Владимир Войнович - Малиновый пеликан
Но я отвлекся и возвращаюсь к Семигудилову.
Он шел, держа палку как посох, то есть не опираясь на нее, а втыкая ее прямо перед собой. Погруженный в глубокую думу, он не слышал, как мы подъехали. И не видел, наверное, всполохов нашей мигалки. Водитель Паша притормозил и некоторое время тащился за Тимохой, выражая возмущение тем, что бросал руль, размахивал руками, поворачивался к нам, произнося ругательства, в которых главными были слова: ё-моё, блин, баран, козел и придурок.
– Ну что ты ругаешься, блин! – не выдержала Зинуля. – Не можешь ему бибикнуть?
– Ты что, блин? – отозвался Паша. – Ночь ведь. Люди, блин, спят.
Он помигал фарами. Семигудилов продолжал свое неспешное шествие.
Паша включил сирену и тут же выключил. Она взвизгнула, как раненая собака, и смолкла. Семигудилов испугался и отскочил в сторону. Мы поравнялись с ним, я попросил водителя не обгонять и, высунувшись в окно, громко сказал:
– Привет полуночникам!
Он второй раз вздрогнул, поднял голову, вгляделся и, узнав, открестился от меня, как от черта, сказав при этом:
– Чур меня! Чур!
Я не удивился. Я привык к тому, что он меня держит за нечистую силу, но при этом ему меня не хватает как постоянного оппонента в его мучительных раздумьях о судьбах отечества, мира и мироздания. У него жена алкоголичка, сын дебил, старшая дочь недавно получила срок за содержание борделя и торговлю наркотиками, а младшая, более или менее нормальная, живет в Париже, но он о семейных проблемах думает мало, поскольку страдает от существования на свете Америки, гомосексуалистов, масонов, евреев и либералов. Евреев и либералов в нашем поселке представляю я, но я у него оппонент не единственный. Нескончаемые и яростные споры он ведет по радио и по всем каналам нашего, как говорят, зомбоящика. И всегда, как показывают специальные счетчики, выигрывает с большим перевесом. Меня это раньше удивляло. Неужели, думал я, народ наш действительно настолько темен и глуп, что без критики поглощает эту мякину. Но знающие люди объяснили, что голоса подсчитывают два счетчика с шестеренками. В одном счетчике передача идет с малой шестеренки на большую, а в другом, наоборот, с большой на малую. Впрочем, другие знающие утверждают, что это чепуха, никаких там специальных шестеренок нет и не нужно, народ подавляющим без всяких счетчиков большинством голосов из двух вариантов выберет глупейший.
– Чего это ты по ночам бродишь? – спросил я Тимоху. – Не спится, что ли?
– Как же, заснешь! – ответил он с вызовом. – Такую страну просрали.
Это он имеет в виду девяносто первый год, Беловежские соглашения по разделу СССР на отдельные государства.
– Вспомнил, – говорю, – когда это случилось!
– Вот с тех пор и не сплю, – отвечает он.
– И напрасно, – говорю я ему. – Иногда надо мозговой системе давать передышку, а то, глядишь, перегреется.
– Ну да, конечно, вы, либералы, на то и надеетесь, что наши мозги уснут и атрофируются, но мы еще поднимемся, мы разогнемся, и тогда вы узнаете всю мощь народного гнева. – И дальше, не слушая меня и не считаясь с тем, что сказанное трудно ко мне приспособить, несет все подряд: – Разворовали Россию, растащили, раздербанили. Страна погибает, армия унижена, народ нищает и спивается.
