Виталий Павлов - День чудес
А потом начиналась игра.
Витька видел дядю Федю, наблюдавшего за игрой из автобуса, на котором проникал на стадион вместе с командой, щелкал семечки, купленные у его мамы, болел за своих и мечтал… Мечтал о том, что и он когда-нибудь будет выбегать на зеленое поле этого маленького стадиона, где все знали друг друга, знали, кто на каком месте сидит. Поле было рядом. Казалось, протяни руку и можно похлопать по спине любого из игроков. Вот, например, Скрипач…
Он был любимцем трибун, и, когда в начале игры тренер не ставил его в состав, а сажал на скамейку рядом с полем, трибуны начинали скандировать:
— Скрипача! Скри-па-ча! Скри-па-ча!
И не было такого случая, чтобы тренер не выполнил требование болельщиков. Скрипач выбегал в накрахмаленных трусах, подвернутых как-то по-особому, в аккуратно подвязанных гетрах — так, чтобы полоска одной ноге находилась точно напротив такой же полоски на другой, с безупречным пробором, проложенным тем же дядей Федей. Трибуны ликовали.
Потом дыру в заборе заложили, и Витьке вместе с ребятами пришлось искать другие пути проникновения на стадион. Их оказалось два. Первый — просить идущего одинокого мужчину: «дядя проведи», второй — собирать по десять копеек со всех, покупать один взрослый билет на семерых и входить на стадион полноправными зрителями. Правда, несмотря на то, что в билете было указано место, все отправлялись смотреть игру на детскую трибуну.
Тогда была такая трибуна. За воротами, под табло. На нем такие же мальчишки, как Витька, навешивали большие круги с цифрами счета. «Дяденьки» тоже никогда не отказывали в просьбе и проводили, Они держали мальчишек за плечи и вели впереди себя, как своих сыновей. Контролеры тщательно отрывали контроль, звучала музыка. На стадионе перед гипсовой статуей футболиста «дяденьки» снимали загорелые руки с плеч, улыбались и говорили:
— Смотри, сынок, хорошенько болей за наших!
Сейчас Быстрову казалось, что все болельщики были похожи друг на друга. Он отлично помнил их улыбающиеся лица. Вернее, одно лицо тысячи «дяденек». И футбол того времени запомнился Быстрову улыбающимся, праздничным, с трепещущими флагами. И он видел себя на этом празднике в коротких парусиновых штанишках, зачарованно глядящим на людей, творящих этот праздник.
Как-то осенью к ним в класс пришел один из игроков городской команды. Один из кумиров. Витя сразу узнал его. Это был вратарь. Теперь уже бывший вратарь, — дядя Федя сообщил эту новость во дворе. Совсем еще недавно Витя видел как тот бросался в ноги нападающим, отбивал самые «мертвые» мячи, кричал на весь стадион: «Я!!!», когда шел на мяч в борьбу, видел, как он поправлял засаленную кепку, руководил защитниками. А когда наши атаковали, он выходил почти к центральному кругу и тогда из разных секторов совершенно одинаковые голоса требовали:
— Моня, в будку!
Что-то обидное было в этих словах, но и что-то теплое, как будто близкие люди подшучивали друг над другом. О вратаре ходили легенды, мальчишки в курилках с круглыми от восторга глазами пересказывали их:
— Три ребра сломанных, обе ключицы, сотрясение мозга, аппендицит, а он в воротах, потому что надежда только на него…
И вот этот человек стоит в Витькином классе и спокойным голосом говорит:
— Ребята, кто хочет заниматься футболом в нашей спортивной школе, завтра в четыре с формой приходите на стадион «Авангард».
И все мальчишки, открыв рты, глазели на него и думали, что теперь будет, когда его место в воротах займет другой? И что теперь уже надеяться больше не на кого.
Витя уже два месяца занимался футболом, с каждым днем отец хоть и молчал, но был все больше и больше «против». Сын скорее понимал и чувствовал, чем видел хоть какие-нибудь проявления недовольства. Наоборот, отец говорил:
— Занимайся чем хочешь! — но между строк звучало занимайся чем хочешь, но бокс — это единственный мужской вид спорта, и я хочу, чтобы мой сын был боксером.
Виктор пошел в секцию бокса.
Сам пошел, обреченно. Он был прилично подготовлен отцом, знал все азы. И в первом же бою с таким же новичком оказался сильнее на голову. Эта победа не принесла ему радости даже близкой к той, которую он испытывал, вгоняя дырявый мяч в промежуток между двумя камнями. Но Виктор упорно ходил в секцию бокса, зная, что отцу от этого дышится легче.
И вот весна девятого класса.
