Лиззи Дорон - Почему ты не пришла до войны?
Тонкой шариковой ручкой на фотографии была нарисована стрелка, которая указывала на широкую улыбку Елены, а под стрелкой два польских слова: «То ja»[7].
На коричневом переплете был указан адрес:
«Имя: Кшиштоф; фамилия: Пошионтиг
Улица: Кальварижска, 10
Город: Краков
Страна: Польша
От: Елена; фамилия: Народотрусова
Улица: улица Победы, на углу с улицей Героев.
Город: Тель-Авив
Страна: Израиль».
В углу, почти на границе обложки, бледно-лиловыми чернилами, которые словно пытались вот-вот исчезнуть, было выведено:
«Вернуть отправителю. Адресат не найден». Подпись: «Почта Израиля. Июнь 1967».
Записка
«„Вот и настал день, которого все мы так ждали, день радости и счастья“, — объявил генерал Горен и затрубил в шофар» («Маарив» от 7 июня 1967 года)
Июль 1967 годаВ первый день моих летних каникул после восьмого класса Елена сообщила:
— Мы едем к маме Рахели и папе Аврааму, да покоятся с миром души их. Если получится, заедем к другим дядям и тетям. Сын Итты, старший лейтенант Гидеон, покажет нам Вифлеем, Хеврон и Старый город в Иерусалиме.
Елена надела голубой костюм, праздничную диоленовую блузку и белый шелковый платок.
— Ты тоже оденься в цвета нашего флага, — распорядилась она, повесив на кровать голубую дралоновую юбку и белую блузку с бирюзово-голубой вышивкой, над которой я столько промучилась на уроках труда.
Однажды, очень жарким днем, мы сели в автобус и поехали в Иерусалим. Прибыв на условленное место, Елена сразу узнала Гидеона, юношу в военной форме, согнувшегося под висевшим у него на плече ружьем.
— Запрыгивайте в джип, девчонки, — приятно улыбнувшись, скомандовал Гидеон, после чего представил нам Шалома. — Это мой водитель, — сказал он, хлопнув того по плечу. — Он верит в чудеса и святые места.
Мы отправились в путь.
Воздух полнился стрекотанием армейской рации, запахом бензина, сухим ветром и палящим солнцем. Мимо каменных, вплотную стоявших домов проезжали военные машины; туда-сюда, словно из ниоткуда в никуда, сновали солдаты и местные жители.
В первый раз мы остановились в Хевроне у пещеры Махпела. На спускавшихся к ней ступенях толпилось множество людей, молча ожидавших своей очереди, чтобы почтить захоронения патриархов.
— Ради встречи с усопшими я в очереди не стою, — сказала Елена, и на этом ее паломничество закончилось. — Вот Бог и позволил мне исполнить религиозный долг, — добавила она, рассмеявшись.
Стараясь помочь Елене в исполнении религиозного долга, Шалом вдавил педаль газа в пол, и по раскалившейся, покрытой песком дороге мы помчались в Вифлеем.
— На могилу Рахель, к нашей маме, — громко крикнул он и, поцеловав ладонь, поднял ее над головой, словно в благодарность, что Бог дал ему эту великую возможность.
Когда мы приехали, Гидеон отправил нас с Еленой одних, а сам, выпрыгнув из джипа, со смехом и дружескими похлопываниями поздоровался с охраняющими вход солдатами.
Вокруг захоронения пахло плесенью. Холодный серый могильный камень окружали плачущие женщины со свечами в руках. Елена тоже с благоговейным выражением лица поставила свечку на могилу Рахель. Она взяла меня за руку и тихо простонала на идише:
— Мамэ, мамэ.
Я впервые слышала, чтобы Елена произносила это слово, и впервые она сказала мне:
— Мою маму, твою бабушку, тоже звали Рахель.
Ее белый шелковый платок стал теперь карманным платком для утирания слез.
— Ну, поехали, — крикнул Гидеон Шалому, — нам пора, твои гостьи уже вернулись.
Указав на Гидеона, окруженного товарищами, Шалом пошутил:
— У них прямо любовь какая-то, неразлучны с самой войны.
— Это мои солдаты, — радостно и гордо заявил Гидеон, вернувшись в джип.
— Милые юноши, — ради приличия вставила Елена и замолчала. Только когда мы проезжали мимо какой-то церкви, она вдруг попросила: — Если можно, — неуверенно произнесла она, — я бы зашла в церковь.
Гидеон смущенно опустил глаза. Шалом был потрясен.
— Все, как там, как там, — шептала Елена, стоя перед распятием и иконой.
Сев в первых рядах, она не то молилась, не то просто смотрела перед собой. Словно оправдываясь, сказала мне:
— У христианского Бога тоже можно просить о милосердии — наш Бог в этом не очень-то силен.
Она поблагодарила Гидеона.
— Еще можно в Иерихоне в мечеть сходить, — предложил он, все еще смущаясь.
Шалом обрадовался возможности снова нас подвезти.
