Григорий Ряжский - Дом образцового содержания
Бабушка Сара хотела так мальчиков назвать в честь своего безвестного отца по имени Петро и незнаемого ею покойного мужа Розы Марковны, знаменитого академика Семена Львовича Мирского, в доме которого она прожила без малого 11 лет. Хотела и сумела убедить в этом Гельку. Противная сторона, однако, стояла насмерть: татарские имена, плюс послушание жены, плюс татарская кухня – никаких там пампушек ваших с салом от грязной свиньи.
Сойтись удалось в единственном – в обрезании. Саре было глубоко наплевать – подумаешь, кончик кожи пиписечной аккуратненько отхватят: говорят, для гигиены мальчуковой хорошо только будет, при чем Аллах-то?
Дебаты длились месяц, пока не завершились к общему компромиссному неудовольствию сторон. Поделили новорожденных так: Ринат и Петро, оба Хабибуллины. В какой-то момент проскользнули у Сары Петровны сомнения относительно материнского тогдашнего мычания, что-то там про отец – не отец. Но, подумав, Сара все ж списала затяжное предсмертное Зинино «м м-м» на начавшуюся уже тогда у мамы смертную агонию. А Петро был всегда – так и в паспорте записано, как законное отчество. Одним словом, перетянул Петро Маратку и перевесил Семена, хоть и Роза Марковна тоже родной была, как никто в этой жизни другой, кроме дочки.
После раздела имен по национальному свойству нелады в семье продолжились и длились по разным поводам вплоть до неопасного теперь уже для Галимзяна Хабибуллина ближайшего армейского призыва. Ни денег раздоры эти, ни радости никому не добавили. И тут случилась неожиданность. Галик сам отправился в военкомат и написал заявление, что отказывается от отсрочки для прохождения службы в рядах вооруженных сил и просит призвать его в армию в соответствии с законом о всеобщей воинской обязанности. Почему сделал так – не понял никто, да и сам он не вдумывался особенно. Просто подумал, затянет семейная жизнь в безрадостную заботу, а тут приключение хотя бы какое-никакое. Вернется – видно будет, как жить. А сейчас – долой, подальше от совершенной глупости и вечных склок внутри всех новых и старых Хабибуллиных.
Слюней на прощанье не распускал – Ринатика чмокнул в обе щечки, а Петро – так, потрепал по черным волосикам. И сгинул в службу. Однако далеко, к счастью родных, сгинуть не вышло – по соседству направили, учитывая малых детей, в пожарные войска, в район Припяти. Оттуда, долго не думая, в ликвидаторы – это восемьдесят шестой шел, май, сразу после Чернобыля дело было, когда хорошо еще не разобрались в зловредности ударившего по всем невидного облака. Так что особо не умничали и не мудрили: откомандировали в составе подразделения на ликвидационные работы – он и отбыл.
А хоронили быстрей, чем сами доктора ожидали, – уже в августе, перевезя до этого тело в радиационных струпьях на родину, в Житомир, на долечивание вроде. Гелька помнит, что убивалась тогда не из-за потери мужа – полюбить его, как хотелось, ко времени смерти все равно не удалось еще: то одно не давало, то другое. Убивалась, видя, как уходит из жизни невинный человек, веселый, рослый, влюбчивый и смуглокожий, отец двоих малолеток.
Сара ходила черная, думая, что неспроста все это на них обрушилось, горе одно за другим: мать сначала, Зинаида, потом сама она, невезучая, обмана человеческого под завязку хлебнула от проклятого Федьки Керенского. Теперь вот дочка ее. Следующие – детки будут, скорей всего, груднички безвинные, Ринатик и Петро, маленькие и любимые однояйцовые мусульманчики.
Родители Хабибуллины места себе не находили: мать выла днями, отец больше молчал, изводил ядовитый табак и молился нескончаемо, прося своего Аллаха о чем-то Гельке неведомом. Саму ее они первые дни словно не замечали, внуков – тоже почти не касались. Вывод напрашивался сам собой: во всем виновата проклятая невестка, начиная с того, что сама из неверных, несмотря ни на какие искусственно принятые спасительные меры. Этим и вытолкнула сына из родного гнезда в лютую смерть – этим, да еще именем тем самым – Петро, каким внука, что первым вышел при родах, назвала, а значит, главным из двоих.
В тот день, как Гелька поняла такое про детей и про себя, собрала вещи, упаковала близнецов и вернулась восвояси, в барак Заводского района, к матери Саре Петровне. Хабибуллины, пока та собиралась, молча следили одними глазами, не останавливая, и так же молча проводили ненавидящим взглядом в дверь, когда уходила совсем. И они знали, и сама она тоже: больше не вернется – так же, как и не вернуть детям отца, себе мужа, а Хабибуллиным единственного сына Галимзяна.
На детей в связи с потерей кормильца власть оформила смешное, преступное по размеру пособие. За ликвидаторскую доплату бороться надо было отдельно. Стали бороться, но силы кончились быстрей, чем появилась какая-никакая надежда на результат. Дело упиралось в бесконечные чиновничьи отписки и невнятные обещания принять необходимые меры в соответствии с действующим положением. Делать-то что ж? Так и стали жить, без текущих компенсаций от власти, а лишь с надеждой на предстоящую Христову да Аллахову справедливость – кто вперед.
Так и надеялись, пока Ринатке с Петрушкой не пришла пора идти в школу. А школа – что? А все! Книжки там разные, одежда на все случаи культурная, обуть опять же двоих, поесть по-людски – свежего и с витамином. А взять? Взять-то где?
А тут как раз внучка соседки по бараку слева случилась, в отпуск наехала, из самой Москвы. Я, говорит, тебя, Гелька, враз к труду столичному пристрою, у меня, сказала, связь налаженная в самом центре тамошнего бизнеса. «А делать-то чего?» – Сара у нее поинтересовалась. «А, – говорит, – по торговой части, теть Сар, по сервису в основном, товар туда-сюда и обслуживание. Деньги там другие совсем, тут таких не видали, а малят кормить ваших – хватит с запасом».
Мать с дочерью прикинули, взвесили по-семейному и решили:
– Езжай, Гель, – напутствовала Сара Петровна дочку, – я тут сама с хлопчиками управлюсь. А ты, может, и вправду к делу пристроишься, на ноги встанешь, деньжатами окрепнешь, много-мало, и посылать нам оттуда станешь. А мы с умом тут расходовать будем, пока не вернешься. А там видно будет, как дальше жить, – она вздохнула и притянула Гельку к себе. – Только знаешь, девка… Будь там поосторожней, в столице-то. Я раз сама обожглась – не хочу, чтоб ты мою дорожку повторила.
– А чего поосторожней-то, мам? – осведомилась у матери Гелька. – Где поосторожней, в каком месте?
– Везде, – прочеканив ответ, решительно уточнила Сара Петровна, – везде, где мужики. И не верь им никому, – добавила она столь же серьезно, когда уже сажала их с внучкой Рахили на скорый поезд, – все равно за ними верх будет, сама только локти после кусать станешь.
