Юрий Мамлеев - Шатуны
— Но, но, — пробурчал Федор.
Клава, вильнув личиком, ушла.
Днем в доме никого не осталось: все ушли по делам, Петенька же был не в счет.
Жиличка Клавы — стройная, изящная женщина лет двадцати пяти — одна бродила по двору, принадлежа самой себе.
Федор стоял у своего окна, за занавеской, и пристально, сжав челюсть, смотрел на нее. Штаны у него чуть спустились и он придерживал их на заднице одной рукой. Женщина — она была в простой рубашке и брюках под мальчика — сделала ряд изящных движений и вдруг в ее руках оказалась… скакалка, и она стала быстро, сладенько поджимая ноги, прыгать по одинокому двору, окруженная высоким забором и хламом.
Это привело Федора в полное изумление.
Потом женщина, перестав скакать, прилегла на скамейку. Она так упивалась солнцем или скорее собою, греющейся на солнце, что тихонько приподняла край рубашечки и стала поглаживать себя по голому животу.
Федор полез за биноклем; наконец достал старый, театральный бинокль и, нелепо приговаривая, стал рассматривать лицо этой женщины.
Оно тоже ввергло его в недоумение. Женщина между тем встала и, задумавшись, брела по траве. Внешне ее лицо походило белизной и хрупкостью на фарфоровую чашечку; лоб был изнеженно-интеллигентен, рот — сладострастен, но не вызывающе открыто, а как бы в жесткой узде; выделялись глаза: синие, чуть круглые, но глубокие, с поволокой и бездонной вязью синих теней на дне; брови — тонкие, болезненно-чувствительные, как крылья духовной птицы; общие же черты были нежные и умные, одухотворенно-самовлюбленные, но с печатью какой-то тревожности и судорожного интеллектуального беспокойства. Ручки томные, трепетные, все время ласкали горло, особенно во время невольного глотка.
Таков был вид Ани Барской.
Федор так и простоял часа два у окна.
Потом пришла Клава. Федор слышал сверху, как разговаривает Анна. Ее голосок — дрожащий, пронизанный музыкой — опять приковал мертвое внимание Федора. Поздно вечером, Соннов, совсем одурев, постучал и вошел в комнату Анны.
— Как живете, тетенька!? — грузно откашлялся он.
— Вы брат Клавдии Ивановны?! С чем пришли? — был ответ.
Федор сел за стол и мутно оглядел Анну.
«Как с того света», — почему-то решил он и уставил свой холодный, пронизывающий, точно парализованный взгляд на ее беленькой, нежной шее.
— Что, нравится?! — вдруг спросила она, заметив этот взгляд. Федор как-то трупно пошевелил толстыми пальцами. И усмехнулся.
— Не то слово, — вымолвил он.
— А какое же?! — Анна с легким любопытством оглядела его.
— Скелет, — ответил Федор, уставившись в стол. Анна звонко рассмеялась и ее горлышко задрожало в такт смеха.
— Вот и я думаю, не одними ли я шуточками занимаюсь, — грозно проговорил Федор. — Как проверить, а?
— А чем вы занимаетесь? — спросила Анна.
Федор встал и, изредко мутно поглядывая на Анну, как на пустое, но странное пространство, начал медленно ходить вокруг Барской, сидящей на стуле, как ходит парализованное привидение вокруг куска мяса.
Аня чуть взволновалась.
— Черт возьми, вы любопытный, — проговорила она, внимательно всматриваясь в Федора. — Вот уж не ждала. Так значит вас интересуют трупы?!
Федор вдруг остановился и замер; он повернул свою бычью голову прямо к женщине и громко сказал: «Занятно, занятно!».
— Что занятно?! — воскликнула Барская.
— Не трупом интересуюсь, а жизнью трупа. Вот так, — ответил Федор и, сев против Анны, похлопал ее по ляжке.
Другой же рукой незаметно пощупал нож — большой, которым режут свиней.
— Ого! — воскликнула Анна. Слова Федора и его жест взбудоражили ее. Она вскочила. — А знаете ли вы!! — оборвала она его, что труп — это кал потустороннего. Вы что же ассенизатор?!
— Чево?!..Как это кал потустороннего?!
— Очень просто. Мы, вернее то, что в нас вечно, уходим в другой мир, а труп остается здесь, как отброс… смерть — это выделение кала и калом становится наше тело… Знаете…
— Мало ли чего я знаю, — спокойно ответил Федор. — Но все равно «труп» — хорошее слово… Его можно понимать по-разному, — добавил он.
— Вы любите мертвые символы, слова?! — бросила Барская. Федор вздрогнул: «А ты их знаешь?!» («Ни с кем я еще так не разговаривал», — подумал он.)
Анна, закурив, продолжала разговор. От некоторых слов у Соннова
чуть расширились зрачки. Вдруг Федору захотелось встать и мгновенно прирезать ее — разом и чтоб было побольше крови. «Вот тогда будешь ли ты так говорлива на умные слова?! — подумал он. — Ишь, умница… Поумничаешь тогда в луже крови».
Но что-то останавливало его; это было не только невыгодность обстановки и предупреждение Клавы — Федор совсем последнее время одурел и даже забывал свойства действительности, как будто она была сном. Нет! — Но что-то в самой Анне останавливало его. Он никогда раньше не встречал человека, который, как он смутно видел, «вхож» в ту область — область смерти — которая единственно интересовала Федора и в которой сама Анна видимо чувствовала себя, как рыба в воде.
На один миг Федору даже показалось, что она знает об этом столько,
что по сравнению с этим его опыт как лужица по сравнению с озером. Так ловко и уверенно говорила Анна. И в то же время какие-то подсознательные токи доходили от Анны до его отяжелевшей души. И из интереса чем же кончится этот разговор и что вообще в дальнейшем может сказать ему Анна о смерти — Федор не встал с места, не зарезал Анну, а остался сидеть, уставив свой тяжелый, неподвижный взор на маленькой, подпрыгивающей в такт разговору туфельке Барской.
Они проговорили в том же духе еще около часа.
— Неужели вас действительно так интересует потусторонняя жизнь?! — спросила Анна.
Может быть впервые за все свое существование Федор улыбнулся.
Его лицо расплылось в довольной, утробно-дружелюбной, по-своему счастливой, но каменной улыбке. Он вдруг по-детски закивал головой.
— Мы, интеллигенты, много болтаем, — начала Анна, пристально глядя на Федора. — Но не думайте, лучшие из нас могут также все остро чувствовать, как и вы, первобытные… Хотите, Федор, я познакомлю вас с людьми, которые съели в этом деле собаку… Они знают ту жизнь.
Соннова мучила темная голубизна Анниных глаз. Но это предложение заволокло его. Он почуял мутное влечение к этим людям.
Встал и опять заходил по комнате.
— Значит, дружбу предлагаете? Ну что ж, будем дружить, — угрюмо сказал он. — А как ежели с тобою переспать? — вдруг выбросил он.
— Иди, иди. Не приставай ко мне никогда. Лучше занимайся онанизмом, — сухо вспыхнула Анна.