— Солдаты Гидеона первыми вошли в Иерихон, — с гордостью сказал он. — Его там очень уважают. Он — комендант города.
И снова вдавил педаль газа.
Мы въехали в город. По разные стороны дороги раскинулись пальмы. Гидеон самозабвенно восхвалял город, высоту и красоту пальм, волшебство узких улочек и маленьких каменных домишек. Елена его не слушала, она вдруг взяла меня за руку и сказала:
— Смотри, Элизабет, люди ходят без обуви, это знак того, что здесь была война. — Она указала на мужчин, женщин, детей, которые, словно лунатики, бродили по улицам, большинство в галабиях, с куфиями на голове, и все босиком. Гидеон замолчал.
На дорогу выскочил долговязый босоногий парень и со всей силы толкнул нам навстречу маленького мальчишку, который обеими руками прижимал к себе коробку с использованными карандашами, открытками, сигаретами и брелками. Голосом, в котором еще слышались детские нотки, долговязый приказал маленькому:
— Иди, иди, деньги, лира, лира.
И мальчишка стал выкрикивать:
— Лира, всего одна лира. — Дрожащие губы и руки выдавали, что он чувствовал при приближении джипа. Он подошел к нам. — Салам алейкум, — выдавил он из себя.
Елена быстро достала кошелек, высыпала все монеты и сунула мальчишке в ладонь. Из его товаров она ничего не взяла.
Удивленный мальчик побежал назад, сверкая босыми пятками, и через мгновение исчез, словно его проглотил один из домов, а вместе с ним испарился и долговязый.
Елена ерзала на сиденье, пытаясь сдержать слезы, лишь дрожащие веки и искаженное лицо выдавали ее нестерпимую боль.
Заметив страдания Елены, Гидеон и Шалом попытались отвлечь ее.
— Может, хочешь пить? Хочешь, поедем куда-нибудь еще? — обеспокоенно спрашивали они.
Елена молчала. Гидеон попросил Шалома прибавить скорость и по кратчайшему пути ехать в Иерусалим. Всю дорогу Елена разговаривала по большей части сама с собой. Мы не могли разобрать ее слов, путаных и в основном немецких.
Испуганный Шалом молил Бога о помощи, затем предложил Гидеону:
— Надо обязательно съездить к Стене Плача. Она помолится там, и все пройдет, вот увидишь.
Гидеон кивнул.
Маленькими неуверенными шагами приближалась Елена к Стене Плача. В одной руке у нее была тетрадь в толстом переплете, в другой — карандаш. Она остановилась у Стены и с неожиданным проворством исписала целую страницу. Гидеон с Шаломом стояли поодаль, понимая, что эта молитва тайная и глубоко личная. Я попыталась заглянуть в тетрадь, но Елена, закрыв ее рукой и всем телом, строго взглянула на меня. Мне удалось заметить лишь то, что писала она на иностранном языке и что строчки были неровные, а буквы большие.
Закончив писать, Елена аккуратно вырвала страницу, скрутила ее трубочкой и свернула до крошечных размеров.
Подойдя к стене, она с явным беспокойством прошлась из стороны в сторону, осторожно ощупывая камни. Наконец ее пальцы отыскали подходящую расщелину, и она вложила записку.
В Тель-Авив мы, по совету Гидеона, вернулись на такси.
По дороге водителю дважды приходилось останавливаться, потому что Елену рвало.
— Всемилостивый Боже, помоги нам поскорее добраться, не дай этой женщине умереть, — бормотал водитель, наблюдая через зеркало, как на заднем сиденье Елена корчится от боли.
Мы добрались до дома, Елена с трудом поднялась по лестнице. Она вся горела от целого дня на солнце и высокой температуры. В квартире нас уже поджидали Итта, мать Гидеона, и врач, которого срочно вызвали, узнав, что Елена заболела.
Елена скороговоркой, на свободном немецком, пересказывала события дня, описывала маршрут нашего путешествия. Врач объяснил мне, что болезнь продлится некоторое время, но потом все пройдет. С обеспокоенностью в голосе он сказал:
— Насколько я понял, вы были сегодня на кладбище, а когда люди возвращаются с кладбища, им всегда тяжко от воспоминаний.
Всю неделю Елена говорила то по-немецки, то на иврите. Потом выздоровела, распрощалась с немецким и целиком перешла на иврит.
С тех пор она ни единым словом не упоминала об этой поездке. И больше никогда не говорила по-немецки.
Август 1984 года— Когда-то, много лет назад, — рассказывала Елена своей маленькой внучке, моей дочери, — я написала Богу письмо. Я написала ему, что Он создал прекрасный мир, я похвалила Его за эту идею и попросила, чтобы Он еще принес в этот мир здоровье, любовь и мир. Воспользовавшись случаем, я рассказала Ему, что лично мне все равно, если на земле останутся зависть, ненависть и даже глупость, но я умоляла Его разобраться с войнами, солдатами и священными местами. И вот об этом, девочка моя, — она сделала ударение, — об этом я написала Ему очень большими буквами.
