Мартина Хааг - Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о’кей)
В гостиной несколько девиц затягивают песню под гитару на мотив старого гимна Государственного драматического театра. Правда, они переделали текст, посвятив его Агнете и ее вечеринке. Все смеются.
Я сажусь на кровать. В спальне темно. Напротив постели — большой встроенный шкаф с зеркальными дверями. Рядом шведская стенка, а вокруг нее фотографии Ангеты, выделывающей танцевальные па. Над кроватью висит огромное фото с какого-то пляжа — Агнета в объятиях своих детей. Она смеется и смотрит прямо в камеру. Я слышу, как гости дружно подпевают и хлопают в ладоши. Набираю номер и прослушиваю свой автоответчик. «Вас ожидает… ноль сообщений». Встаю и поправляю платье. Пытаюсь разглядеть в темноте свое отражение. Затем открываю дверь и возвращаюсь к гостям. Рейдар стоит на кухне и разговаривает с мужчиной лет сорока. Я его узнаю — актер, много снимался на телевидении. Зовут Микке. У него довольно специфичная внешность — не то чтобы красивый, но в нем чувствуются мужественность и уверенность в себе. Он вдруг замечает меня и смотрит прямо в глаза. Я продолжаю смотреть на него. Он все время поглядывает в мою сторону. Я не знаю, что мне делать. Замечаю на столе свой окорок, к которому так никто и не притронулся. Беру ломтик и кладу в рот. Затем еще один. И еще.
— Приятно видеть женщину, которая нормально питается.
— Да уж, я не из вегетарианцев.
— Сразу видно.
— В смысле?
— Ух ты, это что, пата негра? Вот вкуснотища!
— Тебе нравится? Вообще-то это я принесла.
— Можно попробовать?
— Конечно. По-моему, кроме нас с тобой, здесь мясо вообще никто не ест.
— Умираю от голода! Что бы я без тебя делал. Как тебя зовут?
— Белла.
— А меня Микке. Я возьму еще?
— Да ешь себе на здоровье.
— Могу ли я предложить даме немного красного вина к мясу?
— Не откажусь — люблю красное вино.
— Вот и хорошо. А я люблю окорок. Какое совпадение.
— Два тираннозавра реке на ежегодном слете вегетарианцев.
— Это, должно быть, судьба. Нельзя упускать такую возможность, Белла. Не стоит забывать, что жизнь — не генеральная репетиция. Жизнь — это и есть сам спектакль. А следовательно…
— Тишина! Попрошу тишины, все в гостиную, сейчас Агнета будет произносить речь!
Рейдар заталкивает нас с Микке в гостиную, и без того набитую народом. Я оказываюсь в первых рядах между какими-то двумя парнями. Микке стоит чуть дальше, прислонившись к стене. Агнета забирается на стул, складывает руки рупором и кричит:
— Добро пожаловать ко мне в гости, надеюсь, никто не скучает! А теперь, дорогие друзья, настало время дать зарок на следующий год! Начну с себя: обещаю, что в новом году буду есть только экологически чистые овощи!
Я оборачиваюсь и смотрю на Микке. Он корчит рожу, изображая тираннозавра, царапает когтями воздух и лыбится во весь рот.
Тут какая-то гостья встает на другой стул, сообщает, что ее зовут Анн-Мари, и дает слово, что в следующем году станет смелее и добрее к себе и в доказательство прямо сейчас, прямо на наших глазах устроит стихотворную импровизацию.
Минут через сорок кто-то наконец перебивает Анн-Мари с криком: «Черт, до Нового года всего семь минут!»
Все кидаются за своими бокалами. Агнета открывает огромное окно в потолке. Теперь мы стоим под открытым небом. Кто-то врубает телевизор на полную громкость. Ледяной ветер врывается в гостиную, и я сразу же чувствую, как трезвею. Люди вокруг меня начинают обниматься, и я теряюсь, не зная, куда податься. Все лихорадочно разыскивают своих партнеров или друзей. Я вижу, как Агнета целуется взасос с Рейдаром. К кому бы мне приткнуться?
— «Колокола, звоните небу без просвета! Летящим облакам и ледяному свету; не станет года этого к рассвету»[22], — декламирует Ян Мальмше[23] с экрана телевизора.
Я бегу на кухню за своим шампанским. Нахожу бутылку на столе. Она пуста.
— «Встречайте новое и старое гоните, над снежной гладью весело трезвоньте: уходит год, но вы его не троньте…»
Я мчусь в гостиную. Все обнимаются, устремив взгляды на небо. Там уже вовсю взрываются ракеты.
— «Проститесь с хворью, что терзает тело, да с жаждой золота, что истощает дух…»
Микке нигде не видно. Я мельком заглядываю в спальню.
— «Отпойте сотню войн и тысячу разрух, эпоху мирных лет провозглашайте смело».
