Кирил Бонфильоли - ГАМБИТ МАККАБРЕЯ
— Понимаю. Ну что ж, давай поглядим.
Джок вручил мне газету, развернутую на спортивной странице: свой диктант Розанчик писал на полях. За маскировку я поставил ему «отл.» — издательского филера с негодяйской внешностью можно застать за чтением и письмом, и он при этом не вызовет подозрений, только если будет подсчитывать шансы на проигрыш и прикидывать, сколько при ставке девять к четырем принесет ему кровно заработанный фунт после уплаты налогов.
И вот что он написал: «Я нимок сесь штоб видно пасть китаезы но бабу намано видно губы у нее ништяк… — Тут я нахмурился. — Все слова увидал. — Тут я расхмурился. — Говорит Нет миста Ли я уже абяснила мне ненадо милион фунтов. У меня уже есть милион фунтов. Я хочу нанять вашу организацыю. У меня женщины у вас организацыя. Я не хочу продавать никакую свою часть. Вы и на своей части операцыи хорошо заработаете. А сибя я сама профинансирыю. Так што скажете по рукам или как. Хорошо. Теперь мне в магазин пора. Надо мужу купить подарок штоб у него было хорошее настырение перед тем как я у него спрошу про женщин».
Я перечитал еще раз. Потом еще. Ошеломлен — вот единственное слово, которым я был. Разумеется, я не питал ни малейших иллюзий об Иоанниной непорочности — она ведь очень богата, разве нет? — но Торговля Белыми Рабынями? Меня ослепила чистая блистательность и дерзость возрождения этого изумительно старомодного способа огрести честный миллион-другой. Иоанна явно гораздо умнее, чем я считал. Совесть мне грызло только одно обстоятельство: намек на то, что участвовать в этом могу и я. Моя политика всегда подразумевала, что жены должны быть свободны… нет, их должно поощрять заниматься своим делом, но супругов их вербовать не стоит. Пускай жены устраивают приемы с коктейлями, пока не пересохнут винокурни, только не заставляйте меня любезничать с их кошмарными подружками. Пускай вяжут или занимаются иным полезным спортом, но не рассчитывайте, что я буду мотать им пряжу. И превыше прочего пускай их забавляются прибыльными беззакониями — но ни за что не просите Ч. Маккабрея участвовать. Он разве что способен помочь истратить прибыль со своим широкоизвестным хорошим вкусом.
Торговля белыми рабынями, изволите ли видеть, — строго противозаконна. Это все знают. Меня же могут поймать; подумайте, как захмыкают мои друзья. Боже милостивый, как же они захмыкают, если после всех тех сомнительных проказ, что я пережил, меня «ушлют в свою комнату без ужина» за то, что я жил с аморальных заработков дам вольного поведения.
Уж не знаю, как обычный человек с улицы, обнаружив, что его молодая жена — большая шишка в торговле белыми рабынями, поступит после нескольких часов свирепых раздумий. Некоторые, вне всяких сомнений, извлекут карманный калькулятор и начнут подсчитывать проценты. Некоторые соберут вещички, и только пятки засверкают. Я бы, конечно, позвонил полковнику Блюхеру и рассказал ему все как на духу, вот только он временно отказался сообщать мне процедуру связи с ним; черед этому еще не настал, посулил он мне, а пока я должен «играть на слух». (Он мне это любезно перевел: «Захват нащупывайте самостоятельно, Маккабрей. Вам предстоит взобраться далеко не на самую высокую гору. Тешьте себя тем, что наверху стоит парень с веревкой. Выкарабкаетесь. Наверное».)
Поскольку в спасительном телефонном звонке мне отказали, я принял Альтернативный План Б, который включает в себя: покрепче ухватиться за бутылку скотча и прочесть несколько страниц из приключений людей по фамилии Маллинер, изложенных покойным П.Г. Вудхаусом. Через некоторое время сосредоточиваться стало труднее: беспрестанно звонили и звонили в дверь — это подобострастные малые доставляли огромные картонные коробки, набитые потребительскими трофеями Иоанны. Когда же она явилась самолично, меня уже расслабили истории о Маллинерах, и, полагаю, несколько более чем успокоил целительный шотландский виски. Вот только настроение медового месяца на меня так и не снизошло. Иоанна обняла меня со всем невинным пылом новобрачной, которая никогда и ничего не говорила китайскому ресторатору, за исключением разве что робкой просьбы «завернуть собачке». Она вбегала в спальню и выбегала из нее, раздирала драгоценный картон коробок и парадировала передо мной в их содержимом. Я издавал уместные звуки, но душу не вкладывал. Сказать вам правду, совесть, с которой мы не разговариваем уже двадцать лет, нашептывала мне, что на одних лишь коробках голодающий сигарный маклер прожил бы неделю. В последнем номере программы Иоанна вышла в предмете ночного облачения, по сравнению с которым ее вчерашний наряд казался принадлежностью гардероба директрисы школы на пенсии где-нибудь за Полярным кругом. Я весь сжался.
