Марина Голубицкая - Рассказы
В тот день банкир шел на попечительский совет раздосадованным. На повестке был благотворительный концерт в пользу новых фраков для оркестрантов, но накануне от одной язвительной старой дамы банкир узнал, что в дни концертов для ветеранов труда в филармонии не было туалетной бумаги. Однако стоило банкиру перешагнуть порог директорского кабинета, как он забыл и о фраках, и о старой даме, кстати сказать, бывшей коллеге с кафедры философии естественных наук. Спонсор едва не закричал: «Держи вора!» Всякий, кто обнаруживал в пенале у одноклассника свою драгоценную марку, кто видел пропавший топор в руках соседа по даче, это поймет. За спиной директора филармонии легкомысленно цвела красками большая картина — с театром, цирком, кошками, голубями и детьми во дворе.
В тот миг у спонсора участился пульс. Будто встретил женщину, которая им когда–то пренебрегла… Что это?! С его–то опытом? Банкир с трудом перевел дух. Машинально подписал бумаги. Взял себя в руки. Спросил у директора о картине. Директор объяснил, что ее на время — для украшения кабинета — предоставил сам автор.
Назавтра банкир начал узнавать, не делал ли мастер авторских повторений. Ему сказали, что это вполне вероятно, и он заставил себя в это поверить, хотя сразу узнал свою картину с варварски вырванными краями, да и прежняя рама шла ей гораздо больше.
Юбилей
Банкир был влиятельной фигурой. Не получив приглашения на открытие юбилейной выставки, банкир был уязвлен и сказал об этом посреднику, когда–то познакомившему его с художником. Тот с легкостью извинился: увы, случаются накладки в юбилейной суете. Бывший философ понимал, что главное — это произведения гения, и решил осмотреть выставку в будний день, но так и не собрался. Через день после закрытия выставки в банк по делам пришла бывшая сотрудница его бывшей торговой фирмы и между делом поздравила экс–директора с возвращением пропажи: она видела, что в галерее экспонировались украденные полотна.
Иерархия
Философ тут же позвонил мастеру и спросил, как оказались у него украденные картины. «Меценат дал на реставрацию, — ответил мастер. — Разве мог я отказать человеку, который столько сделал для меня?» Бывший собственник так удивился, что ничего не сказал. Он не видел выражения глаз художника и промолчал из уважения к сединам: банкир годился художнику в сыновья, а меценат банкиру — в младшие братья. Хотя по умению добиваться своего все было наоборот: меценат старший, за ним банкир и уж в самом конце художник.
Банкир задумался. Он уступил Февронского и сумел себе это объяснить: мол, внял безумной страсти коллекционера. Но данный случай был другим. Он опасался, что гений, выдав чужую тайну, может за это поплатиться, и все же отправился к меценату. «Да расслабься, — ухмыльнулся тот, — и забирай свою собственность. Мне холсты знакомый принес, ты бы видел, в каком они были виде! Парень нашел их в гараже…»
Возврат художественных ценностей
Одну картину привез художник, другая еще оставалась в галерее, две пришлось забирать из чиновничьего кабинета, в котором банкиру не хотелось бы появляться вообще, а тем более с подобной миссией… Пятая так и не нашлась.
Все полотна оказались в плачевном состоянии: похитители спешили. У одной картины была вырвана полоса величиной с ладонь. Рулоны скатывались неграмотно, изображением внутрь, и красочный слой вместо того, чтобы растянуться или на худой конец поправимо потрескаться, покрылся язвами кракелюр, которые гений замазал наспех. Он не стал переносить живопись на новый холст и не поручил это реставратору, наклеив изуродованные полотна на ДВП, гнусные планшеты, которые не каждый постелил бы на пол. Возможно, творец не дорожил этими картинами, возможно, слишком торопился при подготовке выставки… Владелец не видел свои сокровища пять лет и не знал, в какой момент картины из гаража попали на реставрацию. Знакомый искусствовед сказал, что полотна почти утратили коллекционную ценность. Между тем репродукции всех четырех картин были представлены в юбилейном альбоме, изданном под покровительством мецената. Меценат сам написал для альбома статью, в которой рассказывал про вывоз шедевров вместо бриллиантов и случаи краж.
Банкир еще раз позвонил мастеру — сообщить, что все картины в сборе, но мастер перебил его вопросом. Возможно, он предпочел бы, чтоб этот вопрос, как и вся история, не предавались огласке, но… уж очень не терпится рассказать — в этом и заключается мое маленькое злодейство. Итак, гений перебил:
— Вот мне тут Рита сейчас подсказывает, а кто оплатит реставрацию?
