Алексей Синиярв - Блошка банюшку топила, вошка парилася
Кондрат снова было прилег, но приехала Шура.
— А это что за водка? — с порога спросила она, увидев на столе бутылку.
«Тьфу на тебя», — подумал Кондрат. — «И хотел ведь убрать. Сука».
— Моя водка.
— Ты же не пьешь.
— Тебе какое дело? Чья, чьё. У меня на столе — значит моя.
— В бане убираюсь я.
— И что?
— И то! Нечего там делать!! Я там убираю, и всё, что остается тоже моё. А вы шакалите!
— Сама ты… Выдра! — нашелся Кондрат.
— Нечего тебе там делать! Грязь только таскать. Я всё Налию Газимовичу скажу.
Кондрат, решив не скандалить, «толку нету, все равно, что дергать черта за хвост», пошел в дровотню колоть дрова. «Кошка с собакой лучше живут, — подумал он. — Вреднющая ж баба».
Кондрат давно продумывал как потеснить Шуру. Он не раз высказывал Наилю на плохую уборку и даже «организовал» телефонный звонок «от клиента». Однажды, после Шуриной уборки он намазал медом полок в парилке, но желаемого скандального результата не получил. То ли клиент не заметил, то ли еще что…
Идея была, как мыслил Кондрат «внедрить» на место Шуры свою жену. Но Шура была старательной, надраивала зеркала, окна, дверные ручки до блеска. Шура не торопилась, уборку делала основательно, по-домашнему.
Степа. Дневник. Февраль.Давно не писал.
Сменил Кондрата. У него в смене были какие-то отморозки. Сначала стреляли из пистолетов по бутылкам, потом по воронам. Осторожный Кондрат ушел в дровотню и переждал.
Лишняя морока с этими пьяницами. Дрова в бане нельзя, кочерги нельзя, ножи тоже под запретом. Наиль сказал: «Задумывали оздоровительный комплекс, а получился пьяный бордель».
Бандиты и проститутки у нас. И всякая, я добавлю, сволочь.
У меня сегодня ночью Тагир. Звонил. Значит, поспать не выйдет. Опять сидеть с ним до утра. Зато сто баксов, как с куста.
Стихотворение. Написал давно, но все руки не доходили.
Не смеется шизофреник,
Не смеется вор в законе,
Прохиндей не засмеется за закрытыми дверьми.
Не смеется мент угрюмый.
Он сидит в одних кальсонах,
Морщит лоб, пытаясь вспомнить, —
где дырявые носки.
Конечно, надо бы, чтобы кто-то в конце рассмеялся. Но не вышло. Может еще добавлю.
Моя мандень звонила. «Степушка, ты свою маечку, свитер забыл. Зайди что ли как-нибудь». Запела ангельским голоском, тварь. «Майку выкинь, — сказал, — свитер распусти. Пусть теща что-нибудь свяжет. Говорят, вязание нервы успокаивает. Ей, крысе, полезно будет».
* * *Кондрат набрал номер телефона.
— Здорово… Ага, в пальто.. Слушай сюда…Слушай… Позвонишь по тому же телефону, как прошлый раз… Да, этот. Скажешь, намедни в бане у вас был… Как у Парфенова, да. Намедни. Давеча…Что-что? Грязно! Медом испачкано… Медом!....По буквам? Мудак. Ебало. Долбоёб. Онанист…Трусы от Армани испортил, вот чего!... Ну, надо мне!…Надо. Знаешь такое слово? Партия сказала: «надо»….Когда тебе надо, ты….И будь любезен… Да, лирой… Пробуди.
Кондрат положил трубку. В задумчивости посмотрел на календарь. Потом в окно.
По дорожке к администраторской шел клиент в накинутой на плечи шубе, в тапках на босу ногу. От распаренного тела на морозе шел пар.
— А девочек у вас можно заказать? — весело спросил клиент с порога.
— У нас — нет. Не занимаемся этим.
— Да брось ты! Я что…
— Хозяевам напряги не нужны, — доверительно сказал Кондрат. — Сами понимаете. Но для хорошего человека…
— Сделай трех. — Клиент положил на стойку серо-зеленую бумажку с портретом американского президента.
— Троих, — переспросил-уточнил Кондрат. — Полчасика от силы. Полчасика.
Когда клиент ушел обратно в баню, Кондрат набрал заученный наизусть номер. За каждую проститутку он получал реальную денежку.
— И вашим, и нашим, — напел Кондрат и открыл холодильник. С прошлой смены у него остались «давальческое» оливье и мясной карбонат.
Не брал со столов только Трофимыч.
Славка допивал из стаканов и рюмок.
Степа брал только оставленное в упаковке, или то, что приносили в администраторскую сами клиенты — бывало и такое. От доброй души.
Кондрат лучшие куски уносил домой, что-то доедал здесь. Он тащил домой одноразовую посуду и постельное белье, вилки и ножи, шампуры и уголь, туалетную бумагу и шампунь, мыло и спички, флаконы с бытовой химией и полотенца, сваливая недостачи на вороватых клиентов.
