Алексей Рачунь - Перегной
Снежинки оседали на нос и щеки, но не спешили таять, будто надеясь отправиться в дальнейший путь по необъятным пространствам. И если и хотели прислониться к чему—то, то к такому же как они холодному и отчужденному. Ибо в этом их смысл. Я сдувал их и они улетали, завихряясь, кружась весело и радостно — сверкая в холодном свете фонаря своим игольчатым холодом.
Я стоял, в нескольких шагах от дома, а если принять в расчет весь пройденный мною путь, так и вовсе в одном маленьком шажочке. Я готовился сделать этот крохотный шаг, последовать за моим сердцем, но не мог. Чтобы завершить свой путь, надо сначала его весь вспомнить. Только так можно сойти с дороги. И я вспоминал.
Вспоминал, как имея разные мнения на волю огромного государства, в центре огромного города сошлись в давке две толпы. На этой кровавой волне меня вынесло прочь в захолустный городишко, где я ненадолго обрел друзей и увидел, что у жизни кроме суеты есть и другие смыслы. Обычные человеческие радости. Собственная спесь и гордыня исторгли меня и из этого дремучего захолустья. Мир, казалось, не признавал меня. Но я не унывал, я почему—то верил, что признание обязательно будет. Я просто шел дорогой, а дорогу, как известно, осилит идущий. В конце — концов, каждый путь охраняется Господом и его ангелами.
И Господь послал мне помощь. Он послал мне друзей и любовь, причем послал их в таком месте, каких, я думал уже и не осталось на земле. Дивный мир, живущий по своим законам, расколотый на две части, но единый в неприятии всего внешнего, он, на удивление быстро принял меня. Я бы мог стать своим в любой его половине, но выбрал свою стезю. И ничуть об этом не жалею. Я обрел там любовь, семью и счастье. Я мог бы прожить там счастливо до скончания своих дней, но спесь и гордость всезнающего чужака, воля вторгшегося завоевателя сыграли со мной злую шутку. Я нашел в этом мире, в этой маленькой деревушке своё счастье, но не разгадал этот мир и принялся его переустраивать под себя. И опять был исторгнут. Выпнут вон.
Я был на грани отчаянья, я был готов покончить с собой, но мне выпал шанс. И когда я разочаровался в этом шансе, то чуть не погиб от холода. И отчаявшись опять, я взмолился, а значит уверовал. И был спасен. Проведя время в избе отшельника я, как мне кажется, многое понял и многое постиг. Многое, но не истину. И вот теперь, постигнув многое, я стою у порога родного дома и думаю — откуда я шел и куда я пришел? И туда ли я шел?
А может быть все было не так? Убегая из большого города я попал в город поменьше, а оттуда в совсем уж маленькую, изолированную от мира деревеньку. А оттуда я попал в скит, изолированный и от мира и от мельчайших соблазнов. Как там говорил Григорьич: «У каждого свой путь обращения из существа в человека. Мой вел через вселенные, а твой путь — обратный».
Я уходил и уходил из всех вселенных в сужающиеся миры и в этих мирах открывал в себе давно забытые в безбрежных волнах цивилизации и общества простые человеческие качества и свойства. Простота обычаев и уклада высвечивала во мне, куда там сложным рентгенам, новые и новые грани, новые умения, новые свойства и способности, новые стороны души. И в то же время эта простота погружала меня в такие страсти, что достойны, наверное, соединения их в историю. Я познал и дружбу, и любовь, и радости, и печали, и ненависть и сострадание. Я, с каждым своим шагом из бесформенного пятна дальше по пути к маленькой точке все более становился человеком, хотя мне порой невыносимо трудно было оставаться им.
Но даже если и так — все равно главным остается для меня вопрос — туда ли и к тому ли я пришел? Дошел ли я до точки, уместился ли в ней? Закончилось ли строение из существа человека? И если да, то что тогда дальше?
Мне было невыносимо, мучительно терзаться этими вопросами. Когда я убегал из Прёта, таких вопросов передо мной не стояло. Господи, зачем ты подвергаешь меня мукам выбора? Почему мне нельзя быть как все и просто жить счастливо? Почему?
Я шагнул вперед. Прошел вдоль стены, завернул за угол. Скрипнул дверью подъезда. Поднялся в темноте по лестнице. Прислонил перед родительской дверью лыжи — посмертный подарок Григорьича. Спасибо тебе старик, спасибо за все. Вроде и не со мной это было, а не забыть. Так или иначе, а конец моим скитаниям. Там — за дверью уже другой мир и другие дела, но память вечна. Ты говорил: «Себя слушай, а других помни». Вечная тебе память.
