Анхела Бесерра - Музыка любви
В палате номер 330 медцентра Текнон раздался сигнал тревоги. Андреу перестал дышать. Забегали медсестры. На мониторах зеленая линия показывала остановку сердца. Борха, дежурящий у постели отца, побледнел и задрожал, но не отошел.
— СПАСИТЕ ЕГО!!! — надрывно закричал он. — Папа, тебе нельзя уходить! Нельзя...
Появились врачи, на ходу раздавая указания; ассистенты уже спешили в палату с реанимационным оборудованием и шприцами. По телу Андреу побежали электрические разряды, страшные удары в грудь — раз, два, три... Ничего. Тело вздрагивало и тут же опадало без признаков жизни. Наконец властный голос вынес приговор:
— Бесполезно.
— Не сдавайся! Папа, я люблю тебя!
Медицинский персонал уже убирал аппаратуру.
Лицо Андреу окаменело.
— Мертв, — сказал кто-то.
— НЕЕЕТ!!! ПАПА, НЕ БРОСАЙ МЕНЯ, НЕ БРОСАЙ НАС! АВРОРА ЖДЕТ ТЕБЯ... СКАЖИ СЕРДЦУ, ЧТОБ НЕ СМЕЛО ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ! ПАПА-ААА!!!
Ледяное дыхание смерти обдало присутствующих.
— Мои соболезнования, — сказал один из врачей. — Мы сделали все, что могли.
Внезапно, когда медсестра протянула руку, чтобы отсоединить трубки, от монитора донесся слабый сигнал. По мертвой зеленой линии пробежала робкая волна.
Годы шли, а Соледад Урданета все сидела за рукоделием и мечтала. С тех пор как она вернулась из Боготы, похоронив родителей и прочтя письма Жоана, ее ум беспрестанно строил гипотезы: допустим, она когда-нибудь встретит своего укротителя волн; допустим, он окажется свободен; допустим, он ее вспомнит; допустим, он еще жив. Среди всех этих «допустим» расцветала маргаритками вновь извлеченная на свет фата. Возобновив работу над ней, Соледад больше не прерывалась ни на день. Она не очень представляла, к чему сия бредовая затея приведет, но ей было в общем-то все равно.
Она вышивала, выпуская свою любовь в осязаемый мир, и юношеский задор опалял румянцем ее щеки, и уже не старушка Соледад сидела в кресле, но влюбленная девочка, оставившая сердце в Каннах. Каждый шелковый стежок ложился на кружево потерянной секундой, каждый цветок — минутой, каждый букетик — годом, прошедшим без Жоана. В этой фате воплотились все ее слезы, все неотданные поцелуи, все неразделенные ночи, все непрожитые дни — неудивительно, что вышивка как будто светилась изнутри. Соледад трудилась сутки напролет, но почему-то с каждым взмахом иголки до конца оставалось все больше, а не наоборот. Фата волнами застилала всю гостиную и коридор.
Прекратила она расти в день, когда Соледад решилась наконец отправиться на поиски Жоана.
В тот вечер, озаренный встречей, Жоан Дольгут и Соледад Урданета вышли из булочной «Солнечный колос» с теплым хлебом в руках — хлебом радости и надежды. Едва пришло узнавание, они оробели, словно влюбленные дети. Они забыли, как говорить друг с другом, в горле у обоих стоял ком из смеха, слез и обезумевшего сердца.
Закончилось бесконечное ожидание. Не было больше мертвых листьев и пытки вездесущим одиночеством. Исчезли утренние туманы растерянности, тревожные призрачные ночи, небытие лишенной смысла повседневности, страх смерти, рукопашные бои с памятью, уводящая в никуда дорога забвения.
Мир возрождался в лучах божественной благодати — просто быть рядом.
Они больше не называли друг друга по имени, но в этом и не было нужды. В ритме усталых шагов звучала самая прекрасная музыка во вселенной. Совместные шаги по асфальту жизни, которых никто не может остановить. Рука Жоана нашла руку Соледад, застенчивое касание, как вздох, едва ощущалось кожей. В ответ ее пальцы раскрылись — медленно, лаская душу. Они осторожно взялись за руки, как будто боясь сломать друг друга. Обоих била дрожь.
Они дошли до скамейки, с которой Соледад много дней наблюдала за Жоаном, пока не набралась смелости подойти к нему.
Сквозь пелену слез спешили на встречу взгляды.
О чем говорить, когда слова излишни? В этом переплетении рук — все, стоит ли отягощать его ненужными звуками?
Неужели все происходит наяву? Жоан огляделся. Да. Его квартал был погружен в обычную вечернюю суету с единственным отличием: он, его обитатель, теперь не один.
Кончиком указательного пальца Жоан вытер слезинку, катящуюся по щеке Соледад.
Его воздушная фея была прекрасна. Он видел невесомый шелк ее праздничного платья, черные волосы обрамляли свежее юное личико. Ей снова было четырнадцать.
