Сергей Красильников - Сучья кровь
— А я нормальным хочу быть… Не как вы… Не как вы все.
Рута заскулила и начала ходить по кухне. Села перед Ксеном, голову ему на колени положила.
— Что, Рута… Я злой с ней, да? Да, злой… Это во мне накопилось, Рута. Прости. Прости… Я-то на самом деле, ты знаешь… Добрый. Только грустный и потому — злой.
Ксен опустил лицо в сложенные лодочкой руки и провёл ладонями по голове. Почти лысая. А ведь когда-то такой металлюга был. На концерты ходил. Пиво пил по идейным соображениям. Не как сейчас — тупо пить, чтобы пить. А пил, потому что пиво. Потому что молодой. Потому что сила в крови играет, потому что буянить и ломать всё можно. А сейчас — просто. Привычка какая-то, пиво. Пиво, друзья. Всё по привычке. И голова, голова, боль — почти не переставая.
— Голова у меня, Рута, болит.
Толпы людей в чёрном. Люди с длинными волосами, люди с шипами и металлом. Люди металла. В коже и нашивках любимых групп; у каждого — свои, но никаких претензий. Слушай, что хочешь, хоть рок, хоть панк, хоть гранж, хоть джаз — но всё же лучше, конечно, металл. Слушаешь с нами? Ты наш. Наш человек. И не надо больше никаких доказательств.
— Ксен! Ксен, открой пиво!
Женька вылез откуда-то из пьяной массы, с сигаретой в зубах и восторженно жестикулировал поллитровой бутылкой пива.
— Счас, — остановил Ксен сатаниста, объяснявшего ему про Апокалипсис. — Счас буду, погодь.
И подбежал к Женьке. Тот уселся на лужайке и улыбался. Из клуба гремела музыка, на небе светили звёзды, в руках уютно лежало пиво, и казалось, всё, всё ещё будет. Всё будет так, как надо, и никак иначе, потому что Ксен умеет открывать пиво зажигалкой.
— Какой же ты бухой, — захохотал Ксен, выхватив из рук Женьки бутылку. Открыл со щелчком и протянул обратно, но Женька не взял.
— Эту я тебе принёс… Вот, мою тоже открой.
Ксен открыл вторую и сел рядом — не особо всматриваясь в темноту, нет ли там на газоне какашек собачьих или ещё какой грязи. Просто сел. Из толпы металлюг донеслись крики, пьяные, радостные крики… Крики свободы, радости, молодости, и вообще, всего прекрасного в этом мире. Металлисты стояли хаотично, в радиусе тридцати-сорока метров от входа, курили и говорили о жизни. Чувствовали её. Наслаждались ею. Присмотревшись к этой чёрной массе, можно было различить определённую структуру — стояли всё же не в полном хаосе, а кучками по три-четыре, по пять-шесть человек, и в каждой кучке говорили о чём-то своём. Где-то злобно рычали гролом про бензопилу, распиливающую череп полярного медведя-людоеда. Где-то обсуждали преимущества разных гадов и технологии вбивания в подошву гвоздей. Где-то гитару продавали, или покупали, или настраивали, или ломали по пьяни. Где-то о компьютерных игрушках говорили и ролевых играх, где-то об искусстве и вечности. Где-то магию и мистику обсуждали.
Но у всех было пиво.
Сигареты.
И право на жизнь.
Билет, пропуск в эту жизнь.
— А завтра опять в универ, — сонно припомнил Ксен, сделав пару глотков пива.
— Да забей ты на этот универ. Вон, глянь лучше, небо какое над головой… Нависло небо какое. Звёзды — наше солнце.
— Луна наше солнце, — сурово ответил Ксен.
Стукнулись бутылками, выпили.
— Там эти злыдни уже отвыступали? — Ксен кивнул на клуб. — Ну эти, у которых Танк на басах, и солист ежа съел…
— Не ел он ежа, блин, — заржал Женька. — Кто это такую фигню придумал? Он из ежа одного все иголки повыдёргивал, это да.
— Ну. А потом съел. А то нафиг иголки выдёргивать?
— Как нафиг, на амулеты!
— О!
Ксен вдруг вскочил, вытащил нож и поманил за собой.
— Ты чего, Ксен… Нормально всё, успокойся.
— Да я не за тем…
Они двинулись сквозь скопление народа, наружу, от клуба. Пару минут брели по улице, добрались до парка.
— Я сегодня днём видел… Где-то тут. Или дальше?.. Под деревом, дворник сгребал… Где же они были… Ну… Посвети, а?
Женька достал мобильник и посветил. Ксен с радостными воплями тут же бросился к одному из деревьев — там лежала кучка вороньих трупов. Женька последовал за ним, присел рядом и с интересом наблюдал за действиями друга. Ксен брал птичек и осторожно, с хирургической точностью отпиливал ножом их лапки. Напилил семь лапок. Ворон было четыре, но у самой здоровенной из них почему-то оказалась только одна нога.
— Держи, — Ксен протянул пять лапок Жене. — Друзьям подаришь, на амулеты. А одну себе оставь.
