Джон Апдайк - Супружеские пары
Той осенью в моде было глубокое декольте, и Пайт, явившийся в девять, зажмурился от избытка голых грудей. Сначала он не хотел ехать. Его суеверная натура требовала какой-нибудь религиозной церемонии в память о славном Кеннеди, пусть сам Пайт и был республиканцем. К тому же он знал, что Фредди будет сыпать богохульствами. Мало того, он неважно себя чувствовал воспалилась ротовая полость; Фокси стала недоступна, Анджела с ним больше не спала, смокинг с плеча тестя, с немодными широкими лацканами, пора было сдать в утиль; он заранее стеснялся перхоти на черных плечах. В гостиной Торнов его ждали голые плечи и груди, колеблющиеся язычки свечей, кривляющиеся африканские маски, дурацкие подушечки, плетеная мебель, пузатые испанские комоды, выгоревшие кресла. В камине тлели толстые бревна. Длинный стол, уставленный бутылками и рюмками, казался изгибающимся полем, отражающим огонь. На Джанет Эпплби было ядовито-зеленое платье с лямками толщиной в шнурок, которые, казалось, вот-вот оборвутся, не выдержав веса втиснутой в платье роскоши с ложбиной, похожей на глубокую вертикальную морщину на лбу. Марсия Литтл-Смит, в платье с прилегающим лифом, без бюстгальтера, наклонялась, звеня серьгами, к медной зубчатой пепельнице, чтобы стряхнуть пепел, и демонстрировала свои конические груди, повисшие в темноте, как клубневидные корни в воде. Джорджина была перетянута двумя узкими полосами белой материи и походила на спортсменку — у них тоже бывает приплюснутая, как при лежании на спине, грудь. Кэрол Константин влезла в облегающее платье синего шелка, стягивающее лодыжки, как удавка, целомудренное — до самого подбородка — спереди и развратное — открывающее верхушки ягодиц — со спины. Айрин Солц (Солцы тоже были тут, отчасти воспрянув благодаря работе Айрин, отчасти уступив настояниям Фредди) была в простом коротком платье черного бархата с овальной линией выреза — как бы отражением в воде ее вопросительно приподнятых бровей; она тревожно озиралась в поисках Бена, Кэрол, Эдди. От ее вида Пайт умилился: она, как и он, раскаивалась, что пришла. К тому же она похудела — ее расплющило унижение.
К Пайту направилась Би Герин. Ее грудь, блестящая от пота, лежала в жесткой алой скорлупе, как два засахаренных боба в горячем металлическом блюде.
— О, Пайт! Какой ужас, что все мы собрались, вместо того, чтобы остаться дома и достойно скорбеть!
Он ответил ей в том же тоне, поглядывая на ее груди, страдая по их округлости. «Почему бы нам не трахнуться?» Она по привычке приподнимала верхнюю губу, демонстрируя дырочку между передними зубами. Она положила ему на рукав дрожащую руку — толи чтобы подержаться, то ли как предостережение. «Ты окружен злыми людьми…» Он смущенно тянул мартини, морщась от жжения во рту.
— Говорят, ты часто видишься с Константинами?
— Мне с ними скучно, Пайт. Роджеру с ними забавно, хотя они — просто самовлюбленные зануды. Сначала окончили бы колледж, а потом приставали к людям.
— Кто привлекает Роджера больше — Эдди или Кэрол?
— Не говори гадостей, Пайт. От других я это терплю, а от тебя нет. Ты ведь не такой, зачем притворяться?
— Лучше ответь на вопрос.
— Кэрол бывает забавной, но до чего же она холодная! Холодная и грубая. По-моему — это ужасно грустно, — она была по-настоящему влюблена в Бена, до ужаса влюблена, но даже себе самой в этом не признавалась, а теперь и подавно не может, поэтому так жестоко его передразнивает.
— Но ведь Бен — ужасный зануда!
— Не думаю, что они это замечают, Пайт, потому что сами зануды. Какой кошмар — вокруг одна скука! Взять хотя бы Роджера…
— Я, по-твоему, был бы приятным исключением?
— Может быть, мой милый Пайт, но ненадолго. Но ведь ты у нас не любишь маленьких женщин — это у тебя наполеоновское.
Пайт со смехом оглядел комнату поверх головки Би. Где Фокси? Но он не разглядел ее среди мерцания. Не пожелав прийти, она одержала над ним нравственную победу, окатила его монаршим презрением. Еще бы, ведь она произвела на свет сына! Пайт пожалел себя, стал вдруг маленьким, заброшенным.
— Где Галлахеры? — обратился он к Би.
— Мэтт сказал Джорджине, что они отправятся вместе с детьми на специальную мессу. Джорджина говорит, что он отвечал ей вежливо, но без всякой охоты.
— Мэтт становится все более независимым. А Онги?
— Джон болен.
— Это так серьезно?
— Фредди утверждает, что Джон при смерти. — В профиль Би напоминала Диану, наклоняющуюся к свече. При смерти… Перед тем, как выехать из дому, Пайт смотрел с дочерьми по телевизору, как из самолета выгружают гроб, освещенный прожекторами: длинный брус полированного дерева, гладкий, как пуля, с безвоздушной полостью внутри, куда не проникает свет; на экране мелькнула вдова, ее загородили плечи военных…
— Ты не спрашиваешь про Уитменов? — напомнила о себе Би.
— Кстати, где они?
— Ты весь как на ладони, Пайт. Понятия не имею, где они, а вот ты только и делаешь, что их высматриваешь. Мне это не очень-то лестно.
— Я нацелился на новую порцию выпивки. — Это чтобы потушить панику.
— Пайт, — сказала вдруг Би, видя, что он уходит, — я могла бы тебя полюбить. Только ты должен мне позволить.
У стола с напитками Кэрол кокетничала одновременно с Гарольдом и Фрэнком.
— Фрэнк, — попросила она громко, едва не всполошив всех гостей, предложи-ка цитатку из Шекспира. Никто ведь не знает, что сказать.
— «Спокойной ночи, милый принц», — опередила знатока Анджела. Пайт не ожидал увидеть сейчас ее овальное лицо, игру теней на ее белых плечах, линию горла, жемчуг в мочках ушей.
Красноглазый Фрэнк Эпплби послушно поразмыслил и сказал:
— «Тщеславья долг оплачен».
— Это что, цитата? — удивилась Кэрол.
— Из «Юлия Цезаря», безмозглая красотка. — Он так сдавил Кэрол плечо, что Пайт испугался за ее синее платье.
— Или вот это… — Гарольд Литтл-Смит сам усмехнулся пришедшей на ум аналогии. — «А Освальд — предостойный человек». — Дав собравшимся отсмеяться, он продолжал: — А как я хохотал! Новость прозвучала как раз в тот момент, когда я доедал десерт, gateau avec des/raises с тремя партнерами-республиканцами, включая — Фрэнк, ты не поверишь — молодого Эда Фостера, который, как тебе известно, считает, что даже Боб Тафт в конце концов ударился в либерализм. Un реn de rose аn fin. Ну, и первая мысль у всех, считая репортеров, которые тоже все, конечно, либералы, была…
— Гарольд, а ты действительно такой уж консерватор? — перебила его Кэрол.
Слово взяла Джанет.
— Гарольд и Фрэнк — не одно и то же. Фрэнк — федералист, у него любовь к отцам-основателям, а Гарольд объявляет себя радикалом, хотя это просто бахвальство.
