Сергей Есин - Стоящая в дверях
Честно говоря, когда 20 августа вечером, после целого дня стояния вместе с Казбеком у Белого дома, я, все-таки волнуясь за работу, забежала на пять минут узнать, что и как, сразу встретила Матильду Пятиреченскую. Она мне сказала, что явно все поворачивается к победе демократии над партократией, что нашу газету, уклончиво себя ведущую в эти решающие дни, наверное, закроют или реорганизуют, и надо спасать себя и коллектив, брать власть в свои руки, доказывать свою преданность новому режиму.
— А как так — уклончиво? — спросила тут я у Матильды. — Ведь не только я была на баррикадах, но я там и еще наших видела. Разве мы уклонялись?
— А уклончиво в том, — ответила мне Матильда Пятиреченская, — что у нас в типографии делались две первых полосы — варианты — на случай победы демократии и победы путчистов.
— Это очень серьезное обвинение, — сказала я, уже чувствуя за собой победу новой революции, — нам действительно надо брать власть.
Тогда же мы узким кружком собрались в машбюро, вроде чтобы подготовить к продаже и развесить кур, которые по себестоимости прислала птицефабрика за объявление в газете, а на самом деле собрались для того, чтобы обо всем договориться.
Матильда Пятиреченская сказала:
— Я зондировала почву, нас поддержит целый ряд музейщиков, особенно из молодежи, которым старики-партократы не дают выхода на полосу.
Когда в красных штанах и кофте с люрексом явилась я, как всегда немножко опоздав, в редакцию, боевое собрание, которое как глава редакционных журналистов собрала Матильда Пятиреченская, уже началось. Я не стала проходить в наш конференц-зал, а остановилась в дверях. Это им, творцам, можно рассиживаться на собраниях, а у меня, особенно после трех дней революции, куча работы: составить ведомость на оплату гонорара: явилась я, как всегда, отправить шофера с пакетами и за листками ТАССа (тогда он еще существовал). За столом президиума сидела Матильда Пятиреченская. Увидев меня, она наклонила голову: в такой битве не надо было пренебрегать ни одним голосом. Но сразу же ко мне подошла машинистка Леночка с разъяснениями: многое поменялось, ставить будем на Илюшку, но появился Тарас Арменакович и тоже хочет власти.
Что касается Тараса — это был налим крупный. По возрасту он был нашего главного редактора помоложе, но по хватке и изворотливости еще неизвестно кто кого. Удивительного таланта человек: выходит из очередной больницы, отпуска или приезжает из очередной, не по линии газеты, заграничной командировки, на ближайшем собрании резко выступает против руководства, направления газеты, даже коллектива и сразу же — как под камень, чтобы наслаждаться комфортом и покоем, — снова отправляется в очередной отпуск, командировку или в больницу. С виду очень тихий, интеллигентный, начитанный — одним словом, безобидный музейщик. Но я-то своим нутряным чутьем чуяла за всей этой интеллигентной чухней хватку и напор нашего брата пэтэушника, дворового, не без подлости и понта, хулигана. Но вот что интересно, возле этого жирного налима расселись интеллигентные, редко заплывающие в наши воды щучки поменьше. Это наши дамочки высшего сорта, так называемые «золотые перья», блатные красавицы, дочки и женушки каких-то начальников, проводящие свою жизнь в эмпиреях и изредка пописывающие некие сверхтонкие опусы. Запевала и хор.
Я не ошиблась и не оговорилась: запевалой был именно Тарас, а не Матильда Пятиреченская. Я только думала, что, как и всегда, для Тараса важно навести смуту. Не успела Матильда сказать приличествующие случаю слова, что, дескать, они собрались, чтобы в трудные дни определить судьбу газеты, как выскочил Тарас и сразу же взял быка за рога: главный редактор, как деятель бывшего режима и человек, позволивший иметь в газете два варианта первой полосы, не имеет права быть редактором.
— Правильно, — отреагировала из президиума Матильда Пятиреченская, раньше нам редакторов назначали, а теперь мы можем наконец редактора выбрать.
Меня всегда восхищает человеческая наглость; может быть, потому, что я сама так не умею, поэтому и завидую прохиндеям, которые могут предложить куда-нибудь сами себя. Просто бесстыжие чудаки. И главное, проходит иногда. Один себя в президенты предлагает, другой — в депутаты, а вот третий, вечно больной и командированный, — себя в главные редакторы. Всем-то ведь ясно, если покритиковал, значит, вроде себя и предложил на замену. Но еще более увлекательно наблюдать за теми, кто хочет, но почему-то стесняется, наглости не хватает. Что тут началось! И Матильда принялась ерзать, будто не на стуле сидит, на чем-то более упругом, и Илюшечка закивал своей головушкой, и дамочки вокруг Тараса, наши золотые перья, засуетились и принялись что-то выкрикивать. Настоящий, хороший, зная наш редакционный коллектив, скандал часа так на полтора-два. Редактора, конечно, нашего немножко жалко: работал-работал, а теперь предлагают подвинуться. Он небось не знает, как на городском транспорте ездить, все на казенной машине. Мне это досмотреть бы, но даже не дела меня влекли на мое рабочее место, а надежда: вдруг Казбек позвонит? Повернулась, ушла, пусть доскандалят.