Не могу его найти. Ушел он, что ли?
С экрана телевизора доносится бой часов музея Скансен — бом-бом-бом-бом…
— С Новым годом!!! — орут гости.
Я оглядываюсь, ища, кого бы обнять. Бросаюсь к первой попавшейся целующейся парочке. Я с ними не знакома, но все равно их приобнимаю. Они едва обращают на меня внимание.
— С Новым годом! — кричу я сама себе.
Собираясь домой, обнаруживаю, что кто-то залез в шкаф в коридоре и спер мои сапоги. Обшариваю все углы, но они как сквозь землю провалились. Приходится заказывать такси. Я спускаюсь вниз босиком и стою в дверях в ожидании машины. Ноги совершенно окоченели. Такси останавливается у подъезда, я несусь по слякоти в одних нейлоновых колготках и запрыгиваю на заднее сиденье. Боже, до чего же мерзнут ноги! Боже, до чего же мне хочется домой и спать!
Мы проезжаем по Гётгатан. Я смотрю в окно. С неба падают крупные хлопья, люди в теплой обуви ходят среди сугробов, обнявшись. Такое впечатление, что у всех, кроме меня, есть кого обнять. Вокруг светятся окна, и кажется, что внутри так тепло и уютно. Мне хочется просто молча сидеть и смотреть в эти окна, но таксист всю дорогу вяжется ко мне с вопросом, где он мог слышать мой голос.
— Такой знакомый голос. Вы, случайно, не работали диспетчером в такси?
— Нет, не работала.
— Где же я его слышал? Странно, ну до того знакомый голос… Может, я вас уже раньше подвозил?
— Не думаю, я почти не езжу на такси. Вы не включите печку?
— Я просто уверен, что уже слышал ваш голос, интересно где?
— Понятия не имею, — отвечаю я. — Наверное, вам показалось.
Таксист останавливается на красный свет. Я уже совсем не чувствую ног. Музыка по радио умолкает, начинается рекламная пауза. И тут я слышу собственный голос — бодрый, чрезмерно сексуальный, но, как ни странно, внушающий доверие.
10Этот год должен пройти под знаком любви к ближнему. Сегодня поеду к бабушке в дом престарелых «Гулльвиван», чтобы разыграть для нее детское представление. Я слышала передачу по радио, в которой Янне Шаффер[24] беседовал с каким-то ученым на тему: «Как музыка влияет на наше здоровье. Благотворное воздействие музыки на физическое состояние человека». И вот этот ученый рассказал, что пациенты в состоянии глубокого психического расстройства, признанные совершенно неуправляемыми — из тех, что кусают персонал, когда их пытаются кормить, и все такое, становятся кроткими словно овечки, если им петь детские песенки во время кормления или переодевания. Вроде как детство умирает в человеке последним.
Так что я хочу поступить по-хитрому и убить одним махом трех мух:
— порадовать бабулю, внеся разнообразие в ее скучную однообразную жизнь;
— отрепетировать свои реплики из «Плутовкиного сада», а заодно освоить рэп (фу, терпеть его не могу). Бабушка в последней стадии Альцгеймера — в меру стремная публика для первого раза. М-да;
— загладить свою вину за то, что ей пришлось сидеть в одиночестве на Рождество — хотя не так уж ей было и одиноко, в конце концов, им там устраивали банкет, и, кроме того, она все равно ни черта не соображает — и все же.
Мне разрешили взять шляпу Матушки Театр домой (я сказала, что мне нужно порепетировать в ней, чтобы почувствовать силу звука). Я тщательно завернула ее в фольгу, чтобы она не промокла, если по дороге от автобусной остановки до дома престарелых вдруг пойдет мокрый снег. На это у меня ушел целый рулон фольги. Еще я купила венских плюшек в ближайшем круглосуточном магазине, они вроде мягкие и хорошо жуются.
Когда я вхожу в комнату, бабушка лежит с закрытыми глазами. В комнате душновато. Вдруг она открывает глаза.
— Ой, какой большой сверток! — радостно восклицает бабушка, глядя на шляпу Матушки Театр, завернутую в фольгу. Она садится в постели. — Интересно, что это?
— Привет, бабуль, это я, Белла.
Я присаживаюсь на стул возле ее кровати, держа шляпу на коленях. Бабушкины светло-голубые старческие глаза удивленно смотрят на меня.
— Я и сама вижу, что это ты, — сердито отвечает она. — Давай сюда подарок!
Вцепившись в Матушку Театр, она дергает ее на себя, но я не уступаю.
— Отпусти! — кричит она. — Отпусти мой подарок!
Бабушка тянет шляпу к себе. Сил у нее хоть отбавляй. Мне приходится встать со стула, чтобы спасти Матушку Театр. Бабушка продолжает тянуть, фольга рвется. Ее обрывки летят во все стороны. Она успевает ухватиться за бархатный занавес.
