Великая война - Гаталица Александар
А он, как он отправился на свой новый спектакль? С двумя битком набитыми чемоданами, в самом лучшем пальто. Он хлопнул себя по лбу и вернулся в свою квартиру на Литейном проспекте. С помощью соседки Завроткиной, доброй души, будущей «коллективистки», вечно переживающей за всех жильцов, вытащил содержимое чемоданов и связал в узлы, спрятав лучшие вещи поглубже. Завроткина сказала, что в дорогу нельзя отправляться безоружным. У него должно быть с собой хоть какое-то оружие, хотя бы заржавевший театральный пистолет, из которого ему не удалось выстрелить себе в сердце. Юрьев положил его в багаж, снял модное пальто и надел купленное еще в 1882 году. Когда-то оно было красивого черного цвета с модными в то время шелковыми лацканами, сейчас уже настолько лоснящимися, что в них можно было смотреться как в зеркало. Перед его уходом соседка Завроткина еще и оторвала от этого старья лоскуток и сказала: «Вот теперь можете ехать! С богом, соседушка, помоги вам Господь!»
Подготовившийся к путешествию Юрьев с перекинутым через плечо узлом отправился в путь, как веселый актер, направляющийся в комедию, чтобы избежать трагедии. Он снова явился на Николаевский вокзал, перескочил через отбросы человечества, громоздившиеся на мраморном полу зала ожидания, и вышел на перрон. Удивился, не увидев под еще точными вокзальными часами ни одного поезда. Кто-то сказал ему, что теперь посадка производится не на перроне, а на расстоянии добрых полверсты по рельсам, у выходного светофора. Убирать вокзал и подъездные пути некому, и поэтому паровозы — по решению заважничавшего комитета железнодорожников «Викжель» — доходят до замусоренной территории и останавливаются. Нужно было спешить, и тут актер впервые почувствовал преимущества старой одежды и нового способа упаковки багажа. Забросил свой узел на плечо и спешно затрусил по путям. Задыхающийся, с позорными горошинами пота на лбу, он добрался до поездов.
Несколько составов дожидались своих пассажиров. Паровозы выбрасывали вверх клубы серого дыма нехотя и лениво, как будто все беглецы должны их просить, чтобы они вообще тронулись с места. К каждому локомотиву, как к какой-нибудь упрямой кляче, было прицеплено всего по два или три вагона, а пассажиров было по меньшей мере в три раза больше. Актер выбрал путь в самое сердце России, на Южный Урал. Там он найдет свой спектакль с деревянной дачей, русской баней, хрустальным снегом, прекрасной женщиной и русской печкой. Он вошел в переполненный вагон и чуть было не упал на колени к какой-то цыганке. Повторяя «простите, простите», кое-как примостился среди пассажиров, образовавших некую податливую человеческую массу. До отхода поезда оставалось еще как минимум три четверти часа. Юрьев слушал разговоры пассажиров. «Керенский совсем недалеко от города, в Гатчине. Юго-западный ветер уже доносит запах его солдат». «Жестокий генерал Корнилов, уже пытавшийся в этом году взять Петроград, освобожден. Своими собственными руками он убил стороживших его солдат, и теперь со своей дикой азиатской дивизией текинцев угрожает всем и каждому». «Контрреволюционный юнкерский переворот начнется в полночь. Подпись: Гоц и Полковников». «Правда ли, что большевики бежали на „Аврору“ и готовы отплыть в любой момент?..»
В Петрограде поставили спектакль, без сомнения являвшийся трагедией, и поэтому перепуганный актер был счастлив, что находится в поезде. Только бы он тронулся. Наконец состав дернулся и пошел по перепачканным сажей рельсам мимо водонапорных башен и стен, на которых утренние лозунги были перечеркнуты вечерними. Последний взгляд на Петроград Юрий обронил без любопытства и сантиментов, а затем друг друга начали сменять обледеневшие поля, низкие заросли кустарника, редкие деревушки и какие-то черные птицы с желтыми клювами, сопровождавшие состав метрах в десяти. И этот поезд часто останавливался. Однажды его чуть не реквизировали для нужд Народного комитета Уфы и Златоуста. По дороге часть пассажиров сошла, часть была мобилизована в армию, на их место пришли другие, но состав все-таки двигался дальше. Когда они миновали Златоуст, Юрьев решил, что его пьеса начнется в Чурилове. Это настоящая русская провинция. Он помнил, что однажды был здесь проездом в соседний Челябинск, где играл в пьесе «Месяц в деревне».
