Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2012)
А между тем украинская фантастика в сравнении с детективом, как ни странно, процветает: год от года увеличивается количество, разнообразие и качество текстов. Авторы колонки уже много лет работают в жюри жанровой международной литературной премии «Портал», которой награждаются лучшие фантастические произведения, изданные и на русском (не только и даже не столько в Украине), но — что для нас важно! — и на украинском языке. Если в середине 2000-х украинский шорт-лист практически совпадал с лонг-листом — так мало издавалось фантастики даже в самом широком понимании термина, — то в последнее время отбор довольно жесткий: шорт-лист показывает не только литературное качество, но и жанровое разнообразие, и в результате украинский номинационный список этого года оказался объективно интереснее русского.
Украинская фантастика развивается привольно не только по причине издательского равнодушия. (Пристальное внимание издателей к какому-либо жанру или теме приводит, во-первых, к господству формата и, во-вторых, к снижению общего уровня.) Читательский запрос на фантастику отчасти удовлетворяется книгами, выпущенными в России, и интересу издателей к этому жанру этот факт, разумеется, не способствует. К тому же в Украине практически полностью отсутствует и еще один важный фактор, во многом определяющий взлеты и загнивание российской фантастики: у нас нет обособленного украиноцентричного фэндома [32] (подчеркнем: именно «-центричного», а не «-язычного»). Фэндом может быть весьма благотворен для развития жанра, но может и оказаться тормозом, поскольку в массе своей читательские предпочтения инерционны — особенно это видно на примерах присуждения «демократических премий» на крупных конвентах (съездах писателей-фантастов и любителей фантастики).
Украинская же фантастика в значительной степени пишется вообще вне контекста жанрового формата, как русско-, так и англоязычного: наши писатели нередко заняты изобретением велосипедов (или перекраской очень-очень старых в национальные цвета: уж Азимова-то с Брэдбери они читали). Но, с другой стороны, культурная девственность до некоторой степени помогает свободе поисков — и эта свобода дает обильные и неплохие плоды. Самое удивительное, что результаты зачастую укладываются в рамки субжанровых поэтик. Это многое говорит о самой природе жанра: существуют, оказывается, модели, которые возникают неизбежно, как бы сами собой, на пересечении культурных кодов, а не порождаются напрямую из развитой традиции.
Вот, например, один из лауреатов «Портала» этого года (премия «Открытие себя» им. В. И. Савченко) — роман Ярославы Бакалец и Ярослава Яриша «С седьмого дна» [33] . На жанрово искушенный взгляд это — типичная криптоистория, повествование о скрытых (научно-фантастических, мистических, конспирологических) причинах известных исторических событий и процессов [34] . Судите сами: разброд и раздрай между соратниками Богдана Хмельницкого сразу после его смерти, начало так называемой «Руины» (1657 — 1687) — общего упадка и гибели государственности. А соль в том, что герой-повествователь — черт по имени Недоля, которого Люцифер отправил на землю вместе с напарниками, Лихом и Бедой, чтобы те спровадили на тот свет побольше козаков, а желательно — вообще уничтожили козаческую державу, из-за которой дела у чертей стали совсем плохи. Во времена Богдана «козаческий дух разлился всюду, у каждого в очах и в сердце была вера, которая шла из старых дум и песен, а еще — из школы и церкви» (здесь и далее — пер. Т. К., М. Н.). Конечно, здесь выдается желаемое за действительное: национальный миф — миф о козаках как защитниках веры и о несостоявшемся золотом веке гетманской Украины. Козачество здесь, мягко говоря, идеализировано, да и сама Гетманщина (Гетманат Хмельницкого) — противоречивый период даже для поборников украинской государственности. Но вспомним, чем стал миф о короле Артуре для Британии. Что на самом деле думал Арториус о защите земель британских, мы не знаем. Козаки действительно мыслили себя рыцарями христианства: их фольклор, вплоть до боевых гимнов, глубоко религиозен, это по сути молитвы святому Георгию, архангелу Михаилу и Богородице; среди старшины и рядового козачества действительно было принято под старость уходить в монастырь — и в этом смысле роман вполне историчен, как историчны политические расклады того времени, да и просто сюжеты и персонажи. В итоге черти добиваются своего, но рассказчик и сам не рад; недаром он так настаивает: «Ищите грех не в книге и даже не в нас, а в самих себе».