Рита была женой гения. И тогда пострадавший владелец, профессор философии, спонсор филармонии и крупный банкир ответил так заурядно, что об этом можно не вспоминать. Он сказал:
— А реставрацию оплатит тот, кто не хочет давать показания следователю.
Вот и все.
Красавица и чудовище
Шел американский мюзикл. Красавец Гастон пел свою арию для девушки по имени Бэль. Девушка Гастона не слушала, она читала. Девушка любила читать — Гастона девушка не любила. Живи девушка Бэль в другое время, она могла бы сделать чтение своей профессией, погрузиться в любимый сюжет, проследить, как воплощается он в разных культурах.
Было у одного купца много богатства… И было у него три дочери… Поехал он по торговым делам за море… Попросила дочь старшая… попросила середняя… а меньшая, любимая…
— Для меня достал ты цветочек аленький…
Очутилась молодая дочь купецкая, красавица писаная, во дворце зверя лесного, чуда морского…
… обняла она руками белыми голову своего господина доброго, голову безобразную и противную…
— Полюбила ты меня… в образе чудища безобразного… полюби же меня теперь в образе человеческом…
Превратилось Чудовище американское, мультипликационное, в принца: «Бэль, это я!» Бэль несмело тронула его волосы и заглянула в глаза: «Да, это ты». У них было шесть номинаций на Оскар.
А вот французский фильм. Старый, еще нецветной. Там все три роли, Красавца, Чудовища, Принца, играет один–единственный Жан Маре — лет за двадцать до того, как он сыграет и Фантомаса, и журналиста.
Не всем девочкам понравился Принц: «Чудовище было лучше…» Принц из мультфильма и правда немного смахивал на красавца Гастона. Было похоже, что после свадьбы он полюбит смотреться в зеркало. Следить за фигурой. Было похоже, что после свадьбы начнутся совсем другие истории.
Академическая
Не знаю, считалась ли Она красавицей, я не видела даже фото, но ее муж несомненно был красавцем: темные кудри, хорошие брови, выразительный рот. Он был композитором. Молодым и талантливым. Его песни пела сама Примадонна. «И так захочешь теплоты…» С такой песней можно было и мюзикл написать.
— …а и только скажу тебе: коли ты ровно через три дня и три ночи не воротишься, то не будет меня на белом свете и умру я тою же минутою, по той причине, что люблю тебя больше, чем самого себя, и жить без тебя не могу.
А жена училась в аспирантуре. Ее научный руководитель был стар. И уродливо некрасив. Говоря о нем, студентки двумя руками оттягивали нижнюю губу: «Пвофешшор Пещёнкин». Печёнкина я как раз видела, и потому остальных участников той истории могу с легкостью называть Красавица и Красавец.
…Гуляли они до ночи темной и вели беседы прежние, ласковые и разумные, и не чуяла никакого страха молодая дочь купецкая, красавица писаная. И возлюбляла своего господина милостивого день ото дня и видела, что он любит ее пуще самого себя…
Полюбила Красавица профессора и ушла от молодого композитора.
А ведь и я там была! Мед–пиво пила, в аспирантуре училась. Мой профессор на роль Чудовища не годился. Красивый, породистый, обаятельно шумный, всемирно известный — полюбить такого было несложно. Да он и был любимцем женщин. Но разлюбить молодого мужа?! Меня тревожил этот сюжет. И песня, которую написал еще не брошенный композитор.
«Не отрекаются любя…» С тех самых пор я придираюсь к композитору. Читаю в газетах, как едко он пишет о молодых певицах. Как судится с телекомпаниями. Как пытается доказать: после Примадонны никто не вправе исполнять ту песню. С Примадонной он тоже судится. Постаревший, обрюзгший…
Мне захотелось через годы понять, таким ли уж страшным было чудище. Рос ли в саду его цветочек аленький….
— Покажи мне, волшебное зеркальце… — я нажимаю команду «Поиск».
«Узел найден… Идет загрузка рисунка…» В колонки, как судьба, стучит Бетховен. Льется музыка. Загружается черно–белая фотография «Памяти Печёнкина…» Снимок сделан на дачной веранде: дощатые стены, легкие рамы, стопка книг на столе — всё в пятнах яркого света, пробивающего листву. Вполоборота сидит Печёнкин, — он задумался и не видит фотографа. Я пытаюсь «объективно» оценить некрасивость — и глаз не могу оторвать: чело мудреца, седая копна, артистически тонкая кисть, сигарета в кончиках длинных пальцев. Впрочем, черты далеки от канона: морщины на лбу проекциями извилин и слишком плотно, по–черепашьи, сжатый рот. Может, в будущем и родится подобное племя, — так рисуют пришельцев…
