Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Мама будет ругаться…
— Подумаешь! Откуда она узнает? Не хочешь, не надо! — решает Маша. — Сиди тут, сумку сторожи.
Она сбрасывает на землю юбку и кофточку и прыгает в воду. Я сижу на берегу и смотрю, как она плавает, кувыркается, ныряет. Может, и мне немножечко зайти?
Я задираю подол сарафана и осторожно ступаю в воду.
— Плыви, не бойся! — зовет Маша.
«Плыви!» Как будто я умею плавать!.. Я не умею… Вода теплая, но дно какое-то рыхлое, скользкое. Упаду еще, чего доброго… Лучше вылезу обратно.
Откуда-то появляется лодка, в ней двое парней — наверно, деревенские, тела у них загорелые, а волосы добела выцвели на солнце.
— Машка! Здорово! — кричат они. — Залезай давай!
Маша цепляется за борт, парни втаскивают ее в лодку и принимаются грести. Лодка уходит к другому берегу. Я уже не вижу ее.
Я сижу и сижу возле наших судков и Машиной сумки. Что мне делать? Без Маши нельзя возвращаться… А ее все нету и нету. Как сквозь землю провалилась! Что ж, буду ждать… Еще час, так и быть, подожду, а потом возьму и уйду.
Наконец она показывается — идет как ни в чем не бывало по берегу и машет рукой — не мне, кому-то другому.
— Смотри, не проболтайся, что на пруду были, — предупреждает она, застегивая юбку. — А то язык оторву!
Я и не собиралась пробалтываться.
— Пришли? Боже мой, я уже не знала, что думать! — кидается к нам мама. — Называется, пошли за обедом! Павел отправился вас искать.
Маша пожимает плечами.
— Где же вы столько времени пропадали?!
— В очереди стояли…
— В какой очереди? При чем тут очередь?
— В магазине…
— Боже мой!.. Нет, это надо придумать! Мне уже плохо сделалось. После такой нервотрепки не захочешь никаких обедов!
— Машка, стерва! — кричит Ольга Николаевна с террасы. — Ты что купила? Это же ириски!
— Ты сама велела.
— Ты что, сдурела? Я сказала — рису!
— Ты сказала: ирису.
— Ну, я вижу, ты совсем рехнулась, девка! Неужели бы я велела купить два кило ирису?
— Откуда я знаю?..
— Давай тащи обратно!
— Так уже закрыто…
— Ну погоди, отец тебе покажет!
Я выхожу на крыльцо. Альма приподымается, машет хвостом. Наверно, думает, что я ей что-нибудь дам. У меня ничего нет. Ольга Николаевна варит обед на печке перед сараем.
— Можно я пойду погуляю с Альмой?
— Не надо, Михал Николаич ругается, что собака без толку по поселку бегает.
Гулять нельзя. Ничего нельзя. Что же делать? Я присаживаюсь возле Альмы на корточки.
— Дай лапу!
Она дает.
— Встать!
Встает.
— Ложись!
Ложится.
— Убери лапы!
Она смотрит на меня, но не понимает, чего я от нее хочу. Кладет морду на лапы и вовсе отворачивается.
— Убери лапы! Слышишь? Убери лапы! — Я подталкиваю ее лапы, она вытягивает их обратно. Чихает, облизывает нос языком. — Убери лапы! Кому говорят: убери лапы! Не слушаешься?
Я нахожу прутик и щелкаю ее по лапе, она взвизгивает, поджимает лапы под себя.
— Вот так! — говорю я. — Будешь в следующий раз делать, что тебе говорят! — На самом деле мне немножко жалко ее. — Да, а почему не слушалась? Говорят тебе, убери лапы, значит, убери! Плохая собака!
— Павел, мы должны объясниться, — говорит мама.
— В чем дело, Нинусенька? — Папа встает из-за стола, закуривает, отходит к окну.
— Только не притворяйся, пожалуйста! Ты прекрасно знаешь, в чем дело!
— Не имею ни малейшего понятия.
— Нет, как вам это нравится? Ни малейшего понятия! — Голос у мамы дрожит. — Загнал меня в эту дыру, на эту проклятую дачу, а сам преспокойно проводишь время в Москве!
— Нинусенька, я не провожу преспокойно время, я езжу в Москву по делам.
— Каким делам? Не выдумывай! Что еще за дела такие, чтобы каждые два дня таскаться из-за них в это чертово пекло?
— Всякие важные дела.
— Да, например?
— Например, в понедельник было партсобрание.
— Партсобрание! И из-за этого ты остался там ночевать!
— Партсобрание закончилось в час ночи, мой любезный Кисик, и тебе прекрасно известно, что ночью нет никаких поездов. Не станешь же ты требовать, чтобы я шел в Мичуринец пешком?
— Я ничего не требую! Я давно ничего не требую, я только прошу, чтобы ты хоть немного со мной считался. Партсобрание! Партсобрание бывает раз в месяц, а ты умудряешься исчезать трижды на неделе.
— Нинусенька, извини, но я не могу сидеть возле тебя все лето, как пришитый.
— Ах, вот как!.. Что ж… Было время, когда для тебя не существовало большего счастья, чем сидеть возле меня.
Папа тяжко вздыхает.
— Да! — плачет мама. — Вспомни, вспомни хотя бы, как ты умолял меня ехать с тобой из Ростова в Москву! А теперь ты только и делаешь, что на каждом шагу подчеркиваешь, какая это для тебя обуза и тяжкая обязанность — уделить мне хоть каплю внимания. Отдалился, скрытничаешь, я для тебя больше не существую. Не советуешься, ни во что меня не посвящаешь, полное отчуждение, холодность!
— Я всегда с тобой советуюсь, мой дорогой Кисик, но посвящать тебя во все тонкости и перипетии литературной кухни, поверь, не имею возможности.
— При чем тут литературная кухня? Зачем ты пытаешься увести разговор в сторону? Ты ему про Фому, а он тебе про Ерему! Боже, простить себе не могу! Какой надо было быть идиоткой, чтобы согласиться ехать сюда! Торчать целыми днями на этом проклятом участке и любоваться коровником!..
— Зачем же, Нинусенька, торчать на участке? Можно сходить в лес, на речку…
— Сам ты что-то не рвешься ни в лес, ни на речку! Все эти развлечения ты предоставляешь мне, а сам подхватываешься и несешься в Москву!
— Нинусенька, я никуда не несусь, я целыми днями сижу и работаю. По-моему, не требуется особой наблюдательности, чтобы это заметить. Если куда и выхожу, то только в дом творчества за питанием.
— Не пытайся заморочить мне голову и не считай меня, пожалуйста, идиоткой! Теперь-то я вижу, что все это было затеяно с единственной целью удалить меня из города и самому наслаждаться там полной свободой!..
— Нинусенька, извини меня, но твои претензии абсолютно нелепы.
— Действительно, идиотка, — всхлипывает мама. — Совершеннейшая идиотка!.. Вечно иду у него на поводу. Дача! Чтоб она провалилась!.. Непонятно, для кого и для чего. Выбросить сумасшедшие деньги да еще и мучиться в придачу!
— Отчего же, Нинусенька, — мучиться? — вздыхает папа. — Дышим свежим воздухом, не нужно готовить, не нужно таскаться по магазинам. А главное, отдыхаем от драгоценной тещи.
— Да, вот именно! Ничего более умного ты не придумал сказать.
