Маргарет Этвуд - Слепой убийца
Она вообще представляет, сколько волнений и тревог нам доставила? — спросил Ричард. Нет. Ей все равно? Молчание. Он искренне надеется, что она больше ничего такого не выкинет. Молчание. Потому что теперь он, так сказать, in loco parentis[95], отвечает за нее и намерен выполнить свои обязательства, чего бы ему это ни стоило. А поскольку не бывает односторонних отношений, он надеется, она понимает: и у нее есть обязательства перед ним — перед нами, поправился Ричард, — а именно: хорошо себя вести и делать, что требуется. Ей понятно?
— Да, — ответила Лора. — Мне понятно.
— Очень надеюсь, — сказал Ричард. — Очень надеюсь, что понятно, юная леди.
От юной леди меня передернуло. Слова прозвучали упреком, словно быть юной и леди — дурно. Если так, упрек относился и ко мне.
— Что ты ела? — спросила я, чтобы сменить тему.
— Засахаренные яблоки, — ответила Лора. — Бублики. На второй день они дешевле. Ко мне все были очень добры. Сосиски.
— О боже, — произнесла я, умоляюще улыбаясь Ричарду.
— Другие люди это и едят, — сказала Лора. — В реальной жизни.
И я начала смутно понимать, чем её привлек «Саннисайд». Другими людьми — теми, что всегда были и будут другими, — для Лоры, по крайней мере. Она жаждала им служить, этим другим людям. В каком-то смысле стремилась слиться с ними. Но ей не удавалось. Повторялась история с бесплатным супом в столовой Порт-Тикондероги.
— Лора, зачем ты это сделала? — спросила я, когда мы остались вдвоем (на вопрос: как ты это сделала? ответ имелся простой — сошла с поезда в Лондоне и поменяла билет. Хорошо, в другой город не уехала — мы бы её вообще не нашли.)
— Ричард убил папу, — ответила она. — Я не могу жить в его доме. Это неправильно.
— Ты не совсем справедлива, — сказала я. — Папа умер в результате несчастного стечения обстоятельств. — Мне стало стыдно: казалось, это произнес Ричард.
— Может, и не справедлива, но это правда. По сути правда, — возразила Лора. — В любом случае, я хотела работать.
— Но зачем?
— Показать, что мы… что я могу. Что я… что мы можем обойтись без… — Отвернувшись, Лора покусывала палец.
— Без чего?
— Ты понимаешь, — сказала Лора. — Без всего этого. — Она махнула рукой в сторону туалетного столика с оборочками и штор в цветочек. — Первым делом я пошла к монахиням. В Звезду Морей.
О Боже, подумала я. Только не монахини снова. Я думала, с монахинями уже покончено.
— И что? — спросила я любезно и не слишком заинтересованно.
— Ничего не вышло, — ответила Лора. — Они были со мной очень милы, но отказали. Не только потому, что я не католичка. Они сказали, у меня нет истинного призвания, я просто уклоняюсь от своего долга. Сказали, что, если я хочу служить Богу, то должна делать это в той жизни, к которой он меня призвал. — Она помолчала. — В какой жизни? У меня нет никакой жизни!
Она заплакала, и я обняла её от времени покосившимся жестом из детства. Ну-ка перестань выть. Будь у меня коричневый сахар, я дала бы ей кусочек, но стадию коричневого сахара мы уже прошли. Он теперь не поможет.
— Как нам отсюда выбраться? — рыдала она. — Пока ещё не поздно?
У неё, в отличие от меня, хватило ума почувствовать опасность. Но мне казалось, что это обычная подростковая истерика.
— Поздно для чего? — спросила я тихо. Зачем паниковать? Глубокий вздох — и все; глубокий вздох, спокойствие, оценка ситуации.
Я думала, что справлюсь с Ричардом, с Уинифред. Буду жить мышкой в тигрином логове, красться по стенкам, помалкивать, не поднимать глаз. Нет, я слишком много на себя брала. Не видела опасности. Я даже не знала, что они тигры. Хуже того: я не знала, что сама могу стать тигрицей. И Лора тоже — в определенных обстоятельствах. Каждый может, если уж на то пошло.
— Подумай о хорошем, — сказала я как можно мягче. Похлопала её по спине. — Сейчас принесу теплого молока, а потом ты хорошенько выспишься. Завтра будет лучше.
Но она все плакала и плакала, и ничто не могло её утешить.
Ксанаду
Прошлой ночью мне приснилось, что на мне костюм с маскарада «Ксанаду». Я изображала Абиссинскую деву — девицу с цимбалами. Зеленый такой, атласный костюм: короткое, выше талии болеро с золотыми блестками, открывающее ложбинку меж грудей; зеленые атласные трусики и прозрачные шаровары. Куча фальшивых золотых монет — ожерелья на шее и на лбу. Небольшой изящный тюрбан с брошкой в виде полумесяца. Короткая вуаль. Представление какого-то безвкусного циркового модельера о Востоке.
Казалось, я просто бесподобна, но потом я опустила взгляд и увидела отвисший живот, распухшие костяшки с набрякшими венами, высохшие руки — я была не той молодой женщиной, а такой, как сейчас.
И не на балу. Я была одна — во всяком случае, я сначала так подумала — в развалинах оранжереи в Авалоне. Тут и там валялись цветочные горшки — пустые или с сухой землей и мертвыми растениями. Каменный сфинкс лежал на боку, разрисованный фломастером — имена, инициалы, непристойные рисунки. В стеклянной крыше зияла дыра. Пахло кошками.
Дом позади стоял темный, пустой, всеми покинутый. Меня бросили тут в этом нелепом маскарадном костюме. Была ночь; месяц — с ноготок. В его свете я увидела, что одно растение не погибло: блестящий куст с одиноким белым цветком. Лора, сказала я. И услышала из темноты мужской смех.
Не такой уж кошмарный кошмар, скажете вы. Попробуйте сами. Я проснулась опустошенной.
Зачем сознание проделывает такие штуки? Набрасывается, запускает когти, рвет. Говорят, если очень проголодаться, начинаешь поедать собственное сердце. Может, это из той же области.
Чепуха. Все дело в химии. Нужно действовать, бороться с такими снами. Должны же быть лекарства.
Сегодня опять снег. При одном взгляде из окна у меня ноют суставы. Я пишу за кухонным столом — медленно, словно гравирую. Ручка тяжела, ею трудно царапать — будто гвоздем по цементу.
Осень 1935 года. Жара отошла, надвигался холод. Иней на палой листве, потом на той, что не упала. Потом на окнах. Я тогда всему этому радовалась. Мне нравилось вдыхать. Легкие целиком принадлежали мне.
Тем временем события развивались.
«Маленькую Лорину проделку», как её называла Уинифред, скрывали, как могли. Ричард сказал Лоре, что если она проболтается — в школе или ещё где, он обязательно узнает, сочтет личным оскорблением и попыткой ему навредить. С прессой он все уладил: алиби предоставили супруги Ньютон-Доббсы, его друзья из высшего общества (муж занимался какой-то железной дорогой). Они изъявили готовность публично подтвердить, что Лора все это время провела у них в Мускоке. Все устроилось в последнюю минуту, Лора думала, что Ньютон-Доббсы позвонили нам, а те, напротив, не сомневались, что это сделала Лора, вышло просто недоразумение, а супруги не знали, что Лору разыскивают, потому что на отдыхе не следят за новостями.
