Эдуард Лимонов - Книга мертвых
— Да, я с ними, — ответил Курёхин. — Но вы предложите что-нибудь, о чем можно было бы говорить?»
Фраза, такая, как она есть, имеет только один смысл: Помимо национал-большевизма ничего в России и нет живого. Какая культура за Зюгановым? Серых совписов? Какая культура за Ельциным? Марки Захаровы? К кому же мог примкнуть Сергей Курёхин, умнейший, талантливейший, искрящийся? И он пришёл к нам.
Уже не наш, ушедший от нас Дугин, беседуя о Курёхине (видимо, его достали) метко выплюнул: «Вы хотите услышать, что Курёхин умер от того, что повёлся с нами? Да, мы занимаемся политикой, а любое альтернативное направление легче всего назвать «фашизмом». Всё то, что непонятно, язвит».
А «ушедший от нас» Дугин ушёл в апреле 1998 года. Вероятнее всего, он перестал верить в наше дело. Сейчас он написал программу левого демократического движения «Россия», для спикера Госдумы Селезнёва. Лучше бы он умер, как умер Курёхин.
С чего начался развод с Дугиным? Зайдя как-то весной 1998-го в штаб в неурочное для меня время, я обнаружил там напомаженного, завитого, в поддёвке (весь в чёрном) бородатенького картинного старообрядца в сапогах и пахнущую едкими духами девку, обмеривающую наших ребят. Завидя меня, вся компания смутилась. Оказалось, девятеро шьют себе чёрные старообрядческие рубахи, даже скептический Костя Локотков. Когда я осведомился, сколько же стоит это удовольствие, то узнал, что целых немыслимых 163 рубля штука. «Лучше бы взносы платили!» — бросил я в сердцах. Партия не могла следовать всем увлечениям Мерлина.
Потом случилась лекция «Философский русский» Дугина, куда я тоже попал случайно, на заключительную часть, на последние 40 минут. До меня она продолжалась уже час. Я вдруг услышал, что, оказывается, мы все ещё не созрели для партии, для совершения социальных изменений, для революции (у Дугина было путанее, я упрощаю), и что всем нам нужно обратиться к самоусовершенствованию, к книгам, к изучению себя, и что нынешнему поколению якобы не светит никакой социальной активности, так как мы не готовы. В конце лекции Дугин призвал ребят… научиться делать деньги!
Я был ошеломлён лекцией «Философский русский» и понял, что Мерлин завёл ребят не туда. Пока я занимался текущими организационными делами, Мерлин выкрал души ребят.
Когда развод свершился, десяток ребят (те, чьи души были выкрадены) ушли с Дугиным. Правда, он быстро выкинул их, за ненадобностью — и ребят, и души.
Возвращаясь к билету № 418, выписанному мною для Курёхина по просьбе его, переданной через Дугина (Курёхин уже лежал в госпитале), то лучше бы билет истлел на теле Сергея в питерской земле, было бы пристойнее и честнее, и лучше и чище, чем служить Дугину аргументом против бывших товарищей.
Я никогда не отрекусь от людей, строивших партию, никогда не буду отрицать и наследия Дугина. Без сомнения, он вложил свою изрядную долю в становление партии. Не в идеологию, как ему кажется, не потому, что ознакомил в «Лимонке» читателей с Евразийством или геополитикой, но потому, что, как умелый сказочник и фокусник-иллюзионист, гипнотизировал молодежь красивыми мифами. А прибыль шла НБП. Другое дело, что свою личную судьбу Дугин не смог срежиссировать, сорвался, предал те идеалы, которые защищал или умело внушал себе и другим, что защищал. Невозможно выставлять себя революционером на национальной сцене столько лет и вдруг в возрасте тридцати шести лет уйти в советники к чиновнику-приспособленцу и помогать ему создавать «левую демократическую». Это его личная непоправимая трагедия, и Дугину с ней жить.
