Валерий Баранов - Жили-были други прадеды
Дядя Женя опасался семейных ссор и сразу же стал заливать огонёк:
— Ладно, спокойствие; есть два варианта — госпиталь или снова армия. Давайте поищем третий вариант. Четвертый… Давайте думать.
Я оставил их за этим сомнительно-загадочным занятием (думать) и пошел на балкон. Ларионыч был там один.
— А где?..
— Спать я его уложил, в твоей комнате. Измотался мужик в своих невзгодах, вторые сутки без сна, говорит, да еще и хлобыстнул у нас крепенько, подзаел изрядно, вот и потянуло отчаянного воина в объятия Морфея.
— А о чём толковали?
— Да обо всем понемножку. Так, вкратце. А впрочем, ничего существенного.
— Хитришь ты что-то, Сева Ларионыч. Вот по лицу вижу.
— Что ты, что ты, проницательнейший мой. Уж тебе-то я сказал бы, если бы что-то этакое, захватывающее было. Ну, поболтали два мужика.
Тут у нас на балконе появился Димыч и спросил:
— А где… этот… гость наш?
Сева Ларионыч печально-серьезно показал за балконную решетку. Димыч рванулся к ней и … замер, покрутил у виска пальцем:
— Ну, Севка, шуточки у тебя!
— Извините, внучек… Да успокойся, спит он.
— Я тебе такого внучка покажу, дед недоделанный… А ты, Вовка, иди к телефону, там тебя девица требует.
* * *Это была Ирка. И, как всегда, главное междометие:
— Ну?!
— Ничего не решили еще… А я звонил тебе, мать говорит — ушла к подруге с ночевкой.
Ирка засмеялась:
— А, это так… Дымовая завеса.
— Я так и понял. И решил, что ты уехала к Кольке.
— Интересно. А почему ты так решил?
— Интуиция. Но — увы! — ошибся.
— Ты вообще весь ошибка, — неожиданно разозлилась она и уничтожающе завершила: — Ты — сплошная ошибка природы!
— От ошибки слышу!
Но тут у меня сверкнула одна догадка (а может, глупость?), и я равнодушно, словно о пустяке, сказал:
— Да, Ирка, вот еще что: тут тебе один прапор, Василий Петрович, привет передает.
— Какой еще прапор?
— Забыла, что ли? Быстро же ты!
— Вовка, ты поехал?! Говори толком, дурак!
По ее дикому голосу, вдруг ставшему для меня щемящее родным, я понял, что переборщил.
— Извини, Ир! На понт брал тебя. Бес попутал — почему-то подумалось, что это ты рассказала прапору о Колькином убежище. Ты чего молчишь? Если ревёшь — так перестань и утрись. Ну, каюсь, виноват, говорю же, бес этот, чёртов.
— Ладно, чурбан. А что за прапор? Откуда?
Пришлось вполголоса и кратко рассказать ей суть дела.
— Ты дома будешь? — спросила она.
— Наверное. Куда я денусь? А ты — что?
— А я думать буду.
— На улице, что ли? — я почему-то засмеялся.
— Заткнись, ошибка!
И в трубке всё заглохло.
Ну вот, и она тоже собралась «думать».
* * *И что же Ирка придумала? Она просто-напросто заявилась к нам домой — впервые за всю свою, пока еще короткую, жизнь.
Встретил ее, конечно, я, потому что неволею «дежурил» по дому.
— Здрасте! — я даже чуть растерялся. — Это как же понимать?
— Не дорос еще… Что стоишь? Уступи женщине дорогу.
— Па-а-жа-а-луста… мамзель… — но ни ехидства, ни иронии у меня не сотворилось — лишь какое-то жалкое меканье.
С Иркой, наверное, лучше помалкивать, когда она забывает о своих долгих природных ресницах, о своем точёном лице, особых поворотах головы на гордой шее. Она тогда помнит только о чем-то одном-единственном. Как у красивой тигрицы в ее чарующем прыжке только одна мысль, виноват, один инстинкт — сомкнуть клыки на горле.
Нет, кровожадной Ирка не выглядела. Она всего лишь сомкнула свои железные пальчики на моем запястье и потащила, чётко ориентируясь, в гостиную, причем пару раз так стиснула, что я мигом догадался: надо ее представить гостям. Что я и сделал.
— Ира. Мечта суперменов. Девушка из легенды. Верная подруга партизана.
Это я ей мстил за «не дорос еще».
Родня оторвалась от своих громких раздумий и стала исследовать запунцовевшее создание, всё еще сжимающее мою руку. Могло даже показаться, что мы жених и невеста, отчаянно ринувшиеся за благословением к суровым родителям.
Но родне этого не показалось, сразу всё раскусили, да и мать подтвердила:
— Коля говорил о тебе, Ирочка. И верно, пора уже и познакомиться.
Колька-то вообще ничего не говорил об Ирке ни отцу, ни матери. Это я, грешный, под честное слово предков кое-что выболтал им.