По беглому описанию понятно, что роман очень многое роднит и с классическим историческим романом, вполне процветающим в Украине, и с его национальной «химерной» модификацией. Да и притчевая метафорика ясно просматривается. Иными словами, генезис понятен, а результат в силу конвергентной эволюции можно отнести к жанру, о котором авторы даже не думали.
Вот еще пример, уже другого рода. Повсеместно уверенно набирает обороты жанр «городского», или, точнее, «современного фэнтези» (contemporary fantasy). Его поэтика строится на эффекте уэллсовской «двери в стене»: чудо есть и в нашем мире, совсем рядом, за углом. Чем реальнее и узнаваемее антураж, тем сильнее эффект вторжения в него удивительного. Нельзя сказать, что со времен Уэллса жанр этот был вовсе забыт — так построены многие литературные сказки ХХ века (скажем, «Малыш и Карлсон, который живет на крыше» или «Мэри Поппинс»), — но популярность он начал приобретать лет тридцать назад и сейчас объединяет тексты как элитарные («Маленький, большой» Джона Краули), так и вполне массовые или даже трэшевые (от «Дозоров» до многочисленных вампириад). Причины возвышения городского фэнтези очевидны: оно помогает преодолевать невроз урбанизации через эстетизацию новой среды обитания. Неуютный и опасный мир мегаполиса должен быть заселен малыми богами, а беспросветная жизнь «городского планктона» может обрести смысл, только если она встроена в архетипический, «высокий» сюжет. Из давящих объятий бетона и стали двери все-таки ведут в цветущие миры [35] .
Нужно заметить, что ни российские, ни русскоязычные украинские опыты в этом направлении, ни тем более англо-американские не оказали сколь-нибудь заметного влияния на украинских писателей. А тексты тем не менее появляются во все более заметных количествах и все более широком разнообразии. Урбанизация в Украине проходит сравнительно мягко — горожане не порывают с сельскими и местечковыми корнями, — но украиноязычная литература десятилетиями была искусственно замкнута на сельской тематике. Неудивительно, что сама логика развития культуры подсказывает те же средства преодоления тех же неврозов.
Вот роман Дары Корний «Тучегон» [36] : история молодой художницы, которая сталкивается с древним могущественным существом, вселяющимся в людей как вторая душа (колдуны-двоедушники — устойчивый образ украинского фольклора). Издатель старательно замаскировал роман под «Сумерки» Стефани Майер, а между тем — это классическое городское фэнтези с сильной национальной мифопоэтической компонентой, и ближайшая параллель — современный «малый классик» канадской фантастики Чарльз де Линт. Книга Корний, как и многие сочинения де Линта, — роман взросления; как и зачастую у него, в центре событий — богема; как и у него, очень узнаваемо прописана городская реальность (в случае Корний — Львов), напрямую сопряженная с иными пластами бытия; и даже свойственные де Линту изобильные упоминания книг, музыкальных альбомов, фильмов, с помощью которых определяются координаты внутреннего мира героини, — все это есть в «Тучегоне». И при этом, как нам абсолютно точно известно, на момент написания романа Корний понятия не имела о Чарльзе де Линте.
Еще один случай: роман Олены Захарченко «Семь ворот» [37] . Киевская студентка «на перекладных» добирается во Львов, чтобы попасть на похороны погибшего друга. Снова реальность перемешана с мифологией, и героиня — в каком-то смысле шумерская богиня Инанна, которой нужно пройти семь уровней загробного царства. В пересказе слегка напоминает Нила Геймана с его «Американскими богами» и «Сэндменом» — а на деле это конструкт, собранный из низового извода постмодернизма.
Конечно, ни перечень авторов, ни жанровые модификации этим не исчерпываются: в рамках городского фэнтези пишется и подростковая литература, и чистая «развлекуха» без малейших претензий. Примечательно, что все эти разноуровневые тексты не обнаруживают ни малейших следов знакомства с зарубежными литературными аналогами, однако с мировым контекстом все же взаимодействуют, причем довольно причудливым образом. Они (как и детектив) прямо зависят от кинематографа и телесериалов, которые, в свою очередь, обильно заимствуют у литературы идеи и образы. В таком способе заимствований нет ничего дурного (Корний поминает не кинокомиксы, а «Небо над Берлином» Вендерса), но, пройдя через огрубляющий фильтр кино, западные тренды дошли до наших авторов как общий контур типа «раскрась сам». В результате «раскраска» обретает отчетливо национальный колорит, и литература благополучно минует этап калькирования чужого опыта.
