Елизавета Александрова-Зорина - Бунтовщица
«Сейчас меня выгонят. Здесь тепло. Не хочу на улицу».
Варя снова закрыла глаза, но сидящая в кресле женщина заметила, что она проснулась.
— Отогрелась? Покажи письмо, почтальон.
«Они не покормят меня. У меня нет для них хорошего письма».
Женщина села на кровать рядом с девочкой.
— Я дам тебе немножко еды, а потом ты пойдёшь домой.
«Добрая… Оставь меня здесь…»
— Девочка, иди-ка сюда на минутку, — вдруг позвал из-за мольберта художник. — Вытяни руки. Представь, что держишь на ладонях голубя.
«Баночки с жёлтой и белой краской похожи на яичницу. А малиновая — на малиновое варенье. А зелёная краска — на листья. Мама плакала, когда я съела фиалки, которые стояли на окне. И листья, и цветочки — всё съела. Маме было меня жалко, и фиалок, наверно, тоже жалко было…»
— А у меня есть хлебные карточки, — сказала вдруг Варя.
«Добрые, оставьте меня у себя!»
— И я могу позировать. Меня обстригли из-за вшей, — она сняла шапочку и показала короткие, как у мальчишки, волосы. — Вы можете с меня и мальчиков рисовать.
«Оставьте!»
— Мы не можем тебя оставить, — ответила женщина. — Иди домой.
Варя кинулась на кровать и забралась под одеяло:
— Я не уйду, не уйду, не уйду!
«Злые! Выгоняют на улицу. Все теперь злые…»
— Пусть остаётся, — махнул рукой художник. — Видишь, ей некуда идти.
— Нет у неё карточек! Врёт, как с письмом. Пусть уходит!
«Добрый! Он добрый, а она злая».
— На кого ты стала похожа, — прошептал он. — Так нельзя.
— Пусть уходит! Не хочу видеть детей!
— У меня есть карточки, — Варя достала карточки, которые взяла у почтальона. — Вот, смотрите, есть!
«Оставьте! Оставьте! Оставьте!»
Женщина принесла в кружке кипяток, а затем вытащила из комода кусочек хлеба. Тяжело опустившись в кресло, смотрела, как девочка, обжигаясь, пьёт воду.
— Сразу не глотай, разжёвывай.
Варя сунула пустую, ещё тёплую кружку под свитерок, забралась с головой под одеяло и тут же уснула. Ей снилось, что мама держит тёплую руку на её ввалившемся, постоянно мёрзнущем животике.
«Мамочка… Мамочка… Тёплая и добрая…»
Горбатый мост перекинулся через извилистую речушку, берег которой был усыпан жёлтым бисером болотных цветов. Босоногий мальчик пускал деревянные корабли. Прорываясь сквозь тучи, солнце ложилось бликами на ютившееся у озера селение. Дети бежали через поле, пуская в небо воздушного змея.
Варя попробовала лизнуть куст сирени.
— Девочка, не трогай картины! — вошла в комнату женщина.
Варя жила здесь уже неделю, но она никогда не звала её по имени.
«Когда же она покормит меня? Всё время хочется есть…»
Женщина подкинула в печку распиленные ножки стула. Варя помогала, подбирая с пола стружку, отдавала ей. Одну стружку, самую вкусную, сунула за щёку.
«Как хочется есть!»
— Есть хочется… — тихо сказала она.
«Она не кормит меня. Ест мою порцию».
Вошёл художник. Огонь в «буржуйке» заметался от принесённого из коридора холодного ветра.
«Он добрый. Он сейчас покормит меня. Как хочется есть».
Женщина разгладила руками скатерть, расставила тарелки, разрезала ножом буханку. А Варя, забравшись на высокий стул, завороженно смотрела на липкий, водянистый хлеб, мысленно взвешивала каждый кусок, прикидывая, поровну ли. Сняв с ножа прилипшую хлебную слизь, женщина тайком положила её в рот.
«Я маленькая, а они большие. А кусочки одинаковые. У меня ещё спрятан сухарик, но я его оставлю».
Женщина достала кастрюльку с варёной картофельной кожурой и тоже разложила по тарелкам, затем подсушила на печке хлеб.
«Мама всегда ела без меня. Я никогда не видела, как она ела. Интересно, мама тоже делила поровну?»
— Ешь медленнее, — сказала женщина. — Запивай водой.
— Я знаю.
Варя ела руками, тщательно облизывая пальцы. Как страшно ей было оставить хоть крошку. Она совсем стала похожа на маленькую старушку: кожа на лице натянулась, будто её не хватало, рот ввалился. А ей было пять лет. Пять лет и четыре месяца и двадцать один день. А счёт шёл не на дни, а на часы, на минуты. На оставшиеся до конца мгновения, которые отсчитывал метроном в такт ещё бьющимся сердцам.
«Как вкусно!»