— Иоанна, — вымолвил я, когда она устроилась у меня на коленях.
— М-гм?
Я откашлялся.
— Иоанна, милая моя, нет ли чего-нибудь хорошего по телевизору сегодня вечером?
— Нет.
— Откуда ты знаешь?
— Там никогда ничего не бывает.
— Но не лучше ли просто посмотреть в газете, чтобы удостовериться наверняка? Мы можем пропустить старого Гэри Купера, или Хамфри Богарта, или…
— Сегодня вечером, — твердым, но любящим голосом произнесла она, — по телевизору вообще ничего не будет. Если только… — она оценивающе окинула взглядом крупный и прочно сработанный телевизионный приемник, — …ну, я бы, наверное, могла на нем как-то расположиться, нет? То есть если ты в самом деле хочешь как-то по нему поскакать.
— Постарайся не впадать в бесстыдство, заклинаю, — ответил я голосом отстраненным и несколько даже британским. — Ты хочешь сказать, очевидно, что, поскольку ничего не будет по телевизору, ты бы предпочла провести вечер в кинематографе.
— Все кино закрыты. — Я же не мог ей сказать, что она лжет, верно? Да и объяснить не мог — по крайней мере, доходчиво, — что часовой просмотр «Шаловливых штаников» или «Приключений юной мойщицы окон» могли бы распалить меня до той температуры, при которой можно забыть жуткую девоторговлю, в кою сама Иоанна собиралась меня вовлечь, и я сумел бы призвать к себе на помощь хоть чуточку Старины Адама, дабы сыграть роль обуянного похотью жениха.
Я приготовил ей два — а может, и все три — крепких и, как я надеялся, снотворных напитка, после чего поплелся за нею в постель.
7
Маккабрею отдают приказ, который ни один порядочный человек ни на миг не подумал бы исполнять
Влюбиться в лучшего — то был мой долг,
Моя удача, если б поняла я,
И мое счастье, если б осознала.
«Гиньевра»[35]
ПОЗДНЕЕ ТОЙ ЖЕ НОЧЬЮ моя вера в укрепляющие силы витаминов Е и В12 вновь упрочилась, и я уже погружался в заслуженный свинский сон, когда Иоанна ткнула меня в бок и сказала:
— Чарли, жеребчик мой, я хочу, чтобы ты ради меня кое-что сделал…
— Золотко, мы же только что… я хочу сказать, что уже не молод, как я объяснял выше… быть может, утром, э?
— Глупыш, я не об этом. Ты же не считаешь меня нимфоманкой или кем-то вроде?
Я пробурчал что-то как бы с облегчением и, вполне возможно, отнюдь не галантно, после чего сонно зарылся ей в теплые влажные груди снова.
— Я хочу от тебя кое-чего совсем-совсем другого.
Я пошелохнулся; слова сочились и цедились сквозь сито заслуженной сонливости, о которой речь уже шла. Опаска схватила меня за горло; я слышал, как стучат мои зубы.
— Дражайшая Иоанна, — ответствовал я голосом рассудительным настолько, насколько хватало сил. — Не уместнее ли будет заняться чем угодно, э-э, отпадным, имеемым тобой в виду сейчас, — завтра? То есть…
Она хихикнула:
— Да, Чарли-дорогуша, я знаю, что ты уже немолод — хотя на этот счет ты бы многих одурачил. — Я самодовольно осклабился. — В темноте, разумеется, — продолжила она, испортив мне всю обедню. — Нет, я не хочу, чтобы ты досуха выжимал свои чудненькие железы. Ну разве что адреналиновые. Я просто желаю, чтобы ты ради меня кое-кого убил. Ладно?
— Убить кого-то? — сонно бормотнул я. — Разумеется. В любое время. Прикончить дракона-двух — с удовольствием, когда угодно. После завтрака то есть. А теперь мне нужно поспать, видишь ли.
Она потрясла меня за плечо, отчего я зарылся еще тверже и с большей решимостью заснуть. После чего она потрясла меня за более уязвимый член, и я с негодованием проснулся.
— Я тебе вот что скажу, — сказал я. — Больше так не делай! Малый может повредиться. И с чем тогда ты останешься, а? Не медовый месяц будет, а посмешище, ты же не можешь этого не понимать. Спок'ночи.
Она безапелляционно уселась в постели, прихватив с собою почти все покрывала. Больше ничего не оставалось — только проснуться. Я проснулся. Не стану и вида делать, что настрой мой был благодушен.
