Бернард Маламуд - Жильцы
— Какой у тебя естественный цвет волос?
— Черный, — с усмешкой вполголоса отозвалась она. — Моя фамилия Белински, не Белл. Вилли вот уже два года, как мой любовник. Что еще тебе хочется знать? Я поняла, почему ты подлег ко мне. Ты услышал, как он сказал, что не будет спать со мной сегодня ночью. Я видела, как ты прислушивался.
— Я не прочь предложить тебе свой творческий сок.
— Отвали. Я принадлежу Вилли.
Ночь выходила унылая. Лессер продолжал извиняющимся тоном:
— Дело не в том, что я слышал. Когда сегодня вечером ты вошла в этот дом, у меня возникло ощущение, что в прошлом я что-то упустил.
— Как это?
— Ну, как будто меня не оказалось там, где мне следовало быть в тот момент, когда тебе был кто-то нужен.
— Я получила того, кто мне нужен.
Лессер подумал: любопытно, как мне будет писаться утром. Наверное, плохо.
— О чем твоя книга? — спросила Айрин.
— О любви, — с глубоким вздохом ответил он.
— Что ты знаешь о любви?
Лессер не захотел отвечать.
Она заснула с кислой усмешкой на губах.
В комнату вошел Вилли.
— А ну полегче, приятель, — сказал он Лессеру, лежащему на тахте. — Давай-ка без этих штучек-дрючек.
*
К тому времени, когда Вилли с друзьями покидали квартиру, метель выдохлась. Негр, все еще с остекленевшими глазами, хлопнул Лессера по спине.
— Мы с тобой люди искусства, папуша. Мы с тобой всегда будем на равных.
Они обнялись как братья.
*
Несколько часов спустя Вилли вошел в квартиру к Лессеру за машинкой и не проронил ни слова, хотя губы его нервно подергивались. Выражение лица у него было напряженное. Казалось, он стоит перед выбором и ни один вариант его не устраивает.
Поначалу Лессер опасался, что Айрин передала-таки ему, что он, Лессер, пытался переспать с ней, подслушав их разговор. Или, может, Мэри Кеттлсмит описала, с какой ловкостью и проворством он задрал ей юбку?
Но Вилли молчал, и, желая избежать крупного разговора, который мог испортить все утро — он пытался балансировать, словно с мячом на носу, — писатель ответил таким же глухим молчанием. Он был измотан, одурел от бессонной ночи, беспокоился за свою работу.
Вилли с ворчанием поднял пишущую машинку и вышел в холл. Лессер с облегчением закрыл дверь и тотчас уселся писать. Он вработался сразу, без раскачки; так бывало, когда он боялся, что внимание рассеется, если он ненароком задремлет. В семь часов вечера, моя две тарелки после ужина, писатель невольно поймал себя на мысли, уж не убрался ли Вилли из этого дома, — по своей воле? — найдя себе для работы новое место. Вдруг этот заброшенный доходный дом теперь снова всецело в его распоряжении? Лессер спокойно обойдется без его ежедневных посещений — можешь не оказывать мне такую милость, — хотя по-прежнему был рад помочь собрату-писателю. Писатели выручают друг друга. Но лишь до определенного предела: собственная работа важнее.
В девять вечера, когда Лессер читал в кресле-качалке, Вилли, пнув ногой дверь, ввалился в комнату, держа машинку на весу обеими руками, словно беременный ею. Поставив ее под стол, негр после минутного колебания сказал: — Лессер, я пришел кое о чем попросить вас.
Писатель на всякий случай извинился за свое поведение прошлой ночью:
— Как я понимаю, это был гашиш. Это не для меня. Мне лучше воздерживаться от него.
Вилли провел ногтем по пробору в волосах, затем поскреб свои розовые ладони твердыми бурыми ногтями, кашлянул в сложенный из обрубков-пальцев кулак. Шаркнул одной ногой, потом другой.
Лессеру стало не по себе. То ли Вилли насмотрелся старых фильмов Степина Фетчита, то ли с ним творится что-то неладное?
— Я рассчитываю оставить у вас на эту ночь рукопись своей книги,— решительно заявил он.
— Ну что ж, ради бога, — с облегчением ответил Гарри в надежде, что этим все и ограничится. — В нее никто не заглянет, можете не тревожиться. Даю вам слово.
Вилли вздохнул тяжко и беспокойно. — Совсем наоборот, приятель, я прошу вас прочесть ее.
Он передернулся, словно от судороги, но тут же выпрямился.
— Похоже, от работы у меня разболелся живот. — На лбу у него выступили блестящие капли пота. Он провел розовым языком по сухим губам. Лессер подумал, что еще ни разу не видел, чтобы у Вилли были такие большие глазные яблоки — вспученные, белые, затаившие в себе страх.
— Болит живот?