Соледад смотрела на него. Ее пианист, укротитель волн, одним взглядом вызывал в душе бурю. Морской бриз шаловливо трепал его золотистые кудри на пляже в Каннах. Ему снова было шестнадцать.
Боль в суставах вернула Жоана к его восьмидесяти двум. От вечернего холода у него адски ломило кости.
Куда же им идти? Они понимали, что заболеют, если останутся и дальше сидеть на улице, но Жоан не смел пригласить ее к себе в гости, да Соледад и не ждала этого.
— Может, выпьем горячего шоколада с пончиками? — предложил Жоан, пока они не замерзли окончательно. — Я знаю одно местечко, где делают восхитительные пончики.
— Мне давно уже нельзя шоколад... и тем более пончики.
— А если мы забудем, что тебе нельзя?
Соледад улыбнулась.
— Ты прав... почему бы и нет? — Ей и вправду хотелось сделать что-нибудь этакое, бесшабашное.
Жоан помог ей подняться, и они пешком дошли до улицы Комерс, а там уже сели в такси.
— Лучше держаться подальше от соседских языков, — заметил Жоан, открывая ей дверь машины.
В дороге сердце Соледад разбушевалось не на шутку. Сбросив вожжи, оно перешло с шага на галоп и понесло. От волнения она не знала, куда деваться.
— Убьет меня эта встреча, — шепнула она сама себе, но Жоан услышал.
— Если уж первая нас не убила...
— А ты уверен, что не убила? С этим сердцем никакого сладу, когда ты так близко. Совсем от рук отбилось.
— Тебе категорически запрещается умирать. Так ему и передай.
Оба рассмеялись. Оба покраснели. Таксист, умиляясь, подглядывал за ними в зеркало заднего вида.
— Чудесно выглядишь.
— К глазному давно ходил? — Соледад покосилась на него с застенчивым кокетством.
— У меня отличное зрение, лучше не бывает! Никогда не видел тебя такой красивой.
— Врунишка.
Такси проехало площадь Каталонии и высадило их у поворота на улицу Портаферисса. Вокруг царило оживление. На тротуаре уличный музыкант терзал скрипку, пытаясь извлечь из нее грустную мелодию.
— Узнаешь? — Жоан остановился послушать.
— Разве ее забудешь... Tristesse.
Снова взявшись за руки, они отыскали узкую дверь. Кафе было полно дыма и студентов, но в глубине их, как по заказу, ждал столик на двоих.
Они не взяли ни пончиков, ни шоколада. И не тронулись с места, пока их не выставили на улицу — чрезвычайно любезно, правда, выставили, из уважения к преклонному возрасту. Им не хватит оставшейся жизни на обмен последними новостями. Шестьдесят шесть лет не перескажешь за три часа.
На улице стояла морозная ночь. Им пора было расходиться по домам, но снова попрощаться не хватало сил. Невзирая на холод, они дошли до площади Сан-Фелип-Нери, к которой Жоан испытывал особые чувства. На площади никого не было. Журчание фонтана аккомпанировало их тихим шагам.
— Какое красивое место! — воскликнула Соледад. — Никогда не была здесь.
— Лучшая из площадей, на мой взгляд. Видишь выбоины на стене? — Он указал на фасад церкви. — Здесь казнили тех, кто верил в свободу, как мой отец. Это следы картечи.
— Представляю, как ты горевал о его гибели...
— Сразу после того, как потерял тебя... да уж. Но пойдем, я всегда мечтал сделать одну вещь.
Жоан подвел ее к каменному бассейну и, намочив пальцы в воде, оросил лоб Соледад.
— Соледад Урданета, властью, данной мне любовью, нарекаю тебя моей навеки, во имя Отца, Сына и Святого Духа...
— Аминь, — подхватила она.
— Выходи за меня замуж.
Наплыв чувств, отразившийся на залитом водой и слезами лице Соледад, помешал ей ответить.
— Моя воздушная фея...
— Я люблю тебя, Жоан Дольгут. Люблю всей своей старой душой, всем усталым сердцем.
Жоан наклонился поцеловать ее.
— У меня, должно быть, вкус старости...
— Вина, — поправил он. — Долголетней выдержки... Их губы слились в простом и древнем как мир ритуале.
Поцелуй имел вкус изюма и свежих слив, сочных яблок и горячего шоколада, спелых вишен и клубничного мороженого. Вкус всех яств земли, вкус торжества, вкус жизни. Он питал изголодавшиеся души, возвращал потерянные годы.
Начался дождь, но они продолжали целоваться, пока не промокли до нитки. Они чувствовали себя юными, свободными, обезумевшими от любви под ночным ливнем... А что, если пойти теперь гулять? А если спеть хором? А если разбудить всех жителей района и рассказать, как они счастливы?
— Потанцуем? — Не обращая внимания на протесты ноющих костей, Жоан обхватил Соледад за талию и начал напевать ей на ушко.
