Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав
Алексей, окрыленный этим, тут же повел меня к стаду и принялся живо, как мелочь в кармане, пересчитывать всех наличествующих там особ женского пола по головам. Их оказалось то ли сто двадцать три, то ли чуть больше, но что-то за сотню. Для меня же легче было извлечь квадратный корень из иррационального числа или сосчитать, сколько деревьев произрастает в ближайшем перелеске, чем, не сбившись ни разу, узнать точное число неотличимых одна от другой рогатых голов непрерывно переходящих с места на место телушек.
Ни к селу ни к городу вспомнилась народная мудрость: «За морем телушка полушка, да перевоз алтын», хотя куда-то перевозить вверенных мне телушек вроде и не предстояло. Не знал я, каким алтыном обернется для меня легкомысленное согласие на перевоплощение в привычную, казалось бы, для любого сельского жителя должность пастуха. Но, назвавшись пастухом, живи со стадом. А к этому нужно приучать себя сызмальства, чего в моей биографии, насыщенной разного плана событиями, до сих пор не наблюдалось. И возможно, дожил бы до седых волос без особых потерь для собственного престижа, но, как говорится, черт или кто иной попутал и надоумил вступить на пастушью тропу, оказавшуюся не самой простой из всех ведомых мне профессий. Но обо всем по порядку.
Закончив смотр четвероногого воинства, Алексей стал пояснять, какой корм дает наибольший привес и сколько раз в день нужно отдыхать выпасаемому поголовью. Я с интересом слушал, но память моя отказывалась воспринимать все пастушьи премудрости телячьего воспитания, а потому остановил его лекцию простым и, как казалось мне, вполне естественным вопросом: почему нельзя эту весьма подвижную живность содержать в загоне или где-то еще, привозя им корма по месту жительства. Леха тут же воззрился на меня с нескрываемым удивлением, словно подобная мысль ему никогда раньше и в голову не приходила, пояснив коротко, мол, все это фигня и досужие вымыслы. Я же, наоборот, готов был затеять диспут на эту тему, но он даже слушать не захотел мои доводы, парировав их непередаваемой в письменном виде тирадой, воспроизвести которую у меня вряд ли когда получится. Но смысл был ясен: не забивай голову разной чепухой, а занимайся тем, что тебе предлагают.
После этого, переполненный серьезностью момента, указал мне рукой в сторону колхозных полей, где буйно колосились всходы каких-то злаковых культур, начинающиеся сразу за деревенскими огородами, и пояснил, подняв вверх указательный палец, что пускать телят на те поля нельзя ни в коем случае и ни под каким предлогом. Иначе… и он вновь ввернул словечко, которое в литературной транскрипции объясняется как конец всему. Признаться, воспринял я тогда этот недвусмысленный запрет столь же легкомысленно, как и остальные Лехины наставления. Подумаешь, поля, а на них колоски. Поди, не тридцать седьмой год, когда за их сбор к стенке ставили, теперь у нас всего вдосталь и никто за теми посевами не следит, делай что хочешь. Так уж устроен городской человек, выросший на полном обеспечении. Зачем забивать и без того обремененную голову какими-то пустяками, совершенно его не касающимися.
Но тут мне стало интересно, с чего это вдруг Алексей, совсем не похожий на записного моралиста, столь пылко печется о чужом добре, до которого нормальному человеку обычно и дела нет. Секрет оказался до банальности прост. Если обнаружится потрава стадом тех самых посевов, то вычеты за него могут перекрыть весь сезонный пастуший заработок. Меня это слегка успокоило, значит, Леха все же нормальный человек, а не какой-то там партийный выжига, создающий видимость заботы о народном добре.
И в завершение Леша представил меня своему коню. Именно представил, а не познакомил, хотя виделись мы с тем гнедым кастратом неоднократно, но имени его, точнее, клички, не знал да особо не жаждал узнать. Нет, я не оговорился, поскольку Леха не коня подвел ко мне, а как раз наоборот и громко назвал тому мое имя. Может, мне показалось, но мерин согласно кивнул своей патлатой башкой, оторвавшись на миг от ощипывания остатков придорожной травы. Я даже хмыкнул, пытаясь хоть самому себе доказать собственное превосходство над этой водовозной клячей с выступающими по хребту, словно пружины в продранном матрасе позвонками, надеясь, что наша краткосрочная связь с ним в дружбу все одно не перерастет.