— Заработался. Я обычно просматриваю написанное, но каждый раз, как перечитываю все заново, добавляю что-нибудь совершенно новое, как будто вовремя не сумел сделать вставку. Картина передо мной все время меняется, понимаете, что я хочу сказать? Вчера мне показалось, я написал несколько хороших страниц, но когда я поразмыслил о них у своей цыпки, вся написанная сцена разлетелась на куски, как кирпичная сральня. Это убивает, приятель. Мне расхотелось идти к вам на междусобойчик. Захотелось вернуться к работе и не отрываться от нее, пока не выброшу все ненужное и вставлю все нужное, но Айрин сказала, я должен отдохнуть и развлечься, набраться сил. Сегодня я весь день сидел у себя в кабинете, читал рукопись, и у меня возникло тошнотное ощущение, что несколько раз я сошел с рельсов. Но я не знаю точно, где и как это случилось. Все как-то размыто, словно я надел дедушкины очки, и это выбивает меня из равновесия. У меня такое чувство, словно я забрел на чужую территорию. Как по-вашему, Лессер, что мне теперь делать?
Писатель, сознавая, что Вилли всерьез просит у него совета, осторожно ответил:
— Держите верную дистанцию, и вам будет легче вернуть перспективу. Иногда я беру предыдущую главу, перепечатываю ее и одновременно делаю заметки к той главе, которая меня не удовлетворяет. Это один из способов схватить скорее целое, есть и другие.
— Испробовал я всю эту белиберду, — нетерпеливо отозвался Вилли. — Лессер, — продолжал он, стараясь подавить волнение в голосе, — я бы избавился от уймы забот и тревог, если б вы взглянули, что пошло не так.
— Вы хотите, чтобы я прочел вашу рукопись?
Вилли, отведя взгляд своих помертвевших глаз, утвердительно кивнул. — Никто из моих знакомых еще не опубликовал два романа.
Гарри нехотя согласился. — Я прочту, если вы действительно этого хотите.
Что еще можно было сказать?
— Стал бы я просить, если б не хотел? — Негр метнул на него полный ненависти взгляд и вышел из комнаты.
*
Гарри медленно читал рукопись этого обидчивого человека — нечто несуразное, растянутое почти на двести крупноформатных страниц. Он читал сперва против воли, по две фразы зараз. Он читал о двух умах — одном пытливом, другом ленивом. Он обещал Вилли прочесть рукопись — не более того. Он не станет впутываться в его разочарования, надежды, потуги.
На улице тоскливо стонал ветер. Гарри читал, зажав нос платком, чтобы не вдыхать дым и испарения. За те почти десять лет, что он прожил в этом доме, он не слыхал за окном более чистосердечных и упорных причитаний — ветер, как живой призрак, гнался по своим следам. Где-то вдалеке хлопнула дверь, хлопнула еще раз, и Лессер подскочил, не отрываясь от рукописи. Ему послышался шепот в холле. Неужто это Вилли бродит и разговаривает сам с собой? Или Левеншпиль бормочет себе что-то под нос? Или первопроходцы на корабле в открытом море? Или звуки бездны глубоко под нами? Он подошел к двери и заглянул в замочную скважину. Ничего не разобрать было в сумрачном холле. Тогда он открыл дверь и прошел в тапочках к кабинету Вилли, каждую секунду ожидая услышать грохочущее та-та-та, хотя видел, когда читал рукопись, что его грозная пишущая машинка стоит под столом у окна. В кабинете было тихо, ни единого мало-мальски достойного внимания звука, разве что крыса юркнет в дыру в туалете. Ничего, в сущности, не происходит, лишь сверхурочно работает воображение — единственное богатство писателя. Ты работаешь вместе с ним, ты должен жить с этим гипертрофированным свойством таланта. И все же он прислушивался как одержимый, словно боялся потерять эту свою способность; затем легонько постучал кончиками пальцев по двери, повернул тугую дверную ручку и вошел. Сплошь черная ночь, ни звезд, ни луны. Кто увидит черного негра во всей этой черноте?
— Вилли? — прошептал Гарри.
Он зажег стоваттную лампочку, которую Вилли ввинтил в патрон однажды дождливым днем. Голая кухня, освещенная резким светом, издали смотрела на него. Без фигуры пишущего писателя стол Вилли, его треснувший стул выглядели одиноко и отчужденно — так, просто две деревяшки; но если бы он писал, пользуясь ими, они были бы исполненными достоинства письменным столом и стулом, с помощью которых творится серьезное дело — создание художественного произведения.
Лессер вернулся к себе и вновь уселся за чтение рукописи Вилли. От нее буквально исходил какой-то резкий душок. Уж не был ли это запах натужного труда? Накопившегося пота Вилли Спирминта плюс еще чего-то заплесневелого? А может, это запах дешевой зеленой бумаги — рыхлой, отдающей серой, продолбленной литерами, проскобленной воняющим горелой резиной ластиком, снова продолбленной и так далее? Или, может, вонь, бившая в нос, исходила от язв рожденной словами жизни или была мстительным пердежом персонажей?
