Мартина Хааг - Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о’кей)
— Ба, прекрати! — кричу я. — Ты ведь сейчас его сломаешь!
Мне же никогда в жизни не починить деревянные балкончики Матушки Театр! Я резко дергаю, надеясь застать бабушку врасплох. Бабушка хватает меня за руку и кусает. Я невольно выпускаю шляпу. Бабушка прячет ее под одеяло, демонстративно сложив поверх него руки. Матушка Театр оказывается зажатой между ее ног. Бабушка окидывает меня ликующим взглядом.
— Бабушка! — взываю я.
Она закрывает глаза. И что мне теперь делать? Как вызволить шляпу? Не могу же я спихнуть бабушку с кровати! Голова идет кругом, мне становится дурно. Тьфу, вот дурацкая затея! Хорошенькое начало нового года — что, ни до чего умнее не додумалась? Ну там, рассортировать камни со дна морского или перемыть всех лосей в лесу? Или постричь? А потом сделать им укладку и раскрасить рога в яркие цвета, разъезжая на них верхом и по ходу дела обучая эстонскому?
Я беру пакет с венскими плюшками. Достаю плюшку и протягиваю бабушке.
— Давай махнемся? Меняю вкусную булочку на то старье, которое ты прячешь под одеялом.
Бабушка открывает глаза. Вид у нее сердитый.
— Мари, что ты здесь делаешь?
— Бабуль, это не Мари, это ее дочь, Изабелла.
Бабушка протирает глаза. Лицо ее грустно.
Она вздыхает.
— Ты не помнишь, я закрыла дверь?
— Бабуль, ты в доме престарелых. В «Гулльвиване». Тебе не нужно запирать дверь, для этого здесь есть специально обученный персонал.
Взгляд ее устремлен прямо перед собой.
— Ба, хочешь булочку?
Ноль реакции. Подбирая с пола обрывки фольги, я вспоминаю передачу с Янне Шаффером. Начинаю напевать на мотив песенки «Ты скажи, барашек наш»:
Ты скажи, бабулик наш,
Ты мне шляпу не отдашь?
Лучше булку получи,
Как Ян Шаффер нас учил.
Бабушкино лицо расцветает. Она выпускает шляпу из рук и хватает булку. Я продолжаю, выуживая Матушку Театр из-под одеяла:
Не сердись и не грусти,
И меня скорей прости,
Не ругайся, не кусайся,
Лучше булку укуси.
Бабушка рассеянно откусывает кусок булки. Неужели сработало?!
Ты скажи, бабулик наш,
Сколько шерсти ты нам дашь?
Не стриги меня пока,
Дам я шерсти…
— Белла, все-то ты путаешь, — говорит вдруг бабушка и садится в кровати. — Шерсть — у барашка. У барашка шерсть, у волка шкура. Какая вкусная булочка, где ты ее купила? Случайно, не в той булочной на Риддаргат, ан, там такая сдоба — пальчики оближешь! Правда, в жаркий денек я и обычную булку со сливками съесть не прочь… Надо запереть дверь, ты не помнишь, я заперла дверь?
11Проснувшись, я какое-то время не понимаю, где я. Словно запуталась головой в пододеяльнике. Сил никаких, как будто мне перекрыли кислород и я всю ночь задыхалась. Не могу найти очки. Вообще ни черта не вижу. По дороге в туалет со всей дури ударяюсь плечом об открытую дверь гардероба. Включаю свет в ванной — перегорает лампочка. Вставить линзы в темноте просто нереально. Беру стул и встаю на него, пытаясь дотянуться до верхней полки в шкафу в коридоре, где лежат запасные лампочки. Достаю упаковку, которая на поверку оказывается старой губкой, вслед за чем опрокидываю коробку с принадлежностями для шитья. Теперь пол в прихожей усыпан булавками, катушками ниток и спицами, и мне срочно нужно каким-то образом вставить линзы, пока я ни на что не наступила или еще чего-нибудь не разбила. Выхожу на лестничную площадку, чтобы воспользоваться зеркалом в лифте. Вставляю линзы. Выхожу из лифта. Дверь в мою квартиру захлопнулась. Я стою на лестничной площадке в мятой футболке и трусах. Нет, не может быть. Дергаю дверь. Она открывается. Фу-у. Вхожу и подбираю с пола всю дребедень. Завариваю себе чашку ананасового чая. (Пробник из журнала.) Вкус у него подозрительный, но от горячего чая становится легче. Отрезаю несколько кусков ветчины и раскладываю их на блюдце. Пытаюсь достойно начать этот день. За окном еще темно. Я усаживаюсь на диван с чашкой чая и пьесой про Плутовку и Луковку. У меня довольно много текста, но большую часть я уже вроде выучила. Послезавтра начинаем.
Начинаем представленье
О любви и вдохновенье.
С нами Матушка Театр!
С нами Матушка Театр!