— Ты мой лучший друг, — сразу же ответил Женя и протянул одну лапку Ксену.
Ксен засмеялся.
— У меня уже есть две. Для себя и для Натки. Бери, друзьям подаришь, говорю тебе. Амулет из сушёной лапы ворона — это тру. Ведь приятно, когда дарят, и дарить приятно. А?
— Верно.
Снова стукнулись бутылками и выпили.
— Пойдём, там щас жосткие чуваки играть будут. Ой, какие жжжосткие! Да и Наташа заждалась. Да, Наташа…
— Наташа?
— Я, я…
Она осторожно поцеловала задремавшего Ксена. Вынула из его рук свою фотографию в рамке.
— Всё хорошо. Всё хорошо, Артур. Я дома.
Ксен поднялся со стула, крепко обнял её и заплакал.
Заставить себя? Да тьфу, что проще. Взял и сделал. Было бы желание.
А с другой стороны, вроде бы и желание есть, и надо, а не делаешь. Сидишь, ногами болтаешь, смотришь в окошко. А мимо ночные фонари, улицы, дома, люди… И ничего не делаешь. Сила воли слабая, может?..
Жене всегда в детстве казалось, что он самый умный. Не в том плане, что знает больше всех, а что в критической ситуации всегда останется трезв. Когда все сойдут с ума, или все влюбятся в Иуду, или страшные инопланетяне из буржуйских ужастиков заразят всех своими личинками — но только не его, не Женю. Женя останется один, но будет собой. Может, не самый мускулистый, не самый храбрый, не самый ловкий — но герой, он будет пробираться по туннелям, или сквозь людей будет пробираться, пробираться к свету. Мерил свою силу устойчивостью.
А сейчас всё вывернулось. Наизнанку вывернулось, поменялось. Надо бы пройти свою дорогу, ровную, прямую — так нет, петляешь где-то в стороне от неё, и даже не пешком, а на автобусе. Значит, не сам идёшь, а везут тебя куда-то. По определённому маршруту.
Когда едешь в автобусе, учишься ненавидеть людей. Учишься презирать их — только за то, что они вдруг оказались тут рядом с тобой. Только за то, что едут. А людей за окном почему-то любишь, возлагаешь на них надежды. Кажется: вот, эти ребята куда-то идут. Делают, наверное, что-то. Чего-нибудь да достигнут. Вот ведь люди, настоящие люди за окном. А как зайдёт такой человек в автобус — смотришь, а он-то подлец. Проталкивается, сиденье не уступает, воняет… Сука этакая. Твоё пространство занимает. Проедет с тобой немного рядом — возненавидишь его до глубины души, всеми тонкими нитями сознания. Всем своим существом. А выйдет на своей остановке, смотришь на него, уходящего, в окно, и опять: Человек!.. Человек!..
— Люди выделяют антропотоксины, — объяснял один знакомый мизантроп Жене. — Такие вещества, что-то типа ядов, продукты жизнедеятельности: скатол, индол — то, что обычно мы с дерьмом из организма выводим. В маленьких количествах это всё поступает в воздух. Так вроде бы незаметно, а когда люди долго рядом находятся, они как бы отравлять начинают друг друга этими антропотоксинами… В маленьких тесных помещениях, в автобусах, да и вообще везде, где плохая вентиляция и много людей — мы ненамеренно портим друг другу воздух… Жизнь друг другу отравляем.
Женя достал книжку, пролистнул. Ведь рисовала, рисовала она там карандашом. Или подчёркивала что-то. Но точно с карандашом сидела. И нигде, ни на одной странице, ни значка, ни закорючки. Ни одного знака.
Один знакомый с юридического, большой пошляк и любитель почитать всякий вздор где попало, как-то рассказывал Жене о том, какую ему в библиотеке выдали книгу. Учебная вроде бы, литература…
— А все страницы на полях мелко-мелко исписаны, представь себе… Я читать начал, чуть с ума не сошёл. Этот, который писал — он-то точно с ума сошёл. Сначала бредил о человеке и правах его, тварь я дрожащая или что-то там в этом роде… Потом, ближе к середине, его на злобные стёбы пробивать начало — типа «учишься, читаешь, сука? а я уже сейчас всё сдал и работаю, наверное, прикинь!». Но самая жесть была в конце. Краткая надпись «дрочил я на эту ё…ую сессию», и страницы заляпаны так, что волей-неволей веришь: правду написал, правду…
Этот парень, юрист, ещё собирался, когда в аудиториях парты менять будут, все старые вынести потихоньку или, если не отдадут за так, скупить.
— Выставка парт, приколи, а? Сниму какой-нибудь зал, где искусство вывешивают, и там развешаю все парты. А они-то исписаны — просто жесть! На некоторых так и живого места нет. Какие откровения! Какие рисунки! Драма! Искусство! Суровое студенческое искусство! На одной, я читал, в столбик написано: 30 минут до перерыва… 25 минут до перерыва… 15 минут до перерыва… 10 минут до перерыва… 5 минут до перерыва… 3 минуты до перерыва… БЛЯ, БЕЗ ПЕРЕРЫВА!!! Согласись: драма!
