Георгий Пряхин - Хазарские сны
Но была благодарна ему — за того, остающегося, что, свернувшись калачиком, спал у нее под сердцем под эти бессвязные прощальные слова.
Глава VII. ЗАХВАТ
Утро наступило так, словно что-то над Волгою разорвалось. Выспев, треснула и разодралась — даже не по краям, а, кажется, в самом зените — ночная пелена и с невнятным шорохом осыпалась по бокам сразу же, ослепительно и бескрайне, блеснувшего в этом молодом проране летнего утра.
Плод его сочен, сверкающ и душист — из каждого надкуса радугой брызжет роса. Прекрасно натянутая душа его сладострастно трепещет под неисчислимыми хлыстами разновеликих птичьих голосов.
Волга!
Сергей и Виктор вскочили одновременно, помолодевшие, трезвые, утренние.
По очереди побрившись, вместо душа почти что голышом потрюхали к реке. Вскоре к ним присоединились и другие. Один за одним, как дубовые бочонки с соленьями в прорубь, плюхались с дощатого помоста, служившего лодочным причалом, в еще холодную, утреннюю волжскую воду полновесные голые тела — еще чуть и Волга выйдет из берегов. От мужских оглушительных возгласов на миг, оглохнув, примолкли даже окрестные птицы. А когда, опомнившись и раззадорившись, запели вновь, в их песнопениях появилась солоноватая примесь здорового утреннего мата, как будто запели они теперь не свои классические произведения, а похабные народные частушки. Плыл по Волге молоток, ну и пусть себе плывёт… Скопировали…
Завтрак был на скорую руку, и в восемь утра вице-губернатор вывел их на рыбалку: так детишек в детском саду выводят на экскурсию. Взяли несколько лодок, распределились попарно. Из Сергея рыбак никудышный: червяка посадить, распять по-людски не сумеет, и вице как-то сразу, с одного взгляда разглядел это и, как самый сноровистый в команде, что также видно было с первого взгляда, определил его напарником к себе.
Сергей, пожалуй, вообще второй раз в жизни выходил рыбачить на лодке.
— Поздно… Лежебоки, — сетовал Антон Петрович. — Кто же на рыбалку идёт, позавтракавши? Вон даже собак перед охотою не кормят…
Сергей улыбался: как будто не он сам, не Антон Петрович, только что едва ли не силком заставлял подналечь на кислые блины с икрою и запивать не только водкою, но еще и местным, домашнего приготовления и потому не менее забористым, чем водка, кумысом из конского и верблюжьего молока.
Волжский рукав, который они пересекают, почти недвижим. Лоно вод — точнее не скажешь. Ни одной гримасы на нём, если не считать широких и медлительных, как потаённые мысли, разводов, остающихся после их пластмассовой лодки. Плыви они по небу, разводы были бы точно такими же, эфемерными. Да они и плыли почти что в вышине, и всё, что их окружало, казалось всего лишь небесным отражением. Преломлением земного. Если так, тогда не птицы поют сейчас вокруг, а сами ангелы, благо что лексика их вновь стала вполне нормативной и совершенно благозвучной: мир, всколыхнувшийся было обрушеньем десятка выхоленных мужских тел, вновь вошел в утренние свои берега. Антон Петрович велел рассредоточиться лодкам по разным заводям и сам гнал их посудину, не доверяя Сергею, сильно и целенаправленно, как будто точно знал, где зарюет косяк легкомысленных золотых подводных лежебок. Сергей исподволь наблюдал за ним и, в общем-то, проникался к нему расположением. И думал о том, что в бизнес всё-таки приходят люди немного другие, нежели приходили в своё время в партию. Партийцы, тоже начинавшиеся когда-то с таких вот рукастых и молоткастых, с годами и поколениями стали вырождаться и скукоживаться. Каста со временем стала всё больше воспроизводить себя сама, а если и черпала что-либо на стороне, то предпочитала в подручных материалах иметь воск, а не гранит. Так, постепенно, и стала циркулировать дистиллированная вода там, где циркулировала кровь.
Вспомнился старый-старый партийный анекдот.
— Сколько проживет на необитаемом острове секретарь ЦК КПСС?