Мы расскажем вам, ребята,
Все, что вы хотели знать…
Подо мной медленно, но верно начинает разъезжаться диван. Я встаю и сдвигаю подушки.
12Я смотрю прямо перед собой. Стараюсь не сводить глаз с дороги. Мокрый снег сползает по стеклу огромными кусками. Дворники с жужжанием ходят туда-сюда.
— Может, еще раз пройдемся по тексту?
Не понимаю, почему я так волнуюсь, подумаешь, с десяток детишек и пара милых училок. Наверное, это из-за того, что мне так и не удалось порепетировать в присутствии зрителей. Аня и Бьерн уже сто лет играют эту пьесу, а я только один-единственный раз выступила перед бабушкой — хотя какое там выступление, большую часть времени мы с ней дрались из-за шляпы.
— Конечно, — отвечает Аня, притормаживая и поглядывая по сторонам в поисках указателей.
Сзади раздаются сердитые гудки. По шоссе как-то не принято ездить со скоростью двадцать километров в час. Но Аня ничего не замечает, пытаясь найти нужный указатель. Фагерста, Риддархюттан? Кто-нибудь знает, где нам поворачивать?
— Ты уверена, что мы правильно едем? — спрашивает Бьерн с заднего сиденья.
— Да, они сказали, скоро должен быть указатель. Наверное, это чуть дальше. Проедем еще немного.
Аня жмет на педаль газа. Полный вперед! Она прибавляет ходу, решив обогнать грузовик, но потом передумывает и тормозит. Тормоз! Возвращается в правый ряд и снова едет за грузовиком. Причем так близко, что протяни руку — дотронешься до номеров.
— Ладно, поехали, — командует она. — В большом-пребольшом всемирном царстве, в маленьком-премаленьком шведском государстве, в картофельной стране жил да был маленький мальчик Луковка, который в один прекрасный день дал ростки…
— Я пробудился к жизни. Я лежу в темной влажной почве глубоко под землей, — сипит Бьерн с заднего сиденья.
— Утром шел дождь. Мальчик Луковка жадно пил.
— Я впитываю влагу, ведь она так полезна! — поет Бьерн.
— Весеннее солнце восходит над маленькой картофельной страной, теплеет. Синички порхают с ветки на ветку, жужжат насекомые. Мальчик Луковка вдруг почувствовал, как в его маленьком луковом теле просыпается непреодолимое желание, — с чувством произносит Аня.
— Простите, а можно вопрос? — перебиваю я. — Вы не задумывались, что делает лук в картофельной стране?
— Понятия не имею! Где же ему, по-твоему, быть, в луковой стране? — сипит Бьерн. — Так, продолжаем. Как тепло и приятно! Какое приятное чувство! Я так хотел бы дотянуться до солнца!
— Мальчик Луковка осторожно пустил хрупкий зеленый росток, пробившийся из земли, и подумал… Блин, вот же он! Черт бы побрал этот гребаный указатель, придется теперь разворачиваться!
— Фу, Плутовка, как грубо, что подумают дети!
— Лучше помоги найти, где бы мне развернуться, — интересно, а через разделительную нельзя?
Мне плохо. И не только потому, что у этой развалюхи, судя по всему, барахлит коробка передач — уж не знаю, в чем там дело, но только Аня ведет машину исключительно рывками: газ — тормоз, газ — тормоз, так что к горлу периодически подкатывает тошнота; мне плохо еще и от волнения, я все время убеждаю себя: да Господи, никто тебя не увидит, прекрати дергаться, подумаешь, пара училок и милые детишки, они по-любому будут в восторге, достаточно и того, что в их скучной школе происходит что-то новое и интересное. Что-то такое, что может отвлечь их от привычной зубрежки. Они будут хлопать в свои маленькие ладошки и замирать от восторга при одном появлении Матушки Театр. Сначала мы разыгрываем представление для малышей в десять утра, после чего обедаем с детьми в школьной столовой, а потом устраиваем второй показ после обеда.
— Слушай, Аня, а что случилось с моей предшественницей? Ну, с первой Матушкой Театр?
— Ой, это такая трагедия! Она покончила жизнь самоубийством.
Аня дает по тормозам, и микроавтобус резко останавливается у бетонного здания. Тормоз!
— Что, это здесь? Неужели приехали?! Это точно нужная школа? Да, смотрите, написано «Клокангордскулан», там, на стене, под граффити. Ладно. Хорошо. Нужно найти учительскую. Бьерн, начинай выгружать декорации, а мы с Беллой пойдем разберемся, что к чему.
— Все готовы? Можно включить свет на сцене? — спрашивает Аня.
— Нет, подожди, мне опять нужно в туалет, — говорю я. — А вообще, ладно, давай, скорее начнем — скорее кончим.
Бьерн чуть смущенно хлопает меня по спине:
— Ничего, Белла, главное — положись на текст, у тебя все получится. А если вдруг собьешься, мы с Аней тебе поможем. Все будет хорошо, вот увидишь.
