой спортивной сумке. На ней в разных местах отец несмываемым маркером написал фамилию «Лири» — должно быть, еще на той стадии болезни, когда он все надписывал. Чем дольше Коннелл смотрел на эти вездесущие заглавные буквы, тем больше они ему напоминали крик утопающего.
Когда они переехали в этот дом, отец купил себе и Коннеллу новые бейсбольные перчатки. Отцовские так и лежали чистенькие, мерцая нетронутым светло-коричневым блеском. Коннеллу стало совестно. Они с отцом тогда почти уже не играли вместе. Перчатка Коннелла была потертая, кожа местами растрескалась. Когда он бросил бейсбол и поступил в дискуссионный клуб, поворот от телесного к умственному окончательно завершился. Уезжая в университет, Коннелл даже не подумал взять перчатку с собой.
Он прихватил теннисный мячик и повел отца наружу. Спустившись по каменной лестнице, протянул отцу перчатку:
— Поиграем?
Отец перчатку все время ронял, и в конце концов Коннелл решил обойтись без нее. Поставив отца спиной к стене, он отошел на несколько шагов и отправил мяч отцу, стараясь метить прямо в руки. Отец все-таки не поймал, и тогда Коннелл сам вложил мяч ему в ладони. Бросать отец не мог, но постарался изобразить хотя бы подобие подачи с отскоком. Видно было, что это именно подача: отец подержал мячик в руке и только потом выпустил.
Коннелл чувствовал, что тупеет, буквально сходит с ума, сидя целыми днями с отцом перед телеэкраном. Он забивался к себе в комнату и читал, стараясь заглушить несущийся снизу рев телевизора. Сочинял и без конца переделывал длинное сбивчивое письмо Дженне, понимая, что никогда его не отправит. Он писал больше для самого себя, стараясь разобраться, что с ним неладно и с чего вообще он вздумал делать ей предложение. Она ведь права: ему всего девятнадцать. Стыдно вспоминать, что он вытворял весь прошлый семестр... Вел себя одновременно и как ребенок, и как старый маразматик.
Внизу вскрикнул отец. Коннелл бросился к нему. Отец лежал ничком на полу в кухне. Рядом валялся скомканный в гармошку коврик, — видимо, отец о него и споткнулся. Коннелл перевернул отца: рот весь в крови и один передний зуб выбит. Рядом на полу Коннелл увидел кусочек зуба, поднял его и положил на стол. Крови натекло столько, что Коннелл испугался, не откусил ли отец себе язык. Силой раскрыв ему рот, он увидел только разбитые в кровь десны и губу. Под языком скопилась лужица крови. Коннелл заставил отца наклониться над раковиной и сплюнуть. Потом усадил за стол. На полу валялась кверху донышком разбитая пополам тарелка. Отец, должно быть, выронил ее, когда падал. Коннелл выбросил в мусорное ведро осколки и завернутый в пленку сэндвич.
Коврики на полу постоянно сминались и елозили. Коннелл и сам пару раз на них оступился. И как он мог забыть — мама же специально просила купить двусторонний скотч, чтобы приклеить их к полу!
Коннелл смотрел, как у отца кадык ходит вверх-вниз, когда он сглатывает кровь. Дал ему пососать лед, завернутый в салфетку. Немного погодя отвел отца наверх, переодел и снова привел в кухню. Вытер кровь на полу, а кусочек зуба сунул в карман джинсов — духу не хватило выбросить, а оставить на столе было стыдно. Усадив отца на диван перед телевизором, он стал ждать, когда придет мама и увидит, в каком они оба состоянии.
Наконец он услышал, как открылась дверь гаража. Мама поднялась по лестнице с полными пакетами продуктов. Пакеты отдала Коннеллу, бросила на стол сумочку и велела убрать продукты в холодильник.
— Только жареную курицу оставь, мы ее на ужин съедим.
Крикнула отцу:
— Привет! — И налила в стакан воды из-под крана.
Коннелл, не глядя на нее, деловито разгружал пакеты. Когда рассовывать по полочкам было уже нечего, он обернулся и увидел, что мама сосредоточенно пьет воду маленькими глотками, как лекарство, глядя на Коннелла поверх стакана.
— Надо бы тебя сгонять в магазин за чесноком, — проговорила она. — Забыла купить, совсем из головы вылетело.
— Ладно.
![Елена Белая - Дорога к себе [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
