Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац
И носятся они над ним, и шумят, и галдят. Посмотрел Франц наверх. В голове — обрывки мыслей, а воробьи знай честят его на все корки…
Погода стоит осенняя, в кинотеатре Тауенцинпалас идет картина "Последние дни Сан-Франциско", в егерском казино выступают пятьдесят красавиц танцовщиц; "тебя я за букет сирени поцелую". И решил тут Франц, что жизнь его кончена, что ему каюк, словом — что с него довольно.
Грохочут трамваи, все куда-то едут; а куда бы мне поехать? Вот № 51; он идет по маршруту: Норден, Шиллерштрассе, Панков, Брейтештрассе, вокзал Шенгаузераллее, Штеттинский вокзал, Потсдамский вокзал, Ноллендорфплац, Байришерплац, Уландштрассе, вокзал Шмаргендорф, Грюневальд, ну-ка сядем да поедем. Здравствуйте, вот мы и сели, — везите нас куда хотите. Сидит Франц растерянный, смотрит на город словно собака, потерявшая след. Ну и город, ни конца ему, ни края. И какую жизнь он, Франц, в нем уже прожил! Да не одну жизнь, а несколько. Сошел он у Штеттинского вокзала, прошел по Инвалиденштрассе. Вот и Розентальские ворота. Магазин Фабиша, вот тут я когда-то стоял и торговал держателями для галстуков, в прошлом году под рождество. Сел на № 41, поехал в Тегель. И когда показались снова красные стены, а слева тяжелые чугунные ворота, Франц притих. Думает: эти места из моей жизни не выкинешь, хочется еще раз на них взглянуть.
Все осталось как было: тянется красная стена, вдоль нее — длинная аллея, № 41 пересекает ее и идет дальше по Генерал-Папештрассе, в Вест-Рейникендорф, Те-гель. Грохочут заводы Борзига. Постоял Франц перед красной стеной и перешел на другую сторону улицы, туда, где пивная. А красные кирпичные здания за стеной вдруг задрожали, заколыхались, разбухли, словно щеки надули. У окон стоят заключенные: уперлись лбами в прутья решетки, все острижены наголо, вид у них изможденный, отощали, лица серые и небритые; стоят и скулят, закатив глаза. Словно ожившие статьи уголовного кодекса, стоят здесь обман, изнасилование, кража со взломом, убийство. Вон они, серолицые, серая шпана. Все ноют и ноют. Это они удавили Мицци.
Франц бродит вокруг громадной тюрьмы, а та все колышется, дрожит, зовет его к себе… Потом побрел он дальше, долго блуждал по окрестным огородам и рощам, пока не вышел наконец опять на улицу, обсаженную деревьями.
И вот он снова на этой улице.
Ведь не я же убил Мицци. Не я! Мне тут нечего делать, что было, то прошло; в Тегеле мне нечего делать, я и не знаю, как все это случилось!
Под вечер, часов в шесть, Франц решил пойти на кладбище. "Пойду к Мицци, туда, где ее зарыли".
А пятеро негодяев, воробьев, снова тут как тут, — сидят на телеграфных проводах и кричат оттуда:
— Ну и ступай к ней, бродяга, ступай! И как у тебя смелости хватает? Где у тебя совесть? Когда она в ложбинке лежала и звала тебя, ты не пришел? Иди же теперь, полюбуйся на ее могилку!
Мир праху наших умерших сограждан!
В 1927 году в Берлине умерло, не считая мертворожденных, 48 742 человека: от туберкулеза 4570, от рака 6443, от сердечных заболеваний 5656, от заболеваний сосудистой системы 4818, от кровоизлияния в мозг 5140, от воспаления легких 2419; детей умерло от коклюша 961, от дифтерита 562, от скарлатины 123, от кори 93. Грудных младенцев умерло 3640. За это же время родилось 42 696 человек.
Покойники лежат на кладбище в своих могилах, сторож ходит по дорожкам с остроконечной палкой, накалывает валяющиеся бумажки.
Сейчас половина седьмого, еще светло, на могиле, под сенью бука, сидит молоденькая женщина в меховой шубке, без шляпы, опустила голову, молчит. Рука в черной лайковой перчатке сжимает записку, маленький такой конвертик. Франц прочел: "Не могу больше жить. Передайте последний привет моим родителям и моему малютке. Жизнь для меня — сплошная мука. Биригер виноват в моей смерти. Пусть теперь радуется. На меня он смотрел, как на игрушку, — поиграл, сломал и бросил. Гнусный негодяй и подлец. Только из-за него я приехала в Берлин, и он один довел меня до этого, он погубил меня…"
Франц вернул ей конверт. — Горе мне, горе. Где же здесь Мицци?
Не убивайся так, не надо! Но он все плачет, твердит:
— О горе мне, горе! Мицци, где ты, моя маленькая? А вот еще одна могила-памятник — словно большой мягкий диван. Ученый, профессор, лежит на нем и сверху улыбается Францу:
— Чем вы так расстроены, сын мой?
— Да вот Мицци ищу, невесту свою. Вы не беспокойтесь, я пройду здесь сторонкой.
— Видите ли, я сам уже умер и знаю теперь по опыту: не надо так близко принимать к сердцу жизнь, да и смерть тоже. Человек может облегчить и жизнь свою и смерть. Когда я заболел, то решил, что с меня довольно. В самом деле, не-ждать же мне, пока у меня пролежни образуются! Чего ради? Я попросил пузырек с морфием, а затем сказал, чтоб играли на рояле фокстроты, что-нибудь модное; и еще попросил прочесть мне вслух "Пир" Платона — прекрасный диалог! Пока мне читали, я впрыснул себе под одеялом шприц за шприцем, я считал, трижды смертельную дозу. Из-за стены доносилась веселая музыка, а мой чтец говорил о старике Сократе… Да, разные есть люди на свете — кто поумнее, кто поглупее.
