Лидия Гуардо - Исповедь. Пленница своего отца
Самому ему заниматься теперь было почти нечем, и, поскольку я, мой брат и моя сестра все время сидели взаперти в своей комнате, он стал использовать в качестве развлечения нас.
Именно с тех пор жизнь Брюно стала по-настоящему тяжкой. Старик придумал для себя забаву с большим плоским металлическим шаблоном. По малейшему поводу он заставлял Брюно становиться на него коленями и шлепал брата ладонью до тех пор, пока тот не падал, уже не в силах подняться. Через некоторое время все начиналось вновь — и прекращалось только тогда, когда Старику надоедало.
По отношению к Наде он вел себя совсем по-другому.
Она стала его любимицей, и он никогда ее не бил. Зато время от времени закрывался с ней в своей комнате, и когда позже она оттуда выходила, то тут же бежала в туалет, потому что у нее начиналась рвота. Я тихонько сидела в своем уголке и играла краем длинного платья, который, завязав узлом, превратила в своего рода куклу.
У Старушки имелись близкие родственники в департаменте Сена и Марна, и она хотела уехать туда, чтобы попытаться найти там работу. Обычно разговор об этом затевался вечером, когда они со Стариком ложились спать.
Старику хотелось работать, как и раньше, оператором печатного оборудования, однако найти подходящее место он так и не смог. Поэтому пришлось стать старьевщиком, и отец начал приносить домой кучи всякого барахла. Он складывал его в подъезде нашего многоэтажного дома, вызывая тем самым недовольство соседей.
С нами уже давно никто не разговаривал, и так было даже лучше: поскольку Старик запрещал общаться с соседями, нам было легче, если те сами не обращали на нас внимания. Впрочем, мы видели соседей нечасто, потому что почти все время находились в своей комнате.
Даже чтобы сходить в туалет, мы должны были спрашивать разрешения у Старика, и при этом он требовал держать дверь в уборную открытой, чтобы не позволить нам «заниматься там черт знает чем». Он всегда приходил посмотреть на то, как мы справляем естественную нужду, и вытирал нам задницы. Ему, наверное, нравился запах какашек.
Когда он уходил куда-нибудь из дому, то запирал нас в нашей комнате, а на тот случай, если мы захотим в туалет, ставил в нее ведро. Поскольку у него не было крышки, оттуда, естественно, исходил весьма неприятный запах.
Куда мне в ту пору больше всего хотелось, так это в школу. Я ходила в нее лишь время от времени — когда по этому поводу к нам приходили письма от местных властей. Я часто думала о своей учительнице и обо всем хорошем, что происходило в нашем классе. Еще я мечтала о море, о кемпинге, об отдыхе на юге.
Однако поехать туда у нас уже не было возможности.
Как-то раз — мне тогда было лет шесть или семь — Старик сказал, что мы уезжаем в департамент Сена и Марна.
Я надеялась, что там есть море, по которому плавают корабли.
Однако в том регионе были лишь огромные равнины, большие и не очень большие города, маленькие деревни и грязные реки, по которым плавали покрытые ржавчиной баржи. Мне в департаменте Сена и Марна не понравилось, однако моего мнения никто не спрашивал, и, когда мы прибыли в квартал социального жилья города Мо, я сделала вид, что всем довольна.
Многоэтажный дом, в котором мы поселились, назывался «Шампань». Старушке удалось получить там квартиру благодаря знакомым, работавшим в мэрии.
Старик вдруг ударился в политику. Он расклеивал плакаты, агитирующие за политическую партию «Объединение в поддержку республики», и, поскольку был здоровяком, следил за порядком на партийных собраниях. Он приходил с этих собраний с плакатами, которые затем развешивал на стенах. В столовой у нас висел плакат с фотографией Жака Ширака, и когда Старик пил вино, то неизменно провозглашал тост за его здоровье.
Квартира находилась на пятом этаже и была просторнее, чем та, в которой мы жили в Блуа. Она состояла из трех жилых комнат: одна — для Старика и Старушки, вторая — для Брюно, третья — для меня и Нади. В комнатах стояли кровати — вот и вся мебель. Старушка записала нас в школу, поскольку такое требование выдвигалось управлением социального жилья, однако ходили мы туда нечасто.
А все потому, что Старик нашел для нас работу.
Он приносил домой большие пакеты, набитые почтовыми марками. У него имелся толстый справочник с фотографиями марок, рядом с которыми была указана их цена. Работа заключалась в том, чтобы найти соответствующее изображение марки в справочнике. Благодаря этому занятию я научилась различать буквы.
Первыми двумя буквами, внешний вид которых я запомнила, были «Ф» и «Р».
Я тогда еще не знала, что это первые буквы слов «Французская» и «Республика».
Чтобы я могла узнавать различные марки, Старик помог мне выучить алфавит и научил составлять буквы так, чтобы получались слова. Он говорил мне, что учит меня читать.
Однако, поскольку он не объяснял мне значения получающихся слов, я не понимала того, что читала. Я, например, могла прочесть по слогам «А-ВИ-А-ПОЧ-ТА», но мне это слово ни о чем не говорило, пусть даже я и произносила его абсолютно правильно.
Я до сих пор могу прочесть те или иные слова в журналах вслух по слогам, не понимая того, что читаю. Я могу с таким же успехом читать на английском или немецком. Это как иностранная песня, слова которой можно запомнить на слух и напевать, не понимая, что они означают.
С цифрами мне было легче: я быстро запомнила, как они выглядят, и затем без труда узнавала их в справочнике и на марках, если, конечно, не было запятых, как на старых экземплярах или же на почтовых штампах.
Если были, то я моментально запутывалась.
Как-то раз Старик пришел домой с самодовольным видом: он нашел переносную типографию. Ему пришла в голову идея установить ее на автоприцеп, чтобы потом ездить с ней по рынкам и ярмаркам и печатать всякую всячину. Это почти не изменило нашу жизнь, если не считать того, что он теперь реже находился дома и нам, по крайней мере днем, не нужно было терпеть его самодурство.
В первый раз, когда он заработал денег (отец получил от партии «Объединение в поддержку республики» заказ на изготовление брошюрок), Старик устроил со Старушкой пир. Мы с Надей находились у себя комнате и пытались заснуть, однако нам мешал доносившийся из столовой громкий шум.
Затем Старик со Старушкой сильно поругались.
Старушка пыталась его перекричать, но он своим грубым голосом в конце концов заставил ее замолчать.
— Если ты будешь этим заниматься, тебя посадят в тюрьму! — крикнула она.
— Хотел бы я знать, кто сможет мне помешать! Может быть, ты? Если ты на меня донесешь, стены окропятся кровью!