Витя влюбился. Это должно было когда-то произойти, и это произошло. Как-то неожиданно, как бывает в эту пору. На ровном месте. Просто они танцевали вместе на школьном вечере. Каждый вечер Витя шел с тренировки мимо ее дома. Тащил за спиной замшевую сумку с перчатками, высокими, из тонкой кожи боксерскими ботинками и надеялся увидеть ее еще раз в окне. Иногда она выходила, и они шли к его дому вместе, потом возвращались, потом опять шли и так до бесконечности.
Старая история.
И вот, наконец, Быстров наткнулся в памяти на то обстоятельство, которое породило чувство заполнившее его теперь на скамейке запасных. Тогда он готовился к каким-то соревнованиям. Его включили в сборную, освободили от занятий в школе, увезли на сборы в небольшой городок, находящийся в тридцати километрах от его с Наташей города, от их улиц, от их скамейки, от ежедневной дороги. Но каждый вечер, покинув гостиницу под самым невероятным предлогом, Витя садился на рейсовый автобус и в нем медленно приближался к Наташе. В один из таких дней они попали под ливень. Долго ходили по щиколотку в воде, потому что город превратился в сплошную реку, потом стояли в Наташином подъезде, а потом он шлепал по лужам к автостанцию чтобы до двенадцати попасть в гостиницу. Утром он не мог разговаривать. Ему казалось, что огромные сливы застряли в горле, и, как он ни хотел и ни старался, не мог их проглотить. Врач сказал, что ни о каких соревнованиях не может быть и речи. И вот тогда Витя впервые захотел выйти на ринг, захотел этого больше всего на свете. Он лечился, внушал, что с каждой минутой принятой таблеткой чувствует себя лучше, сбивал температуру и с каждой секундой все отчетливее понимал, что эти соревнования — главные в жизни.
Он добился своего.
Отец ехал на эти соревнования, как судья. Каждый вечер он измерял сыну температуру и весело и удивленно говорил:
— Нормальная!?
Он не знал, что сын, дождавшись пока ртуть доберется до тридцатишестиградусной отметки, подталкивал градусник глубже и держал его на холостом ходу.
Вся эта длинная цепочка чувств сейчас выстроилась и замкнулась. Тогда он первый раз в жизни осознал: только теряя что-то, понимаешь его настоящую цену. Но ведь и сейчас Быстров мог так же отодвинуть свое слово и подержать его на «холостом ходу», как градусник. Он видел, как четырнадцатый номер бежал по полю, делал его, Быстрова, шаги, его удары, передачи, все, что должен был делать в это время на поле сам Быстров.
Это было в десятом классе…
Витя играл за сборную школы. Уже прошло два месяца с того дня, когда он получил травму. Рука распухла, боксировать он не мог. Он снова играл в футбол. Все получалось у него в тот день. Так часто бывает, казалось, что не только человек соскучился по мячу, но и мяч по человеку. Мяч был послушный, он стелился под ногой, подлетал на нужную высоту, опускался именно там, куда посылал его Виктор, проскакивал между ног соперников.
— Быстров! Витя! — Владимир Сергеевич — учитель физкультуры — махал ему с трибуны, когда после свистка ребята пошли к крану — утолить жажду и обмыться: — Давай сюда!
Витя побежал вверх по ступенькам.
— Познакомься — Александр Федорович Кедров — старший тренер…
Витя кивнул, конечно, он знал старшего тренера команды.
— Ты, говорят, боксер? — спросил Кедров.
Что еще говорил в тот день тренер, Быстров помнил и сейчас, когда глядел вслед бегущему по полю пареньку с четырнадцатым номером на футболке.
Тренер предложил ему поиграть за дублирующий состав.
Отец бросил ложку, встал из-за стола:
— Будешь с перебитыми ногами ходить! — сказал он, потом добавил — Дурбалай… Головою мяч ударит, а потом башка не варит… — он говорил еще что-то очень обидное, но Витя не обижался, молча ел борщ. Каким-то непостижимым образом, когда Витя совсем этого уже не ждал, исполнилась его самая заветная мечта. Его брали в команду.
В команду…
Еще через год Витя принес домой небольшую книжку. В ней на двадцать восьмой странице была его фотография. Справа от нее в столбик было писано:
«Быстров Виктор Анатольевич, год рождения 1950, рост 180 см, вес 76 кг, в команде с…».
Мать обрадовалась, поцеловала Виктора, отец на секунду отложил газету, взглянул в книжку, буркнул:
— Двадцать два дурака один мяч гоняют… — снова закрылся газетой. Будущее, которое он построил для Виктора, окончательно рухнуло.
Виктор помнил первый год в команде. Каждую тренировку, каждый удар по мячу, каждую игру за дубль. Он старался быть всюду, быть первым и походить на Захара…