Курёхин останется в истории партии, в её мифах и легендах. Он не мог не прийти к нам, он — доказательство высшего класса качества Национал-большевистской партии. По сути дела, он один из отцов-основателей НБП, хотя к практическому рождению партии не успел на какие-нибудь месяцы.
Если «художник» не приходит в конце концов к отрицанию индивидуализма, к пониманию того, что нужна сверхчеловеческая величина, которой он мог бы стать частью, то такой «художник» остаётся карликом навсегда. Его ждут тусовки, телешоу, пьянки, пошлость, пустота и заурядная смерть от инфаркта или рака простаты. Курёхии умер от саркомы сердца.
Они будут ждать нас под сводами национал-большевистской Валгаллы…
В моей жизни бывало, что рядом кто-то скоропостижно погибал, да так, что было беспощадно ясно, что смерть предназначалась мне, но промахнулись те силы, кто смерть осуществляет. Так, однажды мы с полковником Шкоричем, с шофёром и охранником небыстро ехали по асфальтовому серпантину дороги, ведущей в средневековый городок Обровац, близ Адриатики. Впереди двигался грузовик, обтянутый брезентом. В кузове — всего несколько солдат. День солнечный, ясный, едем в тылу войны. До ближайших позиций километры. Вдруг асфальт дороги со свистом облёвывают две мины. Одна сзади нас, другая спереди, у грузовика, поражает грузовик. Почти то же самое случилось годом раньше на выезде из Сараева. Выехали ночью, лишь изредка включая фары, один автомобиль за другим. Идущую впереди машину подбили. Она запылала. Людей добили при свете пожара, стреляли с ближних гор. На мне — ни царапины.
В мирной жизни такое тоже бывает. Только стреляют невидимыми снарядами.
На Зубовской площади, рядом со Счётной палатой, стоит здание Международного Междугородного Телефона, похожее на улей с сотами. В здании ММТ, на первом этаже налево сидел ещё недавно замечательный дядька Валентин Викторович Погожев и заправлял автомобильным парком ММТ. В феврале 1995 года — выходили ещё однозначные номера «Лимонки» — меня привёл туда «земляк» с Украины, человек из Донбасса, Клочков. (Клочкова я тоже едва знал, он появился из небытия, прочитав наше объявление в газете «Новый взгляд», в 1994 году. Ничего общего с литературой или политикой он не имеет. Клочков строит и помогает строить, а в свободное время реставрирует старую мебель). Клочков привёл меня с дальним прицелом: «Лимонку» печатала Тверская типография, нам нужно было преодолевать расстояние до Твери и обратно, на транспортном средстве, вывозить газету. А средства у нас не было. Погожев проникся симпатией к нашему делу, а вероятнее всего ко мне, и тотчас дал средство. В машине сидел народный вития — щербатый шофёр Сашка, отличный парень, он домчал нас и развлёк. Мы стали ездить с Сашкой в Тверь каждые две недели. Когда «Лимонку» отказался печатать Тверской Печатный Двор, это Валентин Викторович Погожев пошарил среди своих необъятных связей и нашёл нам старого советского снабженца, а снабженец устроил нас в переживавшую тогда тяжёлые времена московскую «Картолитографию», где газета печаталась до 37-го номера. Когда на «Картолитографию» наехали и заставили директора Слуцкого отказаться от печатания «Лимонки», пригрозив, что отберут у него выгодный договор на печатание учебников для московских школьников, Слуцкий выставил нас вон. Мы нашли типографию в городе Владимире, столице одноимённой области, и Погожев, вздохнув, не отказался от нас, но продолжил давать нам транспортное средство. Свыше 180 километров туда, столько же обратно. Если бы нам приходилось платить за машину, за бензин и шофёра, мы бы не смогли выпускать газету. Никак не смогли бы. Только в феврале 1999 года мы наконец купили себе подержанный «УАЗик» и стали транспортно самостоятельны. То есть Погожев поддерживал нас четыре года!