Ему не терпелось приехать и обрести покой. Поезд наконец прибыл к небольшому деревянному вокзалу Чурилова, и актер со своим узлом с готовностью выпрыгнул на перрон. Поискал извозчика, но его не оказалось. Он спросил об автобусе, но ему сказали, что все автобусы реквизированы для нужд Совета Челябинской области. Он вздрогнул и сказал себе, что снова попал не в ту пьесу. В этой «неправильной пьесе» он провел три дня, ожидая следующего поезда. Пришлось ходить на рынок и продавать там вещи «из середины узла» за кусок жирного копченого сала, пахнувшего… плесенью. Наконец, грязный и голодный, он дождался своего поезда. Очередным прекрасным русским городом, куда он прибыл, была Медведка. Снова та же картина, даже худшая. Какой-то явно мертвый человек лежал рядом с платформой, и никому не пришло в голову его убрать, словно актер Юрьев оказался в одной из трагедий Шекспира. Очевидно, что на русской сцене ставились только трагедии, но премьер Александринки, бенефис которого в пьесе «Маскарад» состоялся неделей раньше, не собирался прекращать поиски. Он известный, опытный актер и имеет право выбирать репертуар.
Снова на поезд! Три дня и три ночи, три страшных дня и еще более страшных ночи, три туманных дня и три непроглядных ночи понадобились ему, чтобы перебраться из Челябинской в Ярославскую область. Там он мечтал найти еще один идеальный провинциальный русский городок — Лесную Поляну, но когда увидел, что и там революция и что нигде нет остекленевшего, как зеркало, снега, снова вытащил свой театральный пистолет, но пуля и в этот раз отказала ему. Неизвестно, где остановился актер в своем путешествии по России, но соседка Звороткина клялась, что он больше никогда не вернулся в свою удобную квартиру на Литейном проспекте.
И в доме доктора Честухина на Фонтанке снова царила суета. Собирали одежду в узлы: один будет нести доктор, один для тетки Маргариты, один для Настасьи и еще один, маленький, для Маруси. Честухины тоже слышали, как лучше всего собираться в дорогу, но вместо оружия доктор положил в свой узел самые необходимые медикаменты и инструменты. Все укоряли его за то, что он берет это с собой, но он настаивал: врач не отправляется в дорогу без своих инструментов. Ему уступили. Заторопились, почти сталкиваясь друг с другом, как в какой-то комедии, пытаясь что-нибудь добавить к уже отобранным вещам. В конце собрали семейный совет. Каждый перечислил то, что нужно взять с собой, и все не сводили глаз со стоящих на столе ценностей: посеребренного самовара, двух небольших икон, поддельного яйца Фаберже, двух больших гобеленов на буколистические сюжеты, двух Лизиных колец из золота пробы в двенадцать карат с небольшими рубинами, прекрасного янтаря с заточенной в нем пчелкой, подаренного Сергеем жене на новый 1915 год, Георгиевского креста, полученного Лизой на Восточном фронте, и двух любимых кукол Маруси. Сейчас семейный совет должен был решить, что они возьмут с собой. Инструменты доктора на этот раз не были выставлены на домашний аукцион.
Уже подошли к дверям и, подобно всем беглецам, задали себе вопрос, надо ли их запирать, но тут доктор Честухин хлопнул себя по лбу, словно что-то забыл. Остановился и сказал: «На этот раз мы никуда не едем». Никто не возражал. Казалось, всем стало легче. До вечера они распаковали все вещи, а ценности хорошо припрятали в дымоходы и под расшатанные пороги.
Честухины, может быть, и могли отказаться от поездки, но Романовы не могли. Одних караульных сменили другие, гораздо более жестокие и необразованные. Кто-то мимоходом сообщил им, что произошла новая, большевистская революция. И тогда царская семья отправилась в дорогу. Из Петрограда выехали все члены семьи, царский врач Боткин, одна служанка и один матрос, не желавший расставаться с цесаревичем. Вначале они ехали в каком-то бронированном автобусе, переоборудованном для целей революции. Первое путешествие длилось недолго. Их отвезли в пригород Петрограда. Разрешили взять с собой самое необходимое: иконы, часть фамильных украшений, серебряный чайник, небольшую бирюзовую птичку из мастерской Фаберже, по одной песцовой горжетке для царицы и великих княжон, некоторые книги из библиотеки Александры Федоровны, среди которых выделялся «Антихрист» преподобного Нила, а также носильные вещи. Никто не заставил их связывать одежду в узлы. Вначале революционеры пытались быть если не любезными, то хотя бы практичными и полезными. Романовым сказали, что их переводят в безопасное место.
