Бернард Маламуд - Жильцы
Лессер вернулся к себе и вновь уселся за чтение рукописи Вилли. От нее буквально исходил какой-то резкий душок. Уж не был ли это запах натужного труда? Накопившегося пота Вилли Спирминта плюс еще чего-то заплесневелого? А может, это запах дешевой зеленой бумаги — рыхлой, отдающей серой, продолбленной литерами, проскобленной воняющим горелой резиной ластиком, снова продолбленной и так далее? Или, может, вонь, бившая в нос, исходила от язв рожденной словами жизни или была мстительным пердежом персонажей?
Первоначально Вилли озаглавил книгу «Негр — не говно», затем это заглавие было перечеркнуто и заменено на «Пропавшая жизнь», автор — Билл Спир; хитроумный псевдоним: наполовину прозвище, наполовину племенное охотничье оружие плюс обертон Шекспира — того тоже звали Вилли. Третий заголовок был едва намечен карандашом. Внимательно изучив его своим профессиональным взглядом, Лессер разобрал: «Писатель-негр» — под вопросом. Так или иначе, рукопись, которую Лессер, делая пометки, медленно читал вот уже три ночи подряд, — Вилли было угодно все время подкладывать страницы в стопку, высившуюся перед Лессером на столе, сам же он многими часами продолжал работать над тем, что он сейчас писал, или переписывал, или по крайней мере отбивал на машинке, — состояла из двух основных частей, назвать которые, по-видимому, можно было «Жизнь» и «Творчество», причем в первой части было шесть глав в сто сорок восемь страниц, за которыми следовали пятьдесят страниц рассказов о неграх Гарлема, живущих отдельной, собственной жизнью; все это было неплохим наброском автобиографии, хотя сам Вилли не называл свой труд так. Лессеру рукопись представлялась романом, возможно, потому, что он сам писал романы.
Книга Вилли захватывала, хотя еще и не представляла собой законченного произведения; в ней рассказывалось о судьбе Вилли: от «Мальчика с Дальнего Юга» к «Писателю-негру» через последовательно идущие «Ближний Юг», «Ночи Гарлема», «Уроки тюрьмы». Короткая последняя глава называлась «Я пишу ради свободы негров». В большей своей части книга была натуралистически исповедальной, Вилли от первого лица бесхитростно описывал свои приключения литературным английским языком, порою сменяющимся негритянским жаргоном, причем манера письма и психологичность изложения были изощреннее, чем Лессер мог предположить. Он родился в глубинке штата Миссисипи в нищете, свойственной жизни негров. От родни он получает больше тычков, чем от белых, но, мнится ему, впервые сколько-нибудь серьезно осмысливать свою жизнь он начинает лишь благодаря своей ненависти к ним, ибо это они калечат негров, а те, в свою очередь, калечат его, в особенности его несчастную тощую мать и отчима — поджопника белых. В один прекрасный день тринадцатилетний Вилли, уступая дорогу приближающемуся белому в соломенной шляпе, крепко зажмуривает глаза, чтобы тот не увидел в них образ негритенка, раздавливающего пяткой яйца проклятому белому. «Ненависть к нему шла от чистого сердца и согревала меня до конца моих дней».
Чтобы убежать от кладбища предков, рая, где черному не дано зазеленеть, он вскакивает на товарный поезд, идущий в Детройт. «Там я почти все свое время тратил на то, чтобы вычищать сортиры белых, работал на Компанию Форда». Попутно взламывает в раздевалках шкафчики индивидуального пользования, крадет из них мелочь и ни разу не попадается, хотя бывает близок к этому. В конце концов он начинает осознавать, что в нем, как больная собака в подвале, затаилась ненависть к самому себе. Она оглушает его, словно подзатыльник, после того как ни за что ни про что он до полусмерти избивает свою сучку-негритянку. Он обвиняет ее в том, что она переспала с белым, хотя она клянется, а он в глубине души верит, что этого не было. Он разбил лицо своей семнадцатилетней подружке, и это преисполняет его жутким осознанием чего-то страшного в своей натуре. Панический страх перед своей виной приводит к раздвоению личности. «Мне казалось, если я посмотрюсь в зеркало, я увижу себя белым». Однако в депрессию он впадает оттого, что он негр.
