Василий Аксенов - Новый сладостный стиль
Хорошо жить в настоящем городе, думал он, а еще лучше оказаться за пределами того парковочного бизнеса, когда каждый стук в дверь ты принимаешь за визит Администрации по алкоголю, табаку и огнестрельному оружию. В этот самый момент его мысли были прерваны сильным стуком в дверь, произведенным львиной головой корбаховской персональной стучалки. Он глянул в пип-дырку[157] и увидел на своем крыльце дюжего мужчину в униформе. Конечно, он мог бы оказаться представителем ААТОО, но больше он был похож на генерала Советской Армии. Неужели за ночь город взяли красные?
– Мистер Корбах, сэр, – сказал генерал с исключительной вежливостью. – Миссис Марджори Корбах извиняется за визит без предупреждения, однако чрезвычайные обстоятельства заставляют ее просить вашей конфиденциальной аудиенции.
Александр Яковлевич открыл дверь и увидел «серебряную тень», стоящую за рядом запаркованных вдоль тротуара машин. Секундой позже из лимузина выпорхнула тоненькая, вечно юная дама с парой больших драматических глаз и скорбным ртом.
АЯ давно уже привык, что ни одна американская встреча, будь то дело или любовь, не обходится без предложения смягчить каким-нибудь напитком предположительно сожженную глотку.
– Что бы вы хотели испить, Марджори? – спросил он. – Чай, кофе, минералку, пиво, скотч?
Ответ был самым неожиданным:
– Спасибо, мистер Корбах, пиво подойдет.
И подошло. Стоило запомнить вид Марджори Корбах с банкой «Бада» среди безобразия незавершенной квартиры.
– Йес, мэм, – он сидел перед ней, скрестив пальцы на одном из колен скрещенных ног, ну, чтобы точнее, на левом. В СССР это была его любимая «репетиционная позиция». Нора любила комментировать эту позу: «Посмотрите на руки мастера, дорогие читатели! Посмотрите на нервное подрагивание пальцев! Оно отражает большую художественную натуру!» Он смотрел на гостью и думал, что ее «мистер Корбах» дает понять, что она не считает его родственником ни с той, ни с другой стороны. Ну что ж, его «мэм» сигнализирует о полном понимании ситуации.
– Алекс!!! – внезапно с тремя восклицательными знаками вскричала одна из лучших девушек поколения пятидеся-тых, и вся невысказанная обида этого поколения, казалось, прозвучала в этом крике. – Стенли пропал! Его должны были выписать из этого ужасного госпиталя, но ночью он исчез! Ушел не замеченный никем! Я вчиню им иск на десять миллиардов! Мой любимый муж испарился! – Восемь фаллосов, то есть восклицательных знаков, милостивые государыни, можете не пересчитывать, прозвучали в этом пространном вопле несчастной женщины. Алекс Корбах пошевелил своими художественными пальцами, как бы пытаясь снизить уровень экзальтации.
– Не беспокойтесь, Марджори! Он не был похищен, не ждите требований выкупа, уверен, что он исчез по собственному разумению.
– Это случилось четвертый раз, – прошептала Марджори. Кровь могла свернуться в жилах от такого шепота. – Четвертый раз за двадцать три года нашего брака. Он все время шутил о своих исчезновениях, но я отношусь к ним очень серьезно. Это опасно, Алекс! Он ненормальный! К нему при-ходят гости из прошлого! С теми рычагами финансовой мощи, что в его власти, он может сотворить что-то ужасное! Он может разрушить наш дом, семью, корпорацию, всю страну! Пожалуйста, Алекс, не обращайте внимания на то, что я немного таращу глаза, это базедка, ничего более. Знайте, что я готова пожертвовать собой ради моей семьи, Алекс Корбах (подчеркиваю, Корбах!), но я не хочу жертвовать моей семьей, всем нашим кланом ради заумных идей, рожденных мужским климаксом!
Да, мы богаты, но богатые тоже люди, они могут плакать, впадать в отчаяние, жертвовать собой ради близких, как я готова пожертвовать собой ради Стенли! Всякий знает, что получается из этих паршивых эгалитарных теорий: нацизм, большевизм, терроризм, вы знаете это лучше, чем я.
Алекс, вы были ближайшим другом моего мужа в течение последних трех лет. Меня даже немного раздражало постоянное упоминание вашего имени. Алекс там, Алекс здесь, Алекс сказал то, Алекс сказал это… да-да, пожалуйста, еще пива, большое спасибо… Теоретически вы даже наш дальний родственник, не правда ли? Знаете, я никогда не возражала против вашего романа с Норой. После ее бурной жизни она наконец-то нашла тихую гавань. Алекс, позвольте мне сказать прямо: только вы можете спасти нашу семью от позора! Я уверена, что Стенли скоро явится к вам выпить и поговорить. Пожалуйста, дайте мне только знать, что он жив! Я даже не осмеливаюсь просить вас о великом одолжении, но, может быть, вы все-таки попробуете отговорить его от этих ридикюльных эскапад?
Она уронила лицо в чудеснейший платок, плечи ее слегка тряслись, в этот момент она была похожа на студенточку колледжа из какого-нибудь классического фильма. Она всего лишь на два года старше меня, подумал АЯ. Чтобы подавить неуместные эмоции, он оторвал глаза от Марджори и стал смотреть на городскую жизнь за окном.
