Уильям Бойд - Неугомонная
На ужин мы ели тосты с сыром и вареную фасоль и смотрели документальный фильм о небольшой оранжевой подводной лодке, исследовавшей дно океана. Я уложила Йохена в постель, ушла в кабинет и достала папку со своей незаконченной диссертацией «Революция в Германии, 1918–1923». Открыв последнюю главу («Война на пять фронтов Густава фон Кара»), я попыталась сконцентрироваться и пробежала глазами несколько параграфов. Я ничего не писала уже несколько месяцев и теперь как будто читала текст, написанный другим человеком. Мне повезло, что мне попался самый ленивый в Оксфорде научный руководитель, не настаивавший на общении с ним во время отпущенного для работы срока. Я занималась только преподаванием английского языка как иностранного, воспитывала сына и посещала мать. Я, как и многие аспиранты в Оксфорде, попала в широко известную здесь ловушку преподавания языка иностранцам. Я зарабатывала семь фунтов стерлингов в час без налогов и при желании могла заниматься преподаванием по восемь часов в день, пятьдесят две недели в году. Даже при том, что мне нужно было тратить время на Йохена, я могла, тем не менее, зарабатывать чистыми более восьми тысяч фунтов в год. В последнем месте, куда я пыталась устроиться преподавать историю в университете Восточной Англии, мне предложили зарплату («грязными») размером примерно в половину того, что я зарабатываю сейчас, обучая языку для «Оксфорд Инглиш Плас». Казалось бы, грех жаловаться на материальное положение: снимаю хорошую квартиру, купила машину поновей, за детский сад заплачено, кредитнал карта под контролем, есть сбережения в банке. Но вместо этого я испытала неожиданный приступ жалости к себе и почувствовала разочарование и обиду: обиду на Карла-Хайнца; обиду на то, что пришлось вернуться в Оксфорд; на то, что я вынуждена преподавать английский язык иностранным студентам, зарабатывая легкие деньги; обиду, смешанную с чувством вины на то, что мой маленький сын наложил на мою свободу ограничения; обиду на собственную мать, неожиданно решившую рассказать мне поразительную историю о своем прошлом… Такого я не планировала: моя жизнь должна была развиваться совсем не в этом направлении. А мне уже двадцать восемь — надо же было такому случиться?!
Я позвонила матери. Ответил незнакомый глухой голос.
— Да.
— Мамуля? Сэл? Это я.
— Все в порядке?
— Да.
— Перезвони мне прямо сейчас.
Я перезвонила. Телефон звонил четыре раза, прежде чем мама сняла трубку.
— Приезжай в следующую субботу, — сказала она, — я посижу с Йохеном. И можешь оставить его даже на ночь, если хочешь. Извини за прошлые выходные.
— Что там щелкает?
— Это я — я стучала по телефону карандашом.
— Это еще зачем?
— Это такой прием. Люди смущаются. Извини, больше не буду. — Мама сделала паузу. — Ты прочла то, что я тебе дала?
— Да, я хотела позвонить раньше, но сначала мне нужно было все переварить… Требовалось какое-то время подумать…. Я испытала настоящий шок, можешь себе представить.
— Ну да. — Она ненадолго умолкла. — Но мне захотелось, чтобы ты знала. Сейчас самое время рассказать тебе обо всем.
— Неужели это все правда?
— Конечно, каждое слово.
— И, значит, я — наполовину русская?
— Боюсь, что так, дорогая. Хотя, на самом деле, ты русская только на четверть. Моя мать, твоя бабушка, была англичанкой, помнишь?
— Нам следует поговорить об этом.
— Ну, это еще не все, еще много чего осталось. Очень много. Ты поймешь все, когда услышишь остальное.
Затем мама сменила тему и начала расспрашивать о Йохене, о том, как он провел день и не сказал ли что-нибудь смешное. Я стала рассказывать ей, одновременно ощущая, как у меня тянет в животе так, как если бы мне нужно было в туалет по-большому. И все это из-за внезапно появившегося и растущего во мне беспокойства (что уготовано мне впереди?) и легкой ноющей боязни (а вдруг я не справлюсь?). А ведь мама сказала, что я узнаю еще гораздо более того, что узнала. И что значит это «всё», что я в итоге должна понять? Мы довольно приветливо пообщались еще немного, договорились, что встретимся в следующую субботу, и я положила трубку. Я свернула «косячок», осторожно выкурила его, легла в постель и проспала восемь часов безо всяких сновидений.
Когда на следующее утро я вернулась из «Гриндлс», на верхней ступеньке нашей лестницы сидел Хамид. На нем была короткая новая куртка из черной кожи, которая, по-моему, совсем не шла ему, делая его слишком приземистым. Хамид Каземи — инженер из Ирана, чуть старше тридцати, коренастый, с бородой, широкими плечами тяжелоатлета и бочкообразной грудью, — он дольше всех остальных учился у меня.