Для окончательного закрепления знакомства мерина с новым хозяином Леша, торжественно вручив мне поводья, позволил взобраться в седло и сделать несколько кругов верхом по начисто выщипанной телятами поляне. Под седлом конь, а может правильнее назвать его лошадью, не понравился мне еще больше. Подозреваю, я ему тоже. Возможно, невзлюбил он меня за мой несколько избыточный вес, а может, по иной причине, но с первого момента нашего знакомства он вел себя строптиво и неуступчиво. Сам же мерин оказался костляв, с гноящимися глазами вечно недокормленной скотины, чьи мысли только и заняты, где бы ущипнуть очередной клок сочной травы. Если за Лешей он признавал роль хозяина и повелителя, то свое отношение ко мне выразил тем, что во время пробежки по поляне, он слегка расслабился и выпустил пенную струю из своего прожорливого чрева. Уже позже сообразил, что можно было на колхозном дворе поменять эту строптивую скотинку на другую, более упитанную и покладистую. Но, как гласит народная мудрость, сколько дареному коню в зубы не смотри, а другим он не станет.
Несколько забегая вперед, скажу, что поладить с Лешиным мерином мне так и не удалось. Тот отличался на редкость несносным характером и никак не желал исполнять моих команд, не слушался повода и вел себя так, словно его вчера лишь поймали в диких прериях и отдали мне в обучение. Во время езды самым тихим шагом он умудрялся каким-то немыслимым образом втянуть в себя и без того тощий живот и тем самым выставлял чрезвычайно острый хребет наружу. Потому первые же минуты сидение на нем превратилось в истинное мучение. Ощущение было непередаваемое, словно сидишь на кромке забора, который постоянно подпрыгивает под тобой.
Некоторый опыт верховой езды у меня имелся. Еще в детстве приходилось помогать на покосе в подвозе копен сена, а соответственно, поездить верхом. Но это совершенно несравнимые вещи — прокатиться на покладистой лошадке и через несколько метров спрыгнуть с нее и весь день восседать, словно воин в дозоре, приглядывая за резвыми телятами. Все это дошло до меня значительно позже, а тогда, проехавши прогулочным шагом по относительно ровной поляне, я почувствовал себя этаким техасским ковбоем, который чуть ли не в седле родился и вырос. И мой легкомысленный оптимизм дал о себе знать буквально на следующий день.
К тому же родились у меня тогда тайные мысли, как без особых потерь справиться с возложенными на меня обязанностями, но высказывать их вслух в присутствии Алексей я благоразумно не стал. Заключались они в том, что с самого начала решил относиться к своим пастушьим обязанностям без особого фанатизма, наивно надеясь, будто бы пресловутые Лешины телушки вполне могут дождаться своего непосредственного надзирателя, не выходя вон из загона. Терпят же иные люди и день, и неделю полное отсутствие пищи. И телочки-пеструшки не должны особо похудеть, просидев несколько дней взаперти. Ну, сбросят несколько драгоценных кило, но с появлением настоящего пастуха быстрехонько нагуляют недостающий вес на подросшей за время их изоляции лесной травке. Хуже обстояло дело с чувством жажды, но и эту проблему я собирался преодолеть путем прокладки к ним в загон резинового шланга, подсоединенного к водяному насосу, опущенному в прудок. Умереть за столь короткий срок они не должны, твердо решил я.
Ближе к вечеру Леша попрощался и пешком ушел к себе в соседнюю деревню, готовиться к поездке, оставив коня привязанным у моих ворот и на прощанье что-то шепнув тому на ухо. И тот долго с тоской смотрел в сторону удалявшейся сутулой фигуры своего хозяина. И когда он скрылся за последней деревенской избой, то мерин жалобно и призывно заржал, словно предчувствовал что-то недоброе. Я же притащил ему для закрепления пока не устоявшихся дружественных отношений ведро с водой, куда покрошил буханку черствого хлеба, и с чувством исполненного долга отправился спать.