Я протянул дрожащую руку к кнопке звонка. Вот и все. Будем жить теперь, значит, счастливо. А что такое — счастливо? И что значит жить?
Слишком много вопросов, — ты не находишь, Марат, — сказал я себе. И если на них нет ответа, значит ты еще не пришел. Ты пришел домой, но твой ли теперь это дом. Пройден ли путь, кончена ли история?
Внезапно на улице бахнуло и во всех квартирах послышалось движение. Потом все стихло и только отстукивал, как сердцебиение, во всех домах бой курантов. Наступал Новый Год — время надежд и ожидания чуда. Наконец везде закричали «ура», зачокались и за поздравляли друг друга.
На улице празднично замяукала патрульная машина — порядок и спокойствие надежно охранялись и в новогоднюю ночь. Я знал, что сейчас загадали там, за дверью родительского дома. Но путь есть путь. Оставив, как напоминание о том, что мечты сбываются, у дверей лыжи я выбежал на улицу, прямо под капот еле затормозившего патруля.
И когда изумленный поддатый сержант вылез из—за руля и добродушно протянул руку помощи, я, вслед за звучавшей из окон новогодней песенкой сказал ему: Вези меня, олень, в свою страну оленью.
Эпилог
— Фамилия? — Больше по привычке спросил Рыжий. И улыбнулся, насмехаясь над неловкостью вопроса.
Он поставил росчерк на клочке бумаги и вручил его собеседнику.
— На, держи. Теперь ты свободный человек. Извини, что пришлось тебя задержать на несколько дней, но, сам понимаешь, служба. Нужно было кое—какие детали твоего рассказа перепроверить.
Рыжий закурил, потом протянул пачку собеседнику.
— А знаешь что, давай накатим пожалуй. Ну, за Старый Новый год, за жизнь. И вообще. Вон оттепель какая, а тут сидишь…
Не дожидаясь согласия он споро вынул из сейфа треть коньяку, разлил по кружкам, с сожалением выбросил пустую бутылку в урну, чокнулся и с оттягом замахнул.
— Там ведь как было, — закусывая шпротиной заговорил он. Уже на третий день стало ясно, что что—то с тобой не то. Стали отрабатывать все твои связи, звонки, ну, сам понимаешь. Серегу твоего пробили влёт. Ты же ему звонил три раза с крыши. Ну еще неделю за ним гонялись. Потом он показания давал. В общем по тебе вопросы практически сразу же снялись. Но девка эта впуталась. Изнасилование, заражение. Там как было — её жених, работник органов, между прочим, заразился. И выходило так, что от нее. Он предъявил, она на тебя. А ты под подозрением. Одно к одному. На телевидение история ушла. Пришлось короче выделять отдельное дело уже по этому эпизоду. Взяли с нее заявление, все как положено. Попадись бы ты тогда — тебя бы только за это менты порвали.
Рыжий слез со стола и стал копаться в его ящиках. — Была же где—то у меня еще фляжка. Фляжку он не нашел. Тогда он уселся обратно на стол и продолжил с сожалением.
— Но вот момент. Приходит к венерологу еще один паренек и говорит что страдает уже дней с десять как. И от той же самой болезни. Раньше стеснялся идти, дурила. Думал само пройдет. Ну так вот, выясняется, что от этой же самой Люськи и заразился. Так и выяснилось, что она тебя оговорила. Блядища еще та оказалась. Скандал замяли, дело закрыли, эта тварь вообще из города уехала.
Теперь все, чувак. Свободен ты теперь как птица. Куда пойдешь теперь?
* * *Человек спустился по широкой мраморной лестнице особняка к выходу.
Равнодушный контролер, этот страж государевого закона и порядка, нанизал пропуск на длинный штырь, нажал педаль турникета и отвернулся вглубь своего обиталища. Там из нелепого обмылочного телевизора, детища неизвестной азиатской локации, лилась безликая жизнь.
Человек помял в руках шапку, переступил с ноги на ногу, выдохнул и шагнул за порог. Черным контуром в на миг посветлевшем проеме высокой, купеческой двери мелькнула его фигура и опять настали тихие сумерки.
Кто был этот человек, какой была его душа, куда он стремился, откуда шел и куда пришел, так и осталось непонятным. Что двигало им в его жизненном пути, какие побудительные причины, какие мотивы и задачи — бог ведает.
Но он шел, этот человек, куда—то и зачем—то постоянно шел. И вот он прошел небольшой отрезок вечного пути и готовился начать новый.
