Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2011)
Церковь в режиме on-line: на что наступает религия в России. — «Православие и мир», 2011, 28 февраля <http://www.pravmir.ru>.
Говорит протодиакон Андрей Кураев: «<...> в современном демократическом обществе независимость обеспечивается независимостью источников финансирования. (Я говорю о независимости не личности, а института. Личности для независимости достаточно просто иметь живую совесть…) Недаром же Хомяков считал, что слово „свобода” происходит от „свой быт”. Так вот, никакие реставрационные и строительные работы, серьезные гуманитарные, благотворительные и просветительские проекты Церковь не сможет осуществить без „своего быта”».
«Русская Православная Церковь — это глобальный институт глобального мира».
Борис Шапиро. «Поэтика Целана — преодоление задыхания». Беседу ведет Елена Калашникова. — «Лехаим», 2011, № 2, февраль.
«На русском довольно много замечательных переводов его [Целана] стихов, два-три десятка, наверное. Скажем, Алексей Парин переводил те же самые стихи Целана, что и я. В своей переводческой программе он исходит из ритма, он точнейшим образом воспроизвел ритм как музыкальную основу, но не воспроизвел умирания. Может быть, он не согласится с тем, что агония — главная структура в поэтическом процессе Целана.
Я не собираюсь умирать, но это не значит, что у Целана нечему научиться: и его фантастической языковой работе, и проникновению в психофизиологию стиха через пограничное состояние умирания, и борьбе с этим состоянием. Мне кажется, именно эти аспекты я в целановском духе воспроизвожу на другом языке».
«У Целана я не понимал целого ряда мест, но потом выяснялось, что это цитаты, аллюзии, перепевы, перекличка, спор, антиассоциация. Он не утруждает себя примечаниями, поэтому переводчику нужно проделать огромное количество работы.
У Целана, наверное, половина цитат из Гельдерлина, 10—15 процентов из Кафки, а еще из Шекспира, Мандельштама, Маяковского, Есенина… <...> В одном и том же стихотворении он цитирует поэму „Рейн” Гельдерлина, пророка Иезекииля, Кафку и Салтыкова-Щедрина».
«Я — советский человек». Беседа с биологом и поэтом Дмитрием Сухаревым. Беседовала Любовь Борусяк. Часть 2. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 16 февраля <http://www.polit.ru>.
Говорит Дмитрий Сухарев: «Галич как был конъюнктурным автором и благополучным драматургом, так и остался конъюнктурным. Даже в своих протестных песнях, потому что это стало конъюнктурой. Я позволю себе это сказать, зная, что мои слова вызовут вопли возмущения в нашей замечательной интеллигенции».
Начало беседы см.: «ПОЛИТ.РУ», 2010, 15 декабря.
Вадим Ярмолинец. Одесский узел Шкловского. — «Волга», Саратов, 2011, № 1-2 <http://magazines.russ.ru/volga>.
«Статья Виктора Шкловского „Юго-Запад” появилась в первом номере „Литературной газеты” за 1933 год и положила начало разговору, продолжающемуся по сей день. Как и 78 лет назад, на поставленный автором вопрос — существует ли Юго-западная литературная школа и, если существует, где следует искать ее корни — толкового ответа нет».
Составитель Андрей Василевский
«Арион», «Вестник русского христианского движения»,
«Вопросы истории», «Вопросы литературы», «День и Ночь», «Знамя», «Иностранная литература», «Лампада», «На память будущему», «Наше
наследие», «Нескучный сад», «Новая Польша», «Новый город», «Рыбинская среда», «Фома»
Владимир Аристов. «Клементина» (о стихах и судьбе Инны Клемент). — «Арион», 2011, № 1 <http://www. arion.ru> .
О судьбе и стихах поэтессы, погибшей десять лет тому назад.
«В конце 70-х, начале 80-х ее стихи наконец начали понемногу публиковать, в том числе в „Новом мире”, но сложившаяся и обещанная к изданию книга стихов так и не вышла. Личные и общие линии жизни странно соединились, драматический и безвольный, безнадежный фон эпохи, казалось, предопределил ее выбор — уход и отказ от стихов (в конце 80-х она почти перестает писать) и постепенное погружение в частную жизнь с неопределенностью, безденежьем и безвольным алкогольным выбором (только ли это „Алкоголи” поэтические, аполлинеровские?). Все же именно Инна Клемент немногими словами сумела передать то состояние утренних (или предутренних) сумерек начала 80-х: „День фиолетов... Звонкие тени лицо превращают в металл”, — начало ее позднего стихотворения, в нем передана тоска того времени: полуокраинные, полураскрытые дворы Шарикоподшипниковской, Автозаводской... Но когда на обороте „темного дня”, как под грунтом холста, невидимый взгляду — яркий цвет и свет.