— Ровно столько, сколько протянет его помощник. Как только помощник окачурится, в тот же день и секретарь отбросит копыта…
Эти — другие. Спокойно и плотно ведёт лодку, без посторонней, особенно Серегиной, помощи разбирается с удочками, насаживает и забрасывает так, что леска со свистом режет утренний вкусный воздух… Видно, что на реке вырос — уже по одному ходу лодки и по знанью мест, куда править, где может обретаться тот же волжский щеголеватый канатоходец — судак. И сруб при необходимости поставит, и душу, при случае, вынет. Такой не только сам себя, но еще и помощника запросто прокормит. Не зря именно к ним липнут сейчас прилипалы всех мастей. Пришедшие из конкретных дел, из племени челноков, этой сеголетковой молоди современного российского капитализма, из фирм, где за копейку удавятся, а за две удавят, они и в новых своих эмпиреях предпочитают не терять этой генеральной, дубовой направляющей. Навыка выживать на необитаемом острове.
И даже Серегу обучить пытается!
И червя насаживать, и забрасывать. Напарник вице-губернатору действительно попался слабообучаемый. С червяком-то справился, с лескою тоже — правда, без врожденного вице-губернаторского шика: какой там шик, сам себя чуть за ухо не поймал! — а вот ни одного утянутого в серебристый концертный фрак судака выманить на публичные вокализы не удалось. А у Антона Петровича под ногами — целая вибрирующая спевка. Пасти яростно разевают, но такие высоченные ноты берут, что человеческому уху не разобрать — только нечеловеческому. Рыбная ловля в подмастерьях — все равно, что эпигонство в литературе или другом искусстве: и червяк тот же, и замах замечательный, и стиль — как у мэтра, а улова-то всё равно нема.
И Сергей, откинувшись на нос лодки, что увязла в недвижной воде, тоже как пойманная за волосы кем-то снизу, и, подложив под голову скрещенные кулаки, просто любовался ловким и бывалым человеком: занятие не хуже рыбной ловли.
И думал.
Кто он сам для этого человека? Директор, даже не хозяин, мелкого московского издательства. Некое уважение и дружелюбие Антон Петрович сдержанно излучает по отношению к нему скорее по инерции — в силу каких-то некогда занимавшихся Сергеем высот, возраста — вице-губернатор года на четыре помоложе него — а главное, благодаря серьезной компании, в которой явился Сергей под его гостеприимное покровительство. Уважение и дружелюбие не столько по отношению к самому Сергею, сколько к Виктору, Воронину, Мусе, которых вице-губернатор действительно знает не один год и которые весьма полезны и ему, и области: вон сам Тракторный завод берет у того же Виктора кредиты на зарплату… Чужим светом торгуете, Сергей Владимирович!.. А ведь было время, когда пирамида торчала в обратном положении. Пропасть была между ним и этим парнем. Сохранись прежнее положение вещей, вряд ли они и пересеклись бы когда-либо. Маловероятно, что рыбачили бы вместе где-то до тыща девятьсот девяносто первого. Слишком разные берега были у них.
С высокой-высокой горы летишь ты, Сергей Владимирович, — и неизвестно ещё, где остановишься.
Но каким бы горьким ни был личный, Сергея, счёт к событиям девяносто первого года, отбросившим его к той социальной ступени, с которой он когда-то лишь начинал, стартовал, но в его размышлениях о темных, венозных русских революциях в последнее время появился какой-то настойчивый новый импульс — не в предощущении ли очередной?
Их сейчас принято ругать налево и направо. И яростнее всего почему-то клеймят и хоронят революции именно те, кто всегда успевает воспользоваться их плодами. Считая, видимо, что дозволенное им не может быть дозволено более никому. Серёгин род революция рубит под корень, и уже не в первый раз. И всё же…
При специфической русской самоорганизации и ревностном самообслуживании власти именно революции как таковые являются, увы, едва ли не единственным инструментом смены элит. А стало быть — просто инструментом истории, ибо вся история человечества есть не что иное, как бесконечная смена элит. Окуклилась, выдохлась, разложилась и выродилась одна элита — девятым валом над нею, вздымая с самого дна и грязь, и ворвань, и камни, и песок, и кровь, кровь, кровь, встает другая. И ни от чьего конкретного желания или нежелания это не зависит. Вернее, зависит примерно так же, как от страстей наших грешных зависят, скажем, цунами или землетрясения. Это скорее страсти наши зависят от революций и даже формируются ими — так же, как в самой прямой зависимости, оказывается, находятся они от первоисточника всех абсолютно земных пертурбаций — солнечной активности. Они и зарождаются по одним и тем же грозным и мерным законам, скорее геофизическим, чем психофизическим.
И последние станут первыми — эта библейская истина реализуется в России чаще всего своим самым сжатым, самым пневматическим ходом: передёрнутого затвора.
Весь вопрос лишь в качестве предоставляемого эпохой оружия, определяющего разницу между убийством и самоубийством.