Рука моя, наконец, освободилась, мать показывала и называла родню, а Ирка вспомнила о своей колдовской сущности, о своих чарах, но чуточку, хотя и заметно припорошила их снежинками благовоспитанности. И получилось очень мило и естественно — почти «мечта», немного «из легенды» и уж наверняка «верная подруга партизана».
Родне понравилось.
Мне — тоже, потому что это я спровоцировал ее своей местью на столь достойные «смотрины и погляд» невесты.
Расслабленная и притомленная родня жаждала немедленно утолить свое ненасытное любопытство. Но — стеснялась. Ведь и мы не лишены благовоспитанности.
Ирка своим тончайшим чутьем — ей это присуще в редкие моменты, как я убедился, — уловила заминку и нанесла сокрушительный, оглушающий удар:
— Я еду к Николаю. Мы решили пожениться.
Она снова мгновенно нашла мое запястье и применила старый прием. Я блаженно терпел, но когда пошли палаческие стискивания, начал расшифровывать ее послания: «…ляпни что-нибудь мудрое…», «…поедешь со мной? решай!..», «…проводи хоть до дверей…», «…нет, лучше останься и прикрой меня, объясни имя, что никак иначе нам с Колькой нельзя…», «… да делай же что-нибудь, бревно ты безмозглое…».
Она переоценила меня. Я чувствовал, что даже до «бревна» не дотягиваю. А секунды бежали, запястье немело, и я ринулся наугад:
— Предки! Вы слышали? Она едет к Кольке. И они там поженятся.
Хорошие мысли от повтора не становятся хуже — это я уже потом оправдывал себя. А в ту секунду, когда я кончил речь, она благодарно взломала мою руку и поволокла инвалида к выходу.
В лифте она решительно сказала, что я ей не нужен, доберется сама, а на мое уточнение «я вам не нужен там» чмокнула меня в щеку, обозвав дурачком, и мне пришлось еще раз — теперь уже подробно — выдать все тайны подступов к партизанской крепости Кольки.
Когда я вернулся, родня смотрела на меня как на мерзейшего предателя, и тогда я демонстративно налил себе полстакана плодово-ягодного вина, медленно выпил под их взорами и произнес только что придуманную фразу:
— Это за молодых! Свадьба завтра. Приглашенных просят не опаздывать.
Дед Серёга закряхтел в сдерживаемом смехе, Ларионыч подмигнул мне, а Димыч и вовсе уже нежданно сказал, но не мне, а матери:
— Во, видала? У этого тоже мой характер.
Похоже, с эшафота отступника я стал перешагивать на пьедестал семейного героя, если бы не мать.
— Как был размазнёй, так и … Ну надо же, какая-то девчонка его, как щенка, за собой всюду тащит.
В ответ я снова схватил графин и стал наливать себе вино, однако не тут-то было!
И я опять водворился на свое обычное семейное место — великовозрастного недоросля, который ненавидит школу, которому грозит армия и который безостановочно очищает кастрюли и сковородки, не принося в дом ни копейки.
Мне не привыкать. Зато я могу себе позволить злорадное взлелеянное ощущение: и куда же вы теперь денетесь, дорогие предки?!
Правда, эту мысль немножко отравляла другая: интересно, а когда же это Колька с Иркой решили пожениться? Ведь в последнее время они не виделись, не могли видеться, посредником-то был я! А именно я и не припомню хоть каких-то указаний на узы Гименея. Непостижимая она девчонка, эта Ирка. А с другой стороны, могло ли быть иначе? Может, и не Ирка сама что-то там делает, а просто судьба ею движет? Ведь случалось уже так в нашей родне. У матери с отцом, например.
А прабабка Клавдя?
Вот и опять мои мысли устремились в далекое прошлое, к прадеду Ваньше Черемныху. Ларионыч ведь не только о таёжных свадьбах рассказывал, но и о том, как партизанили предки, как сначала ждали обещанных врагов, а потом сами стали действовать.
* * *Ждали-ждали врагов революции — их всё нет и нет. А когда ждать перестали, они и нагрянули. Едва врасплох не застали, еле-еле успел Ваньша собрать свой отряд в боевом порядке. У него всего-то и набралось человек тридцать, а беляков идет к поселку две полные роты с обозом и пушкой. Им тоже уголь нужен для своих эшелонов.
Их чуть не вдесятеро больше — повоюй-ка с ними. Начнут палить по поселку, заодно баб и детишек постреляют, зажгут подворья.
Развернул Ваньша свой отряд, и помчались они в ближний березняк, а оттуда тайной тропой ушли к зимовьям.
И начали партизанить.
Беляки собрали оставшихся мужиков и баб поздоровее, стали гонять на шахту — что делать, пришлось рубить уголек, выдавать на-гора, а там бабы грузят в вагончики узкоколейки, паровоз «кукушка» тянет их на станцию. Шахтеры постановили — бумажных денег не брать, плати натурой. Пришлось белякам завозить муку, сахар, крупы, соль, чай — вот как уголек им дорог был. Бабы еще и ситцу потребовали, да тут им кукиш показали.