На историю последних десятилетий у него взгляд стандартный для его единомышленников. Было государство, большое и мощное. Но два человека, Горбачев и Ельцин, развалили страну, разоружили армию, разрушили промышленность, довели народ до нищеты, лишили веры во что-нибудь и надежды. Иногда к упомянутым именам он добавляет Гайдара и Чубайса. В расширенный список разваливших страну либералов порой попадаю и я, прямо сказать, не по чину. А бывает, в пылу полемики он мне дает повод для избыточного самомнения и, убирая из списка всех остальных злодеев, говорит, что страну развалил лично я. Мне бы возгордиться. Но пока чем-чем, а манией величия я, кажется, еще не страдаю. Я пытаюсь спорить логически. Я говорю, что же это за государство, какой мощью оно обладало, если его смогли развалить один-два, ну даже сто либералов? Он за словом в карман не лезет и утверждает, что все, которые его развалили, и я в их числе, действовали не сами по себе и небескорыстно, а при поддержке и за деньги американцев в лице Пентагона, Госдепа, Збигнева Бжезинского и Джорджа Сороса.
Совмещая несовместимое, он с надеждой смотрит на Перлигоса, который, достигнув высшей власти, заставил нас петь старую песню, выровнял еще слабую и неустоявшуюся демократию, овертикалил ее и осуверенил, что возбудило в среде семигудиловских единомышленников мечту о восстановлении хотя бы частично прежних порядков и возрождении в каком-то обновленном виде потерянной либералами Империи, но уже не Советской, а Российской. Об этом он не только мечтал, но и делал что-то для этого. Вместе со своими единомышленниками он вошел в состав полулегального сборища, называемого ими клуб Соколиная Охота, и там они строят несбыточные планы возрождения Великороссии, куда помимо России должны входить Украина и Белоруссия, а также частично Эстония, Латвия и Литва и северная часть Казахстана. Историческая справедливость, считают соколиные охотники, требует вернуть эти пространства России, создать большой русский мир, который, как пророчила убогая Ванга (кстати, я забыл про Болгарию), объединившись, станет главной на планете материальной, военной и духовной силой, соблазнительной и притягательной для всех остальных народов.
Он всегда говорит со мной как со смертельным врагом, при этом я знаю точно, что он жить без меня не может. Я думаю, что, если бы ему представилась возможность меня расстрелять, он, лично это сделав, потом обязательно пожалел бы, что лишился такого удобного оппонента. Когда я порой куда-нибудь уезжаю, он, как рассказывает мне Шурочка, часто околачивается у наших ворот, а иногда не выдерживает и спрашивает, как будто так, к слову пришлось, слушай, красавица, твой барин когда вернется? До меня дошли слухи, что он с Шурочкой не только мимоходом общается, но ведет с ней долгие разговоры, когда они в мое отсутствие вдвоем прогуливают, она нашего Федора, а он своего Рекса. Называя меня барином, он имеет в виду, что я живу в сытости и роскоши, чем, очевидно, пытается повлиять на классовое самосознание Шуры. Сам при этом, по его словам, удовлетворяется скромным образом жизни, чуть ли не аскет. Хотя живет в трехэтажной каменной даче, ездит на «Мерседесе» с казенным шофером, неизвестно кем оплачиваемым, и неизвестно, за какие заслуги, и еще имеет недвижимость в Майами и в Риге, и владеет двумя ресторанами, записанными на старшую дочь, ту, что сидит в тюрьме. Тем не менее изображает из себя бессребреника, живущего только духовными интересами, которые сводятся у него к мечтам о великой и страшной России, которая уже разогнулась и скоро поднимется во весь свой богатырский рост, как бы ни противилась этому все те же Америка, Гейропа, масоны, евреи и либералы. Вы евреи, говорит он мне. В молодости меня часто принимали за еврея, потому что у меня были темные курчавые волосы и нос с горбинкой. Я никогда не возражал и никому ничего не доказывал. Но ему как-то сказал, что я не против, но исключительно правды ради сообщаю, что я не совсем то, что он думает. Моя фамилия Прокопович поповская, несколько поколений моих предков вплоть до прадедушки были священниками в селе Чильдяево Самарской губернии, а дед подался в большевики и до ареста возглавлял Союз активных безбожников. Мать моя Полина, в девичестве Нечипоренко, была из кубанских казаков, а ее отец, то есть мой другой дед, наоборот, воевал с большевиками и в двадцатом году был расстрелян чекистами.