Однажды Кондрат нашел золотую цепочку.
Долго колебался, но брать не стал, а спрятал там же, в бане. Чтобы не обнаружила Шура, он надежно зацепил цепочку снизу на тяжелую деревянную скамью, куда она вполне могла «завалиться».
Цепочки хватились на другой же день. Спросили, первым делом у Кондрата. Смена была его. Кондрат возмутился: «Сразу бы и отдал, зачем спрашивать?».
Примчался Наиль, заставил всех присутствующих искать.
Просмотрели мусорные мешки. Перетряхнули ковры. Перевернули все столы и лавки. Нашли.
Кондрат потом не раз говорил: «А ведь подумали: „Кондрат подтибрил“. Кто ж еще?! Ну, люди!»
Кондрат сам додумался до большинства идей дополнительного заработка, но ни с кем этим не делился.
Пустить полотенца по второму разу — это было на поверхности, этим пользовались все. Кондрат продавал постельное белье, которое входило в стоимость услуги и должно было лежать под диванами; всучивал клиентам отбракованные веники, которые выкинули в дровяной сарай на растопку, в свободное время, перебирая и сортируя веточку к веточке; привозил свою водку и пиво и продавал по здешним запредельным ценам; менял ценники — у него были свои, с еще более завышенными ценами; не записывал полностью часы; запускал своих по сниженным ценам, а потенциальным клиентам отвечал, что баня занята. У него была тысяча и одна уловка, но такая жизнь «на краю» требовала постоянно быть настороже, в тонусе, в страхе разоблачения.
Кондрат за отдельные деньги разжигал клиентам мангал и камин; за деньги же подтапливал печь, если не хватало «градуса». «Буржуи белы ручки марать не хотят — говорил он Степе, — пусть, куроцапы, платят. Нишьего, — весело добавлял он с немецким акцентом, — придет времешько, будем их немношько вешать».
Он брался за любую работу, за все, что Наиль платил: летом косил газоны, зимой колол дрова, складывал поленья в дровотню после разгрузки, менял треснувшие камни в каменке печи, белил печную трубу, охотно подменялся на чужие смены.
Дома семеро по лавкам. Как потопаешь - так и полопаешь.
* * *— Послушай-ка, ты! А за что я плачу? За что плачу такие бабки? — повторил дородный, словно квашня, мужик. Его широкое, бабье лицо раскраснелось, под носом и на лбу выступила испарина.
— А проблема в чем? — спокойно спросил Трофимыч.
— Что у тебя в парилке?!
«А что в парилке, — подумал Трофимыч. — Ничего в парилке. Пар. Шурка что ли плохо убралась? Или поскользнулся, бедолага. Зашибся.
Нет бы радоваться, урод, — он взглянул на мужика. — В баню сходил, похлестался, от забот забылся. Нет, надо говно излить».
— Всего 90 градусов, — агрессивно продолжил мужик.
— Сколько же быть должно? — усмехнулся Трофимыч.
— А ты не лыбься. Я живые бабки отстегиваю. За 90 градусов я на Валю Котика, — клиент показал большим пальцем за плечо, — в коммунальную схожу. Лыбится еще… Топить надо, — зло сказал он, обернувшись в дверях, — а не чаи тут…
Клиент с треском хлопнул дверью.
Трофимыч приоткрыл рот и, немного напрягшись, проводил клиента желудочной послеобеденной отрыжкой.
Он достал из сумки и еще раз перечитал сложенный втрое листок. Письмо на фирменном бланке пришло из университета. Деканат канцелярским языком извещал об отчислении сына. Единственным живым словом в письме было — «хроническая». Хроническая неуспеваемость.
«А в армию. Дурака, — подумал Трофимыч. — Сразу мамку с папкой полюбит, как огребёт по полной. Напинают под жопу, так сразу... Ничего, мы служили. И ничего».
Трофимыч представил, как запричитает бывшая жена. И озлился еще больше. Швырнул письмо в сумку, придавал пустой жирной банкой, в которой носил на смену «тормозок».
«Деньги ведь платим, и какие» — подумал Трофимыч.
— А тут, блядь, 90 градусов, — громко сказал он вслух. И рассмеялся.
«Нет, правильно тот водила с автобазы рассуждал. Жизнь — это бессмыслица. Жене ты не нужен. Детям на тебя плевать — только тянут: дай, дай. Изо дня в день одно и то же, одно и то же. Что и было хорошего — так только в молодости, пока не был женат».
Трофимыч вспомнил, как пришел из армии, под самый Новый год. Сходил на отцовских охотничьих лыжах в лес, вырубил густую, под потолок красавицу-елку. Нашел на чердаке посылочный ящик с игрушками, завернутыми в старые газеты. Некоторые игрушки были еще довоенные, из разрисованного картона.