В Гарлеме Вилли щеголяет в атласных штанах в обтяжку и добротных башмаках из оленьей кожи, с легкой душой перемежает джаз с тюрьмой, проталкивается на подпольные лотереи, выставляет на продажу двух белых шлюх. «Белая цыпка любит черную пипку — вот и все, что вам надо знать». Он поторговывает из-под полы наркотиками и, когда томится по дозе — течь из носу, судороги, тошнота, — предпринимает попытки дневных и ночных краж со взломом. Его застукивают двое белых верзил-мусоров, от которых он в ужасе отбивается голыми руками. «На своем первом же самостоятельном деле я засыпался по собственной дурости, меня так колотили, что выколотили из меня все говно, а потом отправили в тюрягу». Его судили, вынесли приговор, и он поволок срок — пять лет. Он сделал для себя новое открытие: «Как низко может пасть человек. Весь день я топчу самого себя, и к моим ботинкам липнет говно». Он жутко страдает. Но страдание притупляется, когда где-то глубоко в себе начинаешь слышать блюз. Он прислушивается и слышит. «Вилли Спирминт поет эту песню».
Время течет медленно и тошнотворно, но благодаря какому-то сумасшедшему смешению боли и удачи, остатка воли, которую он еще сохранил, отбывание срока идет ему впрок. «Перестань гоношиться — и у тебя будет время подумать. Теперь я лучше понимаю, кто я такой и смогу ли я подняться со дна». «Если б меня не упрятали, я бы наверняка кого-нибудь укокошил». Чтобы отвлечься от убивающего душу тюремного существования, научиться всему тому, что необходимо ему, чтобы выжить, стать лучше, чем он есть, Вилли начинает читать книги в тюремной библиотеке. «Раз начав, я уже не мог остановиться. Я читал книгу за книгой, сперва медленно, потом быстрее, по мере того как узнавал все больше слов». Сперва он читал главным образом художественную литературу: Диккенса, Драйзера, Джеймса Фаррелла, Хемингуэя, Ричарда Райта, Эллисона, Болдуина и прочих. «Я прочел сотни рассказов, старинных и современных, написанных и неграми, и белыми». «И пока я читаю, во мне рождается чудесное, прямо-таки пугающее чувство, что я могу писать». «Это не трудно, как только ты кончил читать понравившийся тебе рассказ, ты придумываешь ему продолжение. Или изменяешь конец. Или пишешь что-нибудь похожее». Ему интересно знать, сможет ли он писать рассказы о том, что произошло с ним самим. «Ну а потом я чувствую, что голова у меня пухнет и я уже не могу отличить один рассказ от другого». Вилли смеется, кричит и танцует в своей камере. Он молит, чтобы ему дали бумагу и карандаш, получает их и усаживается за стол. Он пишет о том, как, в сущности, уныла жизнь. Он пишет, обливаясь слезами. «Я плачу по моей проклятой матери, по каждому негру, о котором пишу, включая себя». Он любит слова, которые кладет на бумагу; из них рождаются черные люди. Он любит их такими, какие они есть, их голоса, их сообразительность. Вилли пьянеет, когда пишет, это сладчайшее наслаждение. По мере того как предложения заполняют страницы, а персонажи и их дела оживают, его сердце наполняется гордостью. «Отныне я не боюсь этой гребаной тюрьмы, потому что мне все равно, в тюрьме я или на воле. Я живу в своем воображении. Я клянусь себе, что буду самым лучшим писателем, самым лучшим Писателем, пишущим о Душе». Он пишет десятки рассказов. «Чем больше я пишу обо всем том ужасе и ярости, что были в моей жизни, тем легче мне становится. Единственное, чего я боюсь, это слишком размягчиться душой».
Вилли упомянул также, что читал некоторых революционных писателей: он хотел знать, о чем у них идет толк. Читал Маркса, Ленина, Троцкого, Мао. Читал все, что только мог достать, о чернокожих: книги об Африке, о рабстве, о культуре и обычаях африканских племен. Делал заметки в отрывном блокноте, но когда сам пытался написать об этих проблемах, у него обычно выходили просто коротенькие рассказы о чернокожих. В основном он писал художественную прозу. По мере того как Вилли приходил ко все более широкому пониманию истории своего народа и незаслуженности испытываемых им страданий, он преисполнялся глубокой, нежной, всепоглощающей любви к нему. А для белых он оставлял ненависть. Быть может, он не испытывал ее ежеминутно и ежедневно, но лелеял ее из принципа. Из тюрьмы он выскочил с пятью папками своих писаний, которые посвятил делу Свободы негров.
На этом собственно автобиографическая часть рукописи кончалась; дальше шли рассказы. Ни одному из героев Вилли не жилось лучше, чем ему. Ни один из них не нашел пути спасения.
Два белых мусора выпустили в Багси тридцать восемь пуль на аллее Кошачье Дерьмо, они загнали его туда после пое...ка. Он отбивался бритвой — разок полоснул.
Эллери упекли в Синг-Синг. Он пытался убедить судью. «Судья, вы схватили не того чернокожего. Черный цвет от белого легко отличить, когда вы ищете негра. Но клянусь вам, положа руку на сердце, не я убил белого той темной ночью. Я не тот, за кого вы меня принимаете».
