Евгений Боушев - Сердце капитана
Впереди нас идет девушка. Очень красивая. Я смотрю на нее молча минут пять. Галилей что-то бубнит, затем его взгляд останавливается на девушке и он тоже замолкает. Мы идем за ней в невидимом кильватере чуть сладковатых духов. Галилей спотыкается о пивную банку, немного приходит в себя и изрекает задумчиво:
— Блин… Ну кто-то же ее ебёт!
И происходит чудо. Богиня оборачивается и спокойно отвечает Галилею:
— Такой же урод, как и ты.
У меня дома все уже более-менее спокойно. Настенька варит суп, Пачина читает свежепозавчерашнюю раскопную газету, пахнущую колбасой, и они улыбаются друг другу, как два встретившиеся в пустыне бедуина. Этот великолепный матримониальный пейзаж портим мы с Галилеем, вваливающиеся в коридор в виде двух оживших мешков с картошкой.
Настенька крепится: она уже повидала всякое.
— Пожалуйста, к столу.
Галилей рыгает и тащит меня в комнату.
— Чувак, — говорит он, оглядываясь по сторонам. — На твоем месте я бы уже давно переехал.
Дальше начинается знакомая пьеса с повторяющимся сценарием.
Я:
Куда мне ехать? Мне уже нигде не будет спокойно.
Галилей:
Чувак, я прошу тебя как брата — забудь про неё.
Я:
Ты смеёшься? Как я могу забыть? Забыть… мы сидели в этом кресле. Она расчесывала волосы перед этим зеркалом. Спала на этой подушке. А я нашел её… нашел на этом ковре…
Галилей:
Успокойся, чувак! Чувак!.. Ты здесь не при чём!
Я:
Это я рассказал ей про эти таблетки. Я рассказал про таблетки. Рассказал про таблетки…
Галилей:
И что теперь? Чувак!
Голову заполняет бессмысленный хоровод мыслей, тело бьет судорога, рука ищет что-то острое, тонкое — вогнать в глаз, прекратить этот белый туман, остановить неизбежно наступающее безумие.
Таблетки. Запертая дверь. Первый признак отравления — посинение трупа.
Галилей бьёт меня в лицо. Кричит. Снова бьёт.
— Успокойся! Приди в себя!
Я вдыхаю.
И выдыхаю.
— Знаешь, дружище, — говорю я Галилею. — Мне, наверное, и правда, лучше отсюда съехать.
За стенкой сладко стонет Настенька. Галилей кивает и хлопает меня по плечу.
АЛИСА
Рано утром от Галилея приходит сообщение, состоящее из одного слова:
«Эбус!»
Эта пышущая жизнью новость не дает мне покоя до самого обеда. В обед сообщение повторяется, причем текст остается тем же. Я задумчиво смотрю на часы, я фигею.
На раскопе галдеж. В том месте, где материк никак не хотел откапываться, полезло из-под земли что-то непонятное.
Сначала земля резко поменяла оттенок с серого на черный. Такое бывает, когда раскапываешь древнее пепелище. Но какое пепелище может быть под кучами мусора?
Потом открылись камни. Да какие камни — булыжники! Скалы! Берсеркеры взламывали их до самого обеда, теперь они отдыхают на солнышке, а мы выбираем из развороченной ямы грунт вперемешку с осколками камня.
Я ковыряю лопатой однообразно серую землю и думаю о Галилее. Камни противно скрипят. Шельма раскрыл рот и смотрит на непонятную яму посреди ровного материка.
К четырем часам приходит очередная депеша:
«Ниже пояса парализован!»
Еще бы, отвечаю. Где такую кошку подцепил?
И вот тут Галилей окончательно выходит за пределы моих ожиданий.
«Не подцепил, а встретил. Зовут Алиса. Влюбился».
Ептыть! Любовь сложная штука, но одно известно точно — мозги у здорового человека отрубает начисто. Прощай, мой трезвомыслящий, рассудительный и независимый товарищ.
А он, собака, еще и бредит:
«Приходи сегодня знакомиться».
Ну-ну.
Приду.
Готовясь к самому худшему, глажу рубашку и покупаю в гастрономе коньяк вместо портвейна. Потом трясусь в маршрутке, вылезаю на остановке перед галилеевской общагой. Звонит телефон.
— Чувак? — говорит Галилей.
— Я здесь. Почему у тебя в общаге не горит свет?
— Потому что я не в общаге, — раздается голос сзади, и Галилей хлопает меня по плечу. — Привет.
Ежкин кот!!
Галилей гладко выбрит и пахнет одеколоном. На ногах туфли вместо растоптанных ботинок, даже живот он ухитрился втянуть куда-то под ребра.
— Ого! — реагирую я.
Галилей улыбается, расправляет плечи и говорит:
— Пойдем. Она ждет нас дома.
— Где — дома?