Все же лучшие строки ее сохранившихся или лишь частично уцелевших стихов продолжают свое действие. <…> Невыразимое обаяние 70-х (до сих пор лишь малой долей изображенное, определенное) — самого „мирного” и невероятно горького времени, юности, которая для многих не стала зрелостью, а превратилась (как ни громко это звучит) в „возмездие старости”, — стихи, осколки стихов Инны Клемент — это поэтическое слово, а не только невысказанные другим воспоминания».
Евгения Власова. Не хочу работать! Почему Емеля лежал на печи. На вопросы корреспондента отвечает профессор Московского городского психолого-педагогического института, старший научный сотрудник Психологического института РАО Андрей Копьев. — «Нескучный сад», 2011, № 2 <http://www. nsad.ru>.
«<…> Бывает еще лень как самостоятельная страсть. Человеку именно хочется лениться, в этом есть своего рода кайф.
— То есть Емеля страдал страстью лени?
— Во всяком случае, никакого интеллигентского расщепления в нем не было, ему просто нравилось бездельничать. Но вообще это фигура двойственная, я бы не стал так уж записывать его в банальные бездельники. Это простодушный дурень, который ни за что не несет ответственности, он благодушен, незлобив. И что еще в нем есть хорошего и трогательного — он полагается на щучье веление. Он доверчив той доверчивостью, которая свидетельствует о способности к духовному упованию, им вполне можно иллюстрировать заповедь Спасителя „будьте как дети”. Так что Емеля — персонаж неоднозначный. И кстати говоря, всегда ли так плохо лежать на печи? В обществе бытует мнение, что не ленится тот, кто просто на месте никогда не сидит. Это очень сомнительный тезис. Помните, у Ильфа и Петрова был персонаж такой — кипучий бездельник слесарь-интеллигент Полесов. Безделье может быть кипучим, сама по себе активность еще не есть ценность. Важно — ради чего мы эту активность развиваем. И способен ли человек отделять значимые ценности, ради которых он проявляет активность, от того, что не заслуживает никакого внимания. Иногда лучше и на печи полежать — здоровее будешь».
Игорь Голомшток. Воспоминания старого пессимиста. — «Знамя», 2011, № 2 — 4 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Но пора вернуться к моему путешествию с Синявскими.
Главным интересом Андрея были не столько иконы, сколько книги. Когда-то жившие в этих местах старообрядцы устраивали в подвалах своих домов так называемые скрытни, где обитал какой-нибудь ушедший от мира и неправедной (с точки зрения сторонников старого обряда) Церкви монах и занимался переписыванием книг. Один из таких скрытней Синявские обнаружили еще во время их первого путешествия, и теперь они снова пришли сюда, захватив с собой и меня. Это было большое, во всю площадь избы, помещение без окон, с низким потолком, буквально заваленное бумажной продукцией. Рукописные Жития, Апокрифы, старопечатные Библии, Четьи-Минеи, старообрядческие молитвенники — все это кучами громоздилось на полу как ненужный хлам. Потомки этих книголюбов, еще жившие в избе, никакого интереса к книгам не проявляли, ценности их не видели и использовали только как бумагу для цигарок. „За пятерку — сколько унесешь!” Мы грузили эти сокровища в лодку, а потом, уже в крупных населенных пунктах в низовьях Мезени, Синявские по почте отправляли их на Хлебный.
Я тогда больше интересовался нидерландскими художниками XV века, чем древнерусскими памятниками. На остановках ловил рыбу, в деревнях с интересом прислушивался к разговорам Синявского со стариками — о прошлом, о жизни, о вере, с приятным удивлением созерцал жизнь этих местных людей с их традиционным устойчивым бытом, с прочными моральными устоями, с готовностью всегда помочь ближнему. Как будто из Советского Союза мы попали в сохранившийся каким-то чудом обломок старой Руси. Когда у нас ломался мотор, чуть ли не половина мужского населения деревни собиралась вокруг этой чертовой машинки, чтобы привести ее в порядок. Деньги за работу они брать отказывались. Такой же отказ мы получали, когда хотели заплатить за ночлег (обычно на сеновале), за молоко, за скромное угощение. Майя, наученная прошлым опытом, возила с собой фотоаппарат „Момент”, который делал снимок и тут же выдавал карточку. Однажды утром, когда мы спустились с сеновала, перед нами открылось зрелище умилительное. По всей улице на завалинках, скромно потупившись, чинно сидели старухи в черных, очевидно, лучших своих платьях, молодухи в нарядах, некоторые в кокошниках, с детьми, причесанными, помытыми, принаряженными. „Сними их”, — толкнула Майю локтем в бок наша хозяйка. В избах, как правило, на месте прежних иконостасов были приклеены семейные фотографии: молодожены, умершие близкие, бравые солдаты — снимки, присланные из армии. Но Майя была первым фотографом, появившимся в этих местах за много лет».