Становилось темнее, и благодаря этому вся картина приобретала более резкий фокус. В толпе у метро ямайский верзила выпустил изо рта длинный язык огня. Несколько прохожих упали перед ним на колени: «Пощади, Заратустра!» Он помахал обеими руками вдаль, как будто говоря: «Поздравляю, Сашка Шут! Ты стал персонажем настоящей „соуп-оперы“!»
VII. Чудо в Атланте
Однажды бес занес меня
В аэропорт Атланты.
Своей огромностью маня,
Он был сродни Атланту,
Негоцианту,
Тому, что шар наш приволок
В торговую арену
И там стоит, не сдвинув ног
И не назначив цену.
Хорош «челнок»!
Все было тут с плеча верзил,
Столицам по ранжиру.
Подземный поезд развозил
Толпищи пассажиров,
Гуляк, транжиров.
Увидеть перуанских лам,
Услышать перезвоны
Тибетских лам, и по делам
Взлетали авионы.
Всем им шалом!
В суме, висящей на плече,
Тащил свою я утварь,
Когда вдруг началось чепе:
Центральный сел компьютер.
В одно из утр.
Толпа кричит, как грай ворон.
Кружится хаос адский.
У всех ворот водоворот:
Ни взлета, ни посадки!
Вали, народ!
Уже был съеден весь попкорн.
Запал угас в унынье,
И на полу среди колонн
Народ полег, как свиньи.
Вот вам и свинги!
Вдобавок к этому, друзья,
Взыграла stormy weather,[158]
Из тех, что не осмелюсь я
Зарифмовать с together.[159]
Прощайте, грезы!
Как космы черной бороды,
Качалась вся округа.
С огромной массою воды
Тайфун явился «Хьюго».
Порвал бразды.
Казалось, треснет свод опор,
И хлынет стынь из трещин,
И рухнет весь аэропорт,
Как Атлантида-стейшн.
Завалит грешных.
Я в Айриш-пабе присягал
На верность белу свету,
Когда бармен вдруг дал сигнал
И крикнул: «Пива нету!»
Без этикету.
Иссякло пиво! Кто бы мог
Сухим представить днище?!
Растряс земли, кислотный смог —
Все было бы попроще.
Где пива сыщешь?
Вдруг к стойке бара меж кирюх
Прошла младая дама,
Мудра, как сонмище старух,
Свежа, как дочь Адама.
И шелест брюк!
Весь свет затих, узрев красу,
Забыв о молний сваре.
Светясь, спустился парашют
С гондолы Портинари.
Взяла «Кампари».
Протрепетала сотня лип,
Процокали подковы,
И вдруг запел какой-то тип,
Жонглер из графств Московии,
Хрипат и сипл.
«Пропитых связок аппарат
Не годен для кансоны,
И все же, братья, воспарю
С кансоною для донны,
Столь окрыленный
Ее божественной красой
И благородством жестов!
Так грезит старый кирасир
О молодой невесте:
Он не из жести!
Мы не встречали этих глаз,
Пожалуй, семь столетий,
А тот, кто к сальностям горазд,
Наказан будет плетью.
Таков мой сказ.
О ты, чистейшая из жен,
Прими мою музЫку!
Ведь я Амуром поражен,
Хоть и ору тут зыком,
Под звездным знаком.
Стожары греют небосвод,
Вселяют жар в мужчину.
Не там ли мир святых свобод,
Не там ли все причины,
О чем кричим мы?
Ты видишь, наша жизнь пошла,
Потерян смысл отличий.
Скажи, откуда ты сошла,
Святая Беатриче,
В наш бренный шлак?»
Он оглянулся. Все вокруг
Молились без опаски,
Майамский загорелый друг
И мужичок с Аляски,
Адепты ласки.
Один почтенный джентльмен,
Чикагский венеролог,
Держа на вилочке пельмень,
Вдруг разразился соло
Вслед за жонглером.
Он пел о шалостях любви,
Венериных проказах,
О том, как мало соловьи
Пекутся о стрекозах
И о занозах.
Святая Дама, он молил,
Пошли нам жар без мошек,
Сироп священный без смолы,
Сады без мандавошек,
И черствых плюшек.
Весь клуб мужчин запел вослед:
Строитель, жулик, лектор,
Мулов погонщик и ослов,
И хомисайд[160] -инспектор.
Так много слов!
Святая Дама, укажи
Обратный путь в за-древность,
Где не пускала в ход ножи
Любви убийца, ревность,
Сестрица лжи.
Засим настал разлуки миг.
Вертеп ирландский дрогнул.
Тревожно изогнулся мим,
Поэт скривился, вогнут,
Тоской томим.
Парижский вскрикнул брадобрей,
Заплакал жрец науки.
Тут был объявлен первый рейс:
«Юнайтед», на Кентукки.
Будь к нам добрей!
Так ничего и не сказав,
Она сошла со стула,
Бела, как горная коза,
Легка и не сутула.
Как ветром сдуло.
И всякий, кто в быту суров,
И те, кто к сласти падки,
Смотрели, как сквозь блеск шаров
Она идет к посадке.
Бесшумный взрыв
В ее «Кампари» просиял.
Бесшумны были вопли.
Фонтан взлетал и угасал.
На всех пришлось по капле.
И сны усопли.
Часть VIII