— У нас дома, — говорит Галилей, и меня охватывает тонкая паутина чужой близости. Непроизвольно вздрагиваю.
Галилей берет меня за плечо.
— Слышишь, чувак! — кричу ему я. — Я еще посмотрю, кто там тебя так заморочил. Без боя я тебя не отдам!
А он отвечает:
— О том и речь. Идем.
Поднимаясь по лестнице, я перекатываю на языке непонятное слово «моцарелла», встреченное на пачке с чипсами. «Очеловечиваться тоже нужно потихоньку», - сказал Галилей, докупив к моему коньяку пару литров пива. Мне смешно. Я прыгаю через ступеньки и ору:
— Моцарелла! Де пута мадре! Ну, мы сейчас посмотрим, мы поглядим и оценим!! Кульверстукас!
…И сталкиваюсь глазами с хрупкой девушкой удивительной красоты. Она берет у меня пакет с бутылками, отступает вглубь квартиры и говорит:
— Проходите, мальчики.
Оооо, мои бедные больные нервы. Голос — как шелест сырых листьев, мягкий, глубокий, и тихий.
— А кто такой Кульверстукас? — кричит сзади Галилей. Ему хорошо, он уже почти привык.
— Кульверстукас — это Чебурашка, — отвечает девушка и протягивает мне узкую ладонь. — Я — Алиса.
— Моцарелла… — выдыхаю я, убитый, закопанный и с потрохами съеденный бездомными псами.
Галилей ржет.
СЕРДЕЧКО
Следующие четыре часа меня прёт. Я вспоминаю самые смешные анекдоты, ору до хрипоты свои песни и в два голоса — по-русски и по-английски — спорю о творчестве Хемингуэя. Галилей сидит у Алисы за спиной и по-хозяйски похлопывает ее по заднице.
Задница у нее обалденная. Я понимаю, что Алиса заберет мозги не только у Галилея, а у всего нашего раскопа вместе с трижды разведенным дядей Сережей. И мне даже не жаль.
Мы сидим на полу в кухне — никакой мебели, не считая кровати, в квартире нет. Лампочек в люстре тоже нет. Свечка на плите слепит глаза, но я все равно вижу Алису — она будто очерчена живыми электрическими искрами.
Мы пьём пиво. Мы пьём коньяк, закусывая салатом. Мы снова пьём пиво, а потом Галилей бежит за портвейном, и мы с Алисой остаемся вдвоем.
Я молчу. Она молчит. Под окном орут коты, и я мысленно прошу их орать погромче.
— Знаешь, а ты умнее, чем пытаешься казаться, — говорит Алиса.
Как в своем лесу пошел на сухари колобок,
Как дурак в окно вдогонку с бодрой песней летит,
Как поэт писал на кухне анекдот про любовь,
Как глотал горстями пули, да не смог проглотить.
И я начинаю рассказывать ей про Галилея. Я вру, как я рад, что у меня есть такой замечательный друг, как приятно говорить с ним о жизни, как прекрасно он замешивает портвейн с кока-колой.
— Подожди, — говорит Алиса. — Расскажи о себе.
Черт!
— Помнишь, как в космос запускали Белку и Стрелку?
— Читала. А что?
— До них было еще несколько собак. До собак — поросята. А до поросят — морские свинки и крысы.
— Интересно. Ты это к чему?
— Когда все уже было готово для запуска собак, ученые провели несколько пробных полетов. Была одна псина… Её научили открывать зубами контейнеры с пищей, и сутки держали голодной. Предположили, что, занятая едой, она будет меньше беспокоиться. Когда собака оказалась в космосе, она начала жрать…
— …
— Жрать и жрать. Наедаться впрок. А самое смешное в том, что в тот раз отрабатывали только стартовые системы. Когда были сделаны все необходимые замеры, когда собака сделала несколько витков вокруг земли и съела все, что было, подача воздуха прекратилась.
— …
— А самое интересное — даже если собака каким-то образом знала бы, что воздуха ей не хватит даже на час, она все равно съела бы всю пищу в контейнерах. Она была голодной, и ей важно было поесть.
— …
— Я как та собака в космосе. Хочу насытиться, чувствую ощущение полета, и знаю, что всё, чем бы я ни занимался в эти последние полчаса, не имеет теперь никакого смысла.
— …
— Эй! — орет Галилей из прихожей. — Хватит забивать голову всякой кинологической хернёй. Я ПРИНЕС ПОРТВЕЙН!
ГАЛИЛЕЙЩИНА
Проходит несколько дней. Галилей все время пропадает у Алисы. Я уже начинаю забывать, как выглядит мой собутыльник, но все ещё рад за него.
Спустя несколько дней вынужденного одиночества я убираю в комнате, делаю перестановку мебели, пристраиваю Таксу к сердобольной соседке и чиню Настеньке утюг.
Этим утюгом она вечером бьет Пачину по голове за какую-то провинность, и я ощущаю чувство причастности.
