Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2008)
“Опыт посещения региональных фестивалей в крупных городах России и ближнего зарубежья позволяет говорить о том, что сегодня в России существуют три типа аудиторий слушателей поэзии. Первый тип представлен одним-единственным городом: Москвой. Здесь поэтических кругов и „литературных мест” достаточно, чтобы все вместе они формировали широкую картину восприятий и предпочтений. Московский заинтересованный зритель/слушатель — это зритель подготовленный. Второй тип публики встречается в некоторых крупных городах: Риге, Киеве, Петербурге, Екатеринбурге, Калининграде. Здесь аудитория поэзии — в основном сами поэты и их знакомые; общее число посетителей поэтических мероприятий варьирует от 5 до 150, максимум 200 человек; на одном мероприятии редко бывает больше 40 человек, так или иначе связанных с литсредой: поэтов, редакторов, критиков, филологов. Почти все эти люди знакомы между собой, и их сообщество живет по законам закрытого клуба по интересам. Конечно, у поэтических субкультур крупных городов свои особенные лица. <…> Но в любом случае эту публику отличает хоть какое-то представление о той самой актуальной поэзии и интерес именно к ней, а не к абстрактным „стихам”. Третий тип аудитории — это когда ее нет. Такова ситуация в прочих городах и весях, включая некоторые города-миллионники”.
В этом выпуске журнала “РЕЦ” опубликованы материалы семинара “Поэзия в начале XXI века” (Фестиваль актуальной поэзии “СЛОWWWО”, Калининград, 24 — 27 августа 2007). Редактор выпуска — Павел Настин.
Михаил Бойко. Мое кредо. — “Органон”, 2008, 14 января <http://organon.cih.ru>.
“<…> страдание — это центростремительное движение, приближение к реальности, приникание к сущности мира. Напротив, светлая гамма переживаний порождается утратой реальности. Удовольствие, умиротворение и радость — это центробежное движение, забвение реальности, бегство в иллюзию. Более подробно я высказался по этому поводу в статье „Мир как Dungeon ” („Литературная Россия”, 2006, № 27). Dungeon в переводе с английского означает „пещера”. Так в BDSM -культуре называют место, специально оборудованное для проведения садомазохистских „сессий”. Мир — это огромная „пещера”, в которой мы выступаем в качестве жертв. Только в качестве карательного инструмента в нем фигурируют „законы природы”. Кто желает, может развить эту метафору дальше (возможно, я сам предприму такую попытку). Вопрос о существовании трансцендентного существа, наслаждающегося этой экзекуцией, мне безразличен”.
Владимир Бондаренко. 50 книг ХХ века. — “День литературы”, 2008, № 1, январь <http://zavtra.ru>.
“Итак, вот мой личный список золотого фонда русской литературы — список 50 лучших произведений лучших писателей, составленный литературным критиком двадцатого века Владимиром Бондаренко…”
№ 1 — Лев Толстой, “Хаджи Мурат”.
......................................................
№ 50 — Юрий Поляков, “Козленок в молоке”.
См. еще один список: “От Божественной Бутылки мэтра Франсуа Рабле до скандального „Голубого сала” Владимира Сорокина. 100 романов, которые, по мнению коллектива редакции „НГ Ex libris”, потрясли литературный мир и оказали влияние на всю культуру” — “НГ Ex libris”, 2008, № 3, 31 января <http://exlibris.ng.ru>.
Леонид Бородин. До рассвета. Рассказ. — “Москва”, 2007, № 12 <http://www.moskvam.ru>.
“Я стою на плоской крыше высокого здания. Высокого, но не высотного. Время — ночь, чуть за полночь. Не помню, почему я здесь стою, но мне будто и не надо помнить, почему и зачем. Вот стою — и все. Так надо. Ничуть не страшно…”
Яна Бражникова. Всего лишь рудимент традиции. — “Политический журнал”, 2008, № 1, 21 января <http://www.politjournal.ru>.
“То, что мы сегодня знаем в качестве „семьи”, существует недавно. Она была лишь моментом в европейском проекте индивидуализации, ключевым продуктом которого сегодня выступают Индивид (Женщина) и Ребенок. Причем развитие индивидуализации шло рука об руку с развитием системы наказания (тюрьма), системы всеобщего обязательного образования (школа, университет) и системы доступного здравоохранения”.