— Читать вслух? Морфий? Что это вы говорите? А Мицци? Где же она?
Боже мой, какой ужас: на суку висит человек, а рядом под деревом стоит его жена; увидела она Франца — плачет, кричит:
— Идите, идите скорей, обрежьте веревку. Он не хочет оставаться в могиле, а все лезет на деревья вешаться, повиснет, как сейчас вот, криво, и висит.
— Господи, чего же он так?
— Ах, мой Эрнст так долго болел, и никто не мог ему помочь, а послать его куда-нибудь на лечение врачи тоже не хотели, говорили, будто он симулирует. Тогда он пошел в подвал и захватил с собой гвоздь и молоток. Слышу я, он стучит там, забивает гвозди, я еще подумала: что это он там такое делает, может быть, думаю, сколачивает загон для кроликов? Даже обрадовалась, что он нашел себе занятие, а то все скучал без дела. Потом гляжу — его все нет и нет. А дело уже к вечеру. Страшно мне стало. Куда это он запропастился? Посмотрела — на месте ли ключ от подвала, а ключа-то и нет. Тогда уже соседи пошли вниз посмотреть, а потом и полицию позвали. Оказывается, он вбил в потолок здоровенный гвоздь, а сам он был такой щупленький; видно, решил — вешаться так уж вешаться. А вы что тут ищете, молодой человек? Чего вы плачете? Тоже хотите покончить с собой?
— Нет, у меня убили невесту, да вот я не знаю, здесь ли она лежит.
— А вы поищите вон там, у ограды, новенькие-то все там.
Упал Франц возле свежевырытой могилы, плакать сил нет, грызет землю. Мицци, что же это такое, за что тебя так, ты ведь ни в чем не виновата, Мицекен! Что я без тебя буду делать? Когда же и меня зароют наконец? Долго мне еще на свете мучиться?
Наконец встал, шатается, еле идет, потом взял себя в руки и пошел прочь по дорожкам среди могил.
У ворот кладбища Франц Биберкопф, господин с искусственной рукой, взял такси и поехал назад на Байришерплац.
Тяжело теперь Еве с ним приходится. Хлопот не оберешься! Днем и ночью за ним присматривай. Ходит человек — ни живой ни мертвый. А Герберт в эти дни почти не показывался.
Прошло еще несколько дней. Франц и Герберт стали искать Рейнхольда. Это все Герберт затеял. Вооружился он до зубов, всюду шныряет — во что бы то ни стало хочет добраться до Рейнхольда. Франц сперва было не хотел, но потом поддался на уговоры. Да и то сказать — это было для него в жизни последним утешением.
КРЕПОСТЬ ОКРУЖЕНА. ОСАЖДЕННЫЕ ПРЕДПРИНИМАЮТ ПОСЛЕДНИЕ ВЫЛАЗКИ, НО СРАЖАЮТСЯ ОНИ ЛИШЬ ДЛЯ ОЧИСТКИ СОВЕСТИНачало ноября. Лето давно миновало. Дожди зарядили на всю осень. Далеко позади остались те блаженные дни, когда солнце заливало улицы, воздух был раскален и мужчины одевались легко, а женщины и того легче — чуть ли не в одних рубашках ходили. В те дни и Мицци носила белое платьице и маленькую, плотно облегающую голову и прикрывающую уши и лоб шапочку, а потом эта самая Мицци поехала как-то в Фрейенвальде и больше не вернулась.
В суде слушается сейчас дело Бергмана. Он паразит на живом теле страны. Люди, подобные ему, представляют социальную опасность, ибо не брезгуют никакими средствами. Дирижабль "Граф Цеппелин" появился над столицей в пасмурную погоду, при плохой видимости, а в Фридрихсхафене, где он в 2 часа 17 минут поднялся в воздух, небо было совершенно чистое. Поскольку, по данным синоптиков, над Центральной Германией удерживалась плохая погода, дирижабль изменил первоначальный маршрут и взял курс на Штуттгарт. Оттуда он летел в Берлин через Дармштадт, Франкфурт-на-Майне, Тиссен, Кассель, Ратенов. В 8.35 он пролетел над Науеном, в 8.45 — над Штакеном. Около 9 часов цеппелин появился в небе над Берлином. Несмотря на проливной дождь, крыши были усеяны зрителями, восторженно приветствовавшими воздушный корабль, который сделал над городом несколько кругов. В 9.45 в Штакене был сброшен причальный трос.
Франц и Герберт рыщут по всему Берлину; их почти не бывает дома. Франц обошел все ночлежки Армии Спасения и приюты, побывал в ночлежке на Аугустштрассе — ищет, выслеживает. Зашел и в дом Армии Спасения на Дрезденерштрассе, где был когда-то с Рейнхольдом; посидел там. Ночлежники пели хорал № 66: "Зачем еще медлить, о брат мой? Воспрянь и последуй за мной! Спаситель тебя призывает. Дарит тебе мир и покой. Хор: Почему, почему не идешь ты за мной? Почему не влекут тебя мир и покой? О брат мой, ты носишь ли в сердце о "вечном блаженстве мечту? Грехи искупить ты не хочешь? Спеши же скорее к Христу! Зачем же ты медлишь, о брат мой? Смерть близится, суд тебя ждет! Приди же, дорога открыта. Тебя кровь Христова спасет!"
![Ирина Хакамада - Success [успех] в Большом городе](/uploads/posts/books/196023/196023.jpg)