Женщина уже не вставала, её больные, почти остановившиеся глаза со страхом смотрели на тени, повисшие над кроватью.
«И она тоже навсегда заснёт».
Варя заворачивала горячий чайник в тряпки и клала к ней в постель, как грелку, чтобы хоть немного согреть её.
Художник осунулся, почерневшее от усталости лицо больше не улыбалось, когда Варя рассказывала, что убьёт Гитлера.
«Бедный… Хороший… Мне так хочется есть. Всё время хочется есть».
Мужчина взял стулья, ещё не пущенные на растопку, и ушёл.
— Девочка… — позвала женщина.
«Мне не хочется подходить к ней. Она холодная».
— Возьми в шкафу тёплые свитерки. Твои уже дырявые.
В ворохе детской одежды, среди шапочек и штанишек, лежал самодельный деревянный конь, расписанный красными и жёлтыми цветами.
— Я сама вязала. Они мальчуковые, но какая разница.
«У них был ребёнок, который умер. И она тоже умирает. Потому стала добрая».
— Хочешь, возьми лошадку.
— Не хочу.
«Мама шила кукле Маше красивые платья. А когда началась война, мы с Машей поднимались на крышу тушить зажигалки. А потом кукла умерла от голода. Бедная Маша!»
Глубоко вдохнув, Варя начала быстро раздеваться.
«Холодно-холодно-холодно!»
Оставшись в маечке, натянула сразу три свитера, а сверху — пальто и шубку.
«Надо говорить „тепло“, и будет тепло. Тепло-тепло-тепло!»
Она пыталась застегнуть пуговицы, но замёрзшие пальцы не слушались.
— Иди ко мне, — позвала женщина.
«Мне не хочется подходить к ней».
С трудом приподнявшись, женщина застегнула Варе пуговицы.
— У вас был сын?
— Да.
— И умер?
— Его убили соседи.
«Если сварить всех плохих людей, то можно накормить всех хороших. Плохих людей не будет, а хорошие не будут умирать. Но есть людей плохо».
В дверь громко постучали.
— Девочка, узнай, кто там.
«Не люблю этот коридор. Тёмный и холодный. А за дверью напротив — мёртвая женщина. Она умерла уже давно, а её никто не забирает. Когда её заберут?»
На пороге стоял незнакомый мужчина. Варе он понравился, от него пахло едой. По-хозяйски незнакомец направился прямиком в комнату.
«Когда приходили гости, они принесли полкарамельки. А этот, наверно, принёс целую. Или даже две. Мамочка, хоть бы он принёс мне две карамельки!»
Мужчина нетерпеливо прохаживался по комнате.
— У вас даже стульев нет. Вы умираете! А можете спокойно пережить голод.
— Уходите.
— Глупо! Мёртвым не нужны семейные реликвии.
— Уходите!
Незнакомец достал из кармана шоколадную плитку, настоящую шоколадную плитку в блестящей золотой фольге. Чудо! Варя смотрела на шоколад, жадно вцепившись глазами в руку мужчины.
— Ваша девочка тоже умрёт.
— Уходите.
«Хороший. Добрый. Я отдам ей половину шоколадки, хочу, чтобы она поправилась».
— Подумайте. У вас мало времени.
Но он не оставил шоколад, а лишь отломил крохотный кусочек, который положил на стол.
— Закрой за ним дверь, — сказала женщина Варе.
«Она съест. Съест без меня».
Мужчина вышел, не обернувшись, шумно спустился по лестнице.
«Она съела без меня! Ничего мне не оставила».
Войдя в комнату, Варя кинулась к столу — шоколад лежал нетронутый.
«Сладкий-сладкий шоколад. Папа приносил мне его по праздникам. Я оставлю ей кусочек, чтобы она поправилась».
— Не трогай! — женщина зашлась в приступе кашля. — Выбрось его в печь! Не ешь!
«Мама тоже бредила, ей казалось, что в комнате чужие».
Варя сначала положила шоколад в рот, но, откусив, протянула женщине. Она резко замотала головой, отвернувшись к стене.
«Как жалко, что она умрёт!»
Художник вернулся поздно, когда уже начинало темнеть. Он вернулся без стульев, принёс за пазухой маленький свёрток. Варя набрала в чайник снег и поставила греться на печку, затем начала расставлять тарелки, как это раньше делала женщина.
— Варя, сегодня мы не будем есть, — сказал художник. — Хлеба не было.
Девочка убрала со стола.
«Скорее лечь спать, чтобы не хотелось есть! Пусть мне приснится что-нибудь вкусное».
— Это всё, что я смог обменять на стулья. На рынке очень много дров.
Художник развернул бумажный свёрток и протянул жене кусочек масла.
Варя подняла с пола стружку и положила в рот.
«Как же хочется есть. Мамочка, как хочется есть!»
Варя забралась на кровать и прижалась к женщине.
«Холодная».
— Возьми.
Женщина протянула бумажку из-под масла. Варя облизала.