Минут сорок я возилась с разными бумагами — несмотря на производственное собрание, работа все же шла, сдавался номер, сотрудники выбегали из зала, что-то правили, отправляли в типографию, надо было рассортировать и разложить скопившиеся за последние часы листки ТАССа, а Казбек все не звонил. Тогда я сняла с рычагов телефонную трубку — если кто-нибудь позвонит, то решит: хозяйка на месте и через пять-десять минут, как только освободится линия, ей можно будет позвонить. Проделала я все это и снова отправилась в зал. Я ведь и не думала и не предполагала, что Казбек может меня бросить как последнюю шлюху. Да, молодой, да, горячий, но ведь что-то его возле меня удерживало пару лет. Уже стала совместная биография нарастать.
Когда я вернулась и по своему обыкновению встала в дверях, претенденты уже докладывали свои программы. Все, в соответствии с духом времени, двигалось быстрее, чем я предполагала. Претендентов было вроде трое. Кажется, что-то выгорело даже у Матильды Пятиреченской. По крайней мере, она в своем слове пообещала два раза в неделю, дура, продовольственные заказы и твердую, в соответствии с духом эпохи, демократическую позицию. Будем писать о самом лучшем, критиковать самое плохое. Потом очень бойко всех пугал Илья, что без объявлений и толковых спонсоров газета не проживет. У него, дескать, самые денежные рекламодатели и самые покладистые спонсоры. Он даже загнул, что, по его мнению, в каждый материал надо обязательно вставлять какое-нибудь объявление. Приятное и полезное. А потом вальяжно, как рок-певец, встал для объяснений своих позиций Тарас Арменакович. Этот ведь никогда в простоте ни одного словечка не скажет. Я даже не знаю, есть ли у него что-нибудь за душой, кроме политики, он ведь и свои статьи писал в таком тявкающем виде. Этот на еще испуганную после проведших событий публику произвел самое большое впечатление. Он заговорил о том, что самым интересным и увлекательным для читателей станут, конечно, разоблачения деятелей последнего режима. Человеку всегда пламенно интересно узнавать, что кто-то поступает и ведет себя хуже его. Такие разоблачения сделают газету, продолжал Тарас, увлекательной для читателя и популярной. Можно в связи с этим поднять на газету даже продажную цену. А вторым пунктом творческой программы будущего главного редактора стало покаяние. Было даже удивительно, как этот критик, пописывающий в свое время и статейки на антирелигиозные темы, подхватил это церковное слово. Покаяние да покаяние! Детальные и подробные эти покаяния с «картинками» и «развитым сюжетом» очень подбодрят и развлекут, дескать, читающую публику. Можно, творчески мечтал и развивал свою идею Тарас, устроить покаяния по годам или должностям. Для людей старшего возраста, среднего и особо для молодежи с их бывшими пионерскими и комсомольскими делишками. А как увлекательно сделать специальный номер с покаянием бывших министров или домохозяек! Можно было бы первоначально, до газетных публикаций, проводить с участием известных рок-групп и ансамблей публичные покаяния на стадионе или зеленой сцене где-нибудь в ЦПКиО. Каково!
Даже я, скромный технический работник, понимала полную чухню того, что нес этот вечно болеющий прихлебатель. Кому все это надо, люди желают спокойно и весело жить дальше, если завоевали свободу, а не копаться в грязном белье предшествующих поколений. Вот состаримся окончательно, тогда и начнем вспоминать. Как граждане, а особенно наши творцы, этого не понимают! Вся эта зараза идет от наших кудрявых дамочек, всегда очень левых, но еще вчера бывших членами правящей партии. Тут они, как куры, отмывая свое собственное прошлое, закивали головами, заподдакивали Тарасу, выявляя полное согласие с нашим главным бездельником. А наш дедушка, наш бывший главный редактор? Он сидел, наклонив свою кудрявую экс-партийную голову, не в президиуме, где расположилась Матильда Пятиреченская, а скромненько в зале, в рядах. Шея у него была красная, морщинистая, будто по старой коже повозили наждаком, и наклонена голова была каким-то таким образом, что каждому, наверное, хотелось по ней ударить топором, если бы топор был. Дедушка, похоже, скис.