“Невольно задумаешься о том, что во исполнение Христовой заповеди „Будьте как дети” следует прежде деинфантилизировать ребенка, а вместе с ним и всю инфантильную цивилизацию гламура, ибо сегодня уже не „ребенок — это уменьшенный взрослый” (как в средневековых изображениях детей), а взрослый — это увеличенный малыш”.
Дмитрий Володихин. Фантастический быт русских. — “Русский Проект”, 2008, 10 декабря <http://www.rus-proekt.ru>.
“90-е прошли под знаком почти полного отказа нашей фантастики от попыток футурологического поиска. <…> На рубеже 90-х — „нулевых” начался перелом. Наша фантастическая литература выбросила мощный футурологический протуберанец, родившийся под знаком имперства. Из имперской фантастики выросло два устойчивых тренда „русской утопии”. Ни один из них не связан с либерализмом, глобализацией и т. п.”.
“Из двух названных трендов первый был создан усилиями того же Вячеслава Рыбакова и Игоря Алимова. Под псевдонимом Хольм ван Зайчик они написали эпопею о Китайско-русской державе Ордусь, полюбившуюся многим. Это устойчивое, стабильное и высокоразвитое государственное образование, в котором у людей зажиточное существование, устойчивый социальный строй (в основе его — конфуцианские принципы), а державная военно-политическая мощь не вызывает сомнений. Однако слабой стороной „ордусской модели” оказалось то, что это синкретизированный мир, и он почти растворил в „плавильном котле” русских, русскость, русскую культуру и православие”.
“Постепенно выкристаллизовалась модель иного рода. Ее можно условно назвать „космическим православием”. Это значит: Российская империя восстанавливает экономическую мощь, выходит в космические просторы и действует как великая держава, абсолютно независимая в своей политике. Никакой глобализации, никакого „единого человечества” по чужим правилам. <…> Это общество с мощными социальными гарантиями и развитым чувством социальной ответственности. Оно ориентировано на научно-техническое развитие и колонизацию новых пространств. Оно воспринимает семью как большую ценность. И, наконец, оно пронизано русской культурой в классическом понимании: вывертов постмодерна и художественного маргиналитета как будто и не было, словно не цвело и пахло т. н. „современное искусство” с его биенналечками...”
Лев Гудков. Расползающееся общество. — “Искусство кино”, 2007, № 7 <http://www.kinoart.ru>.
“Я мало смотрю нынешнее российское кино. Честно скажу, в своем собственном качестве (высокого искусства) оно мне не очень интересно из-за характерной игры на „понижение” представлений о человеке, готовности следовать за массовыми настроениями растерянного и деморализованного общества. Другое дело, если относиться к нему как к свидетельству состояния умов в среде „элиты”, ее ангажированности какими-то проблемами, манерой их обсуждать или видеть в кино документы массовой культуры. Как социолог я стараюсь следить за тем, что именно становится предметом общего внимания, „событием” в кино, о чем люди говорят, что и как их задевает. В этом отношении, мне кажется, „Груз-200” действительно выпадает из ряда других фильмов…”
Cм. в этом же номере журнала “Искусство кино” круглый стол “Про людей и уродов”, посвященный обсуждению фильма Алексея Балабанова “Груз-200”.
См. также об этом фильме — “Кинообозрение Натальи Сиривли” (“Новый мир”, 2007, № 9).
Данила Давыдов. “Прямое” и “непрямое” высказывание. — “РЕЦ”, 2008, № 48, январь <http://polutona.ru>.
“Появление в литературе нерасщепленного, немистифицированного „я”, того, что можно назвать с полным правом не актантом и не агентом, но именно субъектом, создает ощущение новизны, кажется чем-то инновационным. Меж тем мы сталкиваемся не более чем с реабилитацией лирического начала, которое, безусловно, никуда никогда не девалось, однако долгое время выпадало из концептуальных установок строителей эстетического сегодня. „Я”, возникающее в новейшей лирике, отличается от классического лирического субъекта своей немотивированностью, онтологической случайностью, подчеркнутой частностью. Иными словами, романтический лирический герой нехарактерен для новейшей поэзии (разве что в (авто)пародийных контекстах). Однако романтический субъект лирического текста — не единственная возможная модель; был, например, сентиментализм, при всех стилистических отличиях весьма близкий с субъектной точки зрения поэтике современного „прямого высказывания” (не случайно автор этой заметки пытался — малоудачно, как видится сейчас, — в свое время описывать поэтику Воденникова, Дмитрия Соколова и Александра Анашевича как „неосентименталистскую”)”.
