Михаил Войтенко - Феномен Тили Кидалкиной
Их истые устремления им самим известны менее, чем кому-либо. Или, вернее, они сами себе в этом боятся признаться. Ничего там возвышенного или достойного пера Достоевского — все тот-же, набивший оскомину, набор красивая жизнь и прочее, а принц достойно эту кучку венчает.
Кстати принцы есть их самое слабое место — сколько я за ними ни наблюдал, исключений не было — они исключительно падки на таких-же, как они, рыцарей красивой жизни, которых они и принимают за принцев. То, что мы привыкли называть плейбоем. Их идеал — плейбой с деньгами и положением, страстно в них влюбляющийся. Плейбоев с деньгами не так уж много в этом мире, а если таковой и подвернется, то тут нашла коса на камень — плейбой способен на любовь не более, чем голодный крокодил — на спасение утопающего. Поигрался, бросил, и поскакал себе на своем белом меринке дальше. Хорошо, если ничем не наградил на прощание. Так вот таким — они могут всерьез увлечься.
Родственные души, кто кого. Кроме того, от любви тут очень мало чего это все то-же чувство собственности и необходимости покорять. А так, как покорять там нечего, то и получаются страдания. Потому что покорять что-то, души не имеющее, так же сложно, как ловить черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет. В таких сложных случаях нашим героиням необходима определенная сила воли — те, кого я знаю, такой волей обладали, и серьезных последствий избегали.
Что такое любовь в их понимании? Коню понятно, что очень многое — они этим живут. Я так грубо, потому что все это, любовь там, романтика, ответственность у них поставлены с ног на голову. Все эти возвышенности — от любви до ответственности и заботы о ближнем, уж как минимум требуют, чтобы всуе их не упоминали. Как максимум — они требуют того, что требует, собственно, вся жизнь и все в ней, если говорить о жизни человека, а не растения или мелкого хищника. Так вот — требуются тяжкие вещи — труд, самоотдача, самоотверженность даже. Они и только они делают из увлеченности чувство, а не мелкую страсть, похоть или удовлетворение инстинкта охотника. Любовь, на мой взгляд, это такое двухстороннее движение — оба, по возможности, равны, оба дают, оба берут. Оба должны быть достойны друг друга. Если один только берет, то это уже немножко не любовь, и даже не потребительская кооперация — это оккупационный режим с комендантским часом и карточным распределением. Вот почему все мои героини предпочитают одну формулу любви — «любовь зла, полюбишь и козла». Или, если обмазать для удобоваримости чем-нибудь романтическим — «люби меня, какая я есть». На мой взгляд, для того, чтобы полюбить козла, надо либо быть козлом, либо в него превратиться — как-бы там любовь зла ни была. Инстинктивное желание именно слепой, не рассуждающей любви свойственно вообще многим слабым людям, а уж моим героиням тем более — им по статусу такая любовь необходима. Как-бы их не тянуло на плейбоев, их добычей становятся другие — те, кто их питает, и не только материально. Добыча может и встрепенуться, очнуться, наконец, и задаться вопросом — а как это меня угораздило? И даже сбежать может, не отдав положенное. Что может быть лучшим парализатором, чем ослепление, страсть? Техника такой общей анестезии тоже достаточно проста, почти один к одному — из многочисленной любовно-киношной классики — от беспрерывных поцелуйчиков и сжатий в объятиях до пикничков на животах. Если за день обьект обнял и поцеловал 15 раз — все в порядке, если 10 — необходимый срочный укол. Любовь, таким образом, приобретает явно выраженное сходство с Уставом, предположим, караульной службы — определенный набор жестов, команд, выражения лица, реакции и поведения. Что там за этим выражением лица или жестом скрывается — наших героинь не интересует вовсе — постольку, поскольку выполняются команды и все вообще происходит согласно Уставу и очередному любовному шедевру киноэкрана.
