Роман Грачев - Вокзал для одного. Волшебству конец
Прежде чем уйти, она задержалась. Взглянула на меня. В этот короткий миг мы оба почувствовали сопричастность. Во всяком случае, я – почувствовал.
И она подтвердила мои домыслы.
– До свидания, – сказала девушка. Дождавшись моего ответного кивка, направилась к лестнице.
«Удачи, юная леди», – подумал я.
Безотцовщина. Безматерщина. Бич нашего времени. Впрочем, только ли нашего? Можно подумать, у отцов и дедов дела на семейных фронтах складывались лучше. Где ни копни – разводы, вторые-третьи браки, вечный неразрешаемый конфликт. Настоящая жизнь, а не рекламный ролик куриного бульонного кубика, избавляющего большую дружную семью от голода. Что значат эти телевизионные семейные ценности? Белозубые улыбки, кислотные цвета, макияж и эффектно падающее в кипящую кастрюлю семейное счастье размером три на четыре сантиметра… картонные декорации.
Увы, настоящее искусство исследует другие области взаимоотношений. Счастливые люди ему не интересны. Как говаривал классик, все счастливые люди одинаково скучны, их поросячьего визга хватает лишь на минуту рекламного времени, а подлинная драматургия складывается у людей, имеющих проблемы…
…Моя любимая, с которой я познакомился в сети (и которая, как вы уже поняли, вскоре сбежала), тоже росла в относительно неполной семье, но только с матерью. Отец умер несколько лет назад, не оставив после себя даже приятных воспоминаний. Точнее, они были, эти воспоминания, но какие-то однобокие: стоящий у крыльца винного магазина мужчина, с надеждой глядящий куда-то вдаль.
«Чем-то напоминал Ассоль, ожидающую появления на горизонте алых парусов, – писала она мне в аське однажды вечером. – Он стоял рано утром на краешке крыльца и пожирал глазами каждого, кто входил в магазин. То ли рассчитывал на подаяние, то ли просто завидовал счастливым людям, способным заходить в алкомаркет твердой уверенной походкой, не суетясь, не трясясь над мелочью, зажатой в кулаке, которой должно хватить на «мерзавчик» или хотя бы бутылочку дешевого местного пива. Я лишь однажды увидела воочию эту картину и запомнила на всю жизнь.
Мама мне позвонила и сказала, что отца нет дома уже два дня. Я подъехала рано утром к магазину (он в паре домов от нашего) и сразу увидела его… убогого, краснолицего, несчастного, жаждущего опохмелиться. Наверно, у него не осталось ни копейки, хотя иногда ему удавалось, когда мама зазевается, получить всю пенсию на руки. Друзья-собутыльники тоже куда-то подевались (а может, Господь услышал мои молитвы, и друзья-собутыльники покинули его). В общем, ничего несчастнее в своей жизни я не видала. Я сидела в машине, смотрела на него и плакала. Ревела просто навзрыд, а он все это время стоял на крылечке, смотрел куда-то, ждал чего-то… и даже не узнал ни мою машину, ни меня в ней.
В то самое утро я, наверно, осознала, чего была лишена почти всю свою жизнь. Отец всегда был рядом… но его не было со мной. Я не могла рассчитывать на него – на его дельный совет, сильное плечо, кулаки, способные защитить, на его юмор типа «не волнуйся, козюлька, все будет хорошо». Я не могла похвастаться им перед одноклассниками, стеснялась, когда папа изредка выбирался на родительские собрания, нацепив свой старый костюм. Я его отчаянно и безотчетно любила, как могут любить только дети… и ненавидела за то, что он не герой, на которого хочется молиться, а бесхребетный, бесхитростный, потерянный, нелепый, несчастный и упрямо не принимающий помощи.
Но сейчас мне его не хватает.
Когда он умер, я молчала. Три дня не могла говорить ни с кем, лишь с мамой обменивалась какими-то техническими либо ничего не значащими фразами. Мама в те дни тоже не выдавила ни слезинки. Мы прекрасно поняли друг друга по одним только взглядам, но не осмеливались произнести вслух то, о чем ныла душа. Его убогая жизнь и нелепая смерть (он замерз, упав в сугроб в соседнем дворе, когда ударили крещенские морозы) не требовали комментариев и стенаний.
Но на похоронах я разрыдалась, присела у свежего холмика, когда народ уже погрузился в автобус, и завыла. И с того самого дня приезжаю на могилу постоянно, разговариваю с ним, ругаю, жалею, жалуюсь на что-то, снова ругаю. Сама не знаю зачем.