Хамид открыл передо мной кухонную дверь и пропустил меня вперед со свойственной ему идеальной politess,[9] сказав при этом, как хорошо я выгляжу (теми же словами, что и вчера). Затем Хамид последовал за мной по квартире в кабинет.
— Ты ничего не сказала о моей куртке, — прямолинейно заявил он. — Тебе нравится?
— Вообще-то ничего, но с этими защитными очками и в черных джинсах ты выглядишь похожим на иранского шпиона, агента САВАК.[10]
Он попытался скрыть, что это сравнение не показалось ему забавным. Я поняла, что иранцу такая шутка могла показаться сомнительной, и извинилась. Я вспомнила, что Хамид особо рьяно проклинал шаха Ирана. Он снял свою новую куртку и осторожно повесил ее на спинку стула. Я почувствовала запах свежей кожи, и мне вспомнились подсобки для хранения сбруи и средство для полировки седел — ароматы моей ушедшей юности.
— Мне сообщили, куда меня направляют, — сказал он. — Я буду ехать в Индонезию.
— Я еду в Индонезию. Это хорошо? Ты доволен?
— Еду… Мне хотелось в Латинскую Америку или даже в Африку… — ответил он, пожав плечами.
— Мне кажется, что Индонезия звучит очаровательно, — заметила я, протягивая руку к «Семейству Амберсон».
Хамид работал инженером в международной инжиниринговой нефтяной компании «Дюзендорф». В «Оксфорд Инглиш Плас» инженеры компании «Дюзендорф» составляли половину учеников. Они изучали английский (язык нефтяной промышленности) для того, чтобы работать на нефтяных платформах по всему миру. Я занималась с Хамидом вот уже три месяца. Он приехал из Ирана квалифицированным инженером-нефтяником, однако не зная при этом ни одного языка, кроме родного. Тем не менее восемь часов ежедневных занятий один на один с каждым из четырех преподавателей поочередно за короткий срок научили его (как и обещал рекламный проспект «Оксфорд Инглиш Плас») свободно изъясняться по-английски.
— И когда ты уезжаешь?
— Через месяц.
— Бог мой!
Сожаление мое было абсолютно искренним. Хамид настолько стал частью моей жизни с понедельника по пятницу, что трудно было представить, что он неожиданно исчезнет. И поскольку я была его первой учительницей, поскольку именно я дала ему самый первый в жизни урок английского, я почему-то приписывала все заслуги исключительно себе: полагала, что я одна научила Хамида говорить по-английски настолько бегло, что этот язык мог теперь стать его рабочим инструментом.
Вопреки всякой логике я возомнила себя профессором. Мне казалось, как бы смешно это ни звучало, что этот говорящий по-английски Хамид был полностью моим собственным произведением.
Я поднялась и достала вешалку для его куртки.
— На стуле она потеряет форму, — сказала я, стараясь скрыть тот небольшой дискомфорт, который почувствовала, узнав, что мой ученик вскоре уезжает.
Забирая у него куртку, я выглянула в окно и увидела там внизу, на покрытом гравием дворе, за «доломитом» господина Скотта, мужчину. Это был стройный молодой-человек в джинсах и джинсовой куртке, с длинными каштановыми волосами до плеч. Он поймал мой взгляд и поднял вверх два больших пальца, широко улыбнувшись.
Хамид выглянул в окно, посмотрел на меня и спросил:
— Кто это? — Он явно заметил на моем лице выражение страха и удивления.
— Его зовут Людгер Кляйст.
— А почему ты так смотришь на него?
— Потому что я думала, что он умер.
История Евы Делекторской Шотландия, 1939 годЕВА ДЕЛЕКТОРСКАЯ СПУСКАЛАСЬ по упругой траве в долину: темная полоска деревьев внизу указывала на протекавшую там речку. В дальнем конце небольшого плена солнце уже клонилось к закату. Теперь по крайней мере она знала, где запад. Посмотрев на восток, Ева попыталась разглядеть машину старшего сержанта Ло, которая постепенно исчезала за складками холмов в направлении, как ей казалось, долины Твид. Но за дымкой вечернего света, которая одинаково размывала как контуры соснового леса, так и каменные откосы, и с такого расстояния невозможно было разглядеть двухтонный грузовичок.
Бодрым шагом Ева начала спускаться вниз к реке, рюкзак стучал ей по пояснице. Она убеждала себя в том, что это было «тренировкой», которую следовало выдержать в надлежащем состоянии духа. На инструктаже ей сказали, что это не гонка и что важнее всего понять, как люди будут бороться со сном, как у них развита ориентация в пространстве и смогут ли они проявить инициативу. Еве предстояло за определенное время отыскать дорогу домой при условии, что она не будет знать свое изначальное местонахождение. Именно для этого Ло завязал Еве глаза и возил ее не меньше двух часов; это она поняла сейчас, глядя на краснеющий закат. В дороге Ло был необычно разговорчив (как догадалась Ева, для того, чтобы она не могла что-либо вычислить и запомнить).
![Андрей Васильев - Снисхождение. Том первый [СИ]](/uploads/posts/books/271277/271277.jpg)