Про романтику вообще помолчать-бы — настолько она уже забита, но не могу не затронуть — хотя скорее всего, я тут несколько и преувеличиваю. Недавно я был в Лаосе, его столица Вьентьян буквально набита туристами, за исключением российских и эсэнгэшных. Народ прет за романтикой — в Лаосе девственные джунгли, нетронутые цивилизацией племена и деревни, первобытный быт и практически полное отсутствие 5-ти звездочных отелей. Экстремальный туризм — идущие в джунгли без сопровождения, очень часто в джунглях и остаются. Наши героини такой туризм не понимают. Лезущие в горы тоже искренне им не нравятся, пока они в горах — только когда они внизу, в лучах горней славы. Яхты их привлекают, когда они грациозно скользят по глади безопасной бухты, желательно в пределах видимости тех, кому яхты не по карману. И так далее. Однако-же на словах наши героини — сама романтика, хотя что это такое, они не понимают и никогда не поймут, для них романтика — это нечто, поддающееся конкретному измерению, как то — количество звезд отеля, название дорогого курорта, стоимость внезапно купленного подарка. Меня искренне забавила и забавит страсть ужинать при свечах — насколько я знаю жизнь и людей, те из них, кто действительно что-то в этой жизни значит, еде вообще мало значения придают (постольку, разумеется, поскольку вопрос еды разрешен в принципе и не стоит насущной проблемой) — заглотил калории, и пошел себе дальше. Можно устроить редкий праздник, но и не более. Но наши героини искусству поглощения еды придают огромное значение, со всем его, также киношным, антуражем. Процесс романтического поглощения котлеты растягивается на часы, трещат и чадят свечи, побулькивает вино, сверкают ножи, зубы, вилки и глаза любимой… Для меня, сколько я ни попадал на такие священнодействия, все это было невыразимо скучным и тягостным делом — я или выбегал из-за стола каждые 10 минут, дабы отдохнуть в сторонке, куря и матерясь, либо начинал пить водку. Водка примиряла, и даже несчастная эта котлета, действительно, начинала вызывать умиление. Повторяю, моя точка зрения достаточно спорна — но я считал и считаю, что высочайшее наслаждение проистекает из души, из разума — следствием предварительной тяжелой работы, напряжения.
Удовлетворение чувства голода не есть искусство, хотя его таковым и сделали. Но когда оно искусство, оно уже не удовлетворение чувства голода. В этом смысле, мне жалко как наших героинь, так и многих прочих схожих с ними — тех, то есть, кто пытается выжать максимум из чисто животных удовольствий, нам доступных — таких причем, которые никакого труда не требуют — не надо университетов кончать, чтобы оценить вкус котлеты. Месяц два пошлялся человек по дорогим ресторанам, нахватался, и вот он уже и знаток стал, и брезгливо морщится — чего-то куда-то недоложили, а чего-то пересыпали, и вообще такое блюдо могут готовить только в одном месте непременно туда загляните, если действительно хотите узнать его неповторимый вкус. Культ еды, культ одежды, культ авто и так далее. Избитые истины, но истины тем не менее. Познать прелести всего вышеперечисленного особого труда не представляет — были-бы деньги. Я познавал, и лично мне интересней в запой уйти, чем в гастрономические или подобные изыски. Интеллектуально богаче, и для здоровья полезнее. Так вот — мне их жалко, потому что они не в состоянии насладиться — полетом. Прыжки в ширину или дремучее переваривание — вот их скорбный удел.
Как правило, мои героини не любят ничего резкого, крутого, что-ли. Слащавая музыка, слащавые духи, слащавые фильмы, тянучая паутинистая речь, липковатые манеры. Они очень сентиментальны, ну совсем, как эсэсовцы. Они очень чувствительны и нежны — во всем том, правда, что касается их лично — а на деле не каждый уличный криминал настолько циничен и жесток, как мои звездочки. Их надо слушать — все то, что они говорят о самих себе, все абсолютная правда — только ее надо перевернуть на 180 градусов. Все, в чем они обвиняют других, очень часто нелепое и оскорбительное — так вот это все они и делают. Они обвиняют других в том, что они — делают. Мало того — они не могут совершить гадости, предварительно не обвинив в ней другого. Предположим, партнер. Хрупкая наша обвинит его, ни с того, ни с сего, именно в том, что она скоро и сделает. Кстати говоря — верный признак. Тут, наверное, что-то с психологией связано, и с патологией — я лучше не буду углубляться. Очень часто они плачут от жалости и умиления самими собой, а если им доведется поддаться чувству радости за близкого своего или, тем более, ему помочь, они тут-же умиляются и этим. Кстати в отношении самих себя они путают, или смешивают, поступки, и намерения совершить таковые они ставят себе в заслугу как что-то действительно ими бескорыстно сделанное, так и порыв что-то совершить, и оценивают одинаково. Умиляются своей хрупкостью, нежностью и чувствительностью. Я их не раз наблюдал в истинном их обличье, в погоне за тем, что их действительно интересует глубинно, животно, — так вот в такие отнюдь не редкие моменты в них этих самых хрупкости, нежности и прочих заоблачностей не больше, чем в танке Т-34 в разгар битвы под Прохоровкой.