Мама все могла бы изменить, конечно. Было несколько удачных (уж прости за кощунство – «удачных») моментов, когда она могла оставить отца и по-иному построить свою жизнь. Едва ли от этого стало бы хуже папе, ведь в конечном итоге он все равно допился до полной энцефалопатии – хоть с мамой, хоть без нее, это был лишь вопрос времени. Но она не стала этого делать, продолжала нести этот долбанный крест, как почти все бесхитростные русские бабы, до чертиков пугающиеся слова «развод». Я не знаю, права она или нет. Только иногда думаю, что присутствие рядом нормального мужчины пошло бы мне на пользу.
В общем, все это довольно грустно… но я в порядке, не переживай. Пойду заварю себе кофе»…
И она пропала. В тот день мне не удалось больше перекинуться с ней ни одной фразой, даже попрощаться не успел – в конце рабочего дня она безмолвно отключилась от Сети.
Когда я прочел это послание, я сам едва не прослезился. К тому времени мы уже достаточно близко общались, правда, лишь по Интернету и только в рабочее время, в те самые минуты, когда нас обоих не одолевали служебные обязанности, приставучие коллеги и привередливое начальство. Удивительно, как быстро могут сблизиться люди в переписке, ничего не ожидающие друг от друга, не требующие внимания и не несущие никаких взаимных обязательств. Оказалось, нам есть что рассказать о себе.
Погрузились мы столь глубоко, конечно, не сразу. Поначалу всего лишь по-приятельски болтали: «Привет, как дела?», «Я пью кофе с корицей», «Как тебе последнее творение братьев Коэнов?». Общие темы для разговоров нашлись быстро – от фильмов и книжек до геополитической ситуации в стране и мире. Она тяготела к умеренным патриотам, Вишневскому и новой волне, а у меня большее доверие вызывали маргиналы, причисляемые к агентам мировой закулисы, голливудский мэйнстрим и незатейливый Питер Джеймс. Наши познания в искусстве и мировоззрения растворялись в неторопливой дискуссии, как колер в эмали, и с каждым днем разговоры становились все более увлекательными и многообразными. В какой-то момент я понял, что в выходные скучаю по ней, хотя в прошлой жизни, ей-богу, радовался, что у меня бывают эти дни, когда я нахожусь вдали от душного офиса и не вспоминаю начальство, экономящее на кондиционерах. Теперь мне было уже плевать, душно у меня в подвальчике или нет – я заходил в сеть и первым делом проверял, на месте ли моя подруга. Она была на месте и ждала меня, и с радостью приветствовала каждое утро.
А однажды мне пришлось остаться дома – свалился с высокой температурой (так звучала официальная версия для моего работодателя, на самом деле я съел какую-то несвежую гадость, приобретенную по случаю в магазине для холостяков на первом этаже моего дома, и целый день дристал как взбеленившаяся корова). Когда вернулся в офис, прочел присланную ею в оффлайн короткую записку:
«Ты подсадил меня на ежедневное общение, как наркоманку, и теперь, когда тебя нет в сети, я чувствую невероятную пустоту… будто чешется ампутированная кисть. Мне не хватает твоих комментариев к моим рассказам, каких-то простых милых слов. Глупо? Я не знаю… Приходи скорее».
Я был растроган.
С этого момента общение стало иным. Более глубоким. Основательным. На обдумывание ответных реплик требовались не секунды – минуты. А порой и часы. Мы уже не трепались, мы разговаривали, как разговаривают люди, накопившие определенный багаж знаний, эмоций и чувств.
Не помню, в какой момент я рассказал ей о своей холостяцкой маете. Как-то выскочило. Я тогда еще не сохранял историю переписки и не имел потребности перечитывать особо понравившиеся места (сейчас бы я с жадностью вгрызался в каждое написанное ею слово, даже самые обычные «привет», «пока» или «целую»), поэтому не могу сказать, что именно подтолкнуло меня на откровенность. Но она в ответ, нисколько не смутившись, рассказала о своих собственных неудачах в личных отношениях: о женихе, сбежавшем за неделю до свадьбы (как выяснилось, он имел проблемы с законом, о чем забыл сообщить своей любимой), о коллегах, маскирующих дружеским панибратством банальную мужскую похоть, о минутах слабости, когда одиночество и ненависть к миру и людям мешают дышать… А закончилось все рассказом об отце и горьким выводом: ее проблемы с мужчинами имеют вполне определенные причины, многократно описанные в учебниках по психологии.
Кажется, мне удалось тогда ее утешить. Ей-богу, в кои-то веки у меня получилось.
Мы совпали. Совместились.
И застряли друг в друге.
Впрочем, именно в тот самый день, когда она рассказала о своем детстве, я узнал и еще одну вещь, которая впоследствии стала моим проклятием: она способна уйти, не попрощавшись и не оставив надежды на возобновление отношений. Просто нажать иконку выхода из сети, встать из-за стола, задвинуть клавиатуру и исчезнуть из моего поля зрения. А потом появиться и сказать: прости, я не могла иначе…
